Татьяна Восковская: «Толстой, Чехов, Улицкая, Сорокин, Шишкин – это лишь часть русской литературы»

Координатор «Русской премии» объяснила КИРИЛЛУ ГЛИКМАНУ, как русской литературе перестать быть провинциальной и сколь многим мы обязаны девяностым

В конце апреля в шестой раз была вручена «Русская премия» — единственная награда, которая ежегодно присуждается авторам, пишущим на русском языке и постоянно живущим за рубежом. О роли премиального института в литературном процессе, перспективах и планах развития «Русской премии», медиапроектах девяностых и двухтысячных, а также о шансах русской литературы вновь стать одной из мировых КИРИЛЛУ ГЛИКМАНУ рассказала координатор премии Татьяна Восковская.


— С чего вы начинали работу с современной литературой, как пришли к сегодняшнему статусу? Я знаю, что в 1998 году вы работали под руководством Глеба Павловского в «Русском журнале»...

— Я приехала в Москву в 1995 году поступать в Литературный институт на семинар критики к Евгению Сидорову. И практически сразу начала работать в Галерее Марата Гельмана. Благодаря этому у меня была возможность не только читать, например, Сорокина и Пригова или Рубинштейна и Кибирова, но и познакомиться с ними лично. А в 1997 году меня пригласили работать ответственным секретарем в журнал «Пушкин», созданный Глебом Павловским и Маратом Гельманом. Там круг знакомств с современными литераторами еще расширился.

— А как появилась идея «Русской премии» — и как она была реализована?

— Идея возникла в 2005 году после поездки в Алма-Ату. Основной задачей конкурса является поддержка тех, для кого русский язык не только бесценное культурное наследие, но и язык творческого самовыражения. Кто хорошо понимает и высоко ценит значение русского слова. Мы пригласили Чингиза Айтматова возглавить жюри «Русской премии». Идея конкурса оказалась ему очень близка, и последние три года своей жизни Айтматов посвятил «Русской премии». Никаких сложностей при создании конкурса мы не испытывали, в сентябре 2005 года объявили о начале приема работ на конкурс, а уже в конце февраля 2006 года награждали первых лауреатов. В первый год конкурс был объявлен лишь в странах Закавказья и Средней Азии. Постепенно география конкурса расширялась: сегодня в конкурсе может принимать участие писатель, живущий в любой стране мира, кроме России. В 2007 году у нас появился партнер — Президентский центр Б.Н. Ельцина; именно благодаря Центру Ельцина проект существует до сих пор.

— То есть в финансовом отношении у вас все хорошо?

— Да. Шесть лет для проекта в современном мире — это достаточно много. Надеюсь, это год не последний и не предпоследний. Не хотелось бы сворачивать проект на пике его развития.

— Как вы вообще относитесь к премиальным институтам? Какую роль премии, на ваш взгляд, играют в современном литературном процессе? Насколько ясно отечественные премии понимают свои задачи?

— В России существует приличное количество достойных литературных премий. Появляются специализированные премии, занимающие свободные ниши, и это только лучше для литературного процесса.

— То есть, что, все в порядке? «Больше премий, хороших и разных»?

— Не обязательно больше, но каждая литературная премия должна четко понимать свою задачу. Довольно часто к нам обращаются российские писатели с предложением допускать к конкурсу на соискание «Русской премии» авторов, проживающих в России. Но это уничтожит смысл премии. Для российских писателей существуют «Большая книга», «Нацбест»… «Русская премия» — единственная, которая присуждается только зарубежным русским писателям.

— Многие премии заняты благотворительностью, а не институциональным оформлением пространства, об этом говорят эксперты. «Большая книга», «Русский Букер», «Нацбест» — справляются ли они со своей задачей? Их лауреаты — это действительно те авторы, которых нельзя не прочитать?

— Я понимаю, что вы намекаете на последнее присуждение «Русского Букера». Но оспаривать решение жюри бессмысленно. Если у писателя есть потенциал и он получил премию, это идет в плюс автору. А если премию получает случайный человек, это минус премии.

— А как вы относитесь к проблемам «Русского Букера»? «Болеете» за то, чтобы премия все-таки продолжила свое существование, или уже бог с ней?

— Если бы у меня была возможность как-то им помочь, я бы это сделала. Неправильно, что одну из старейших русских литературных премий оставили без финансирования.

— В этом году лауреатами вашей премии стали наиболее статусные авторы. «Русская премия» призвана открывать новые имена для российских читателей или награждать по сумме заслуг известных авторов-эмигрантов?

— Вы же понимаете: премия вручается ежегодно, и каждый год литературное пространство меняется. Это подвижный ландшафт. Каждый год картина отличается от предыдущего. То, что первые премии получили широко известные Наталья Горбаневская и Марина Палей, — это просто ситуация текущего года. Жюри «Русской премии» состоит из тех, кто имеет непосредственное отношение к литературе: писатели, поэты, литературные критики; в нем нет представителей широкой общественности. Жюри оценивает прежде всего литературный уровень каждого конкретного произведения. Как пару лет назад высказался Чупринин, «Русская премия» — это не собес». Для того чтобы поощрить тех, кто вносит весомый вклад в развитие литературного процесса в целом, был создан специальный приз «За вклад в сбережение и развитие традиций русской культуры за пределами Российской Федерации», — который в этом году был вручен во второй раз.

— Кстати, о жюри: на ваш взгляд, для премии лучше, чтобы его состав постоянно обновлялся или чтобы из года в год в жюри работали одни и те же люди?

— В «Русской премии» некоторые члены жюри работают с момента основания проекта. Это необходимо для того, чтобы была возможность сравнивать прошлый год с нынешним, чувствовать контекст. Но у нас есть традиция: мы приглашаем одного из лауреатов конкурса в состав жюри следующего года; как правило, это человек, имеющий определенный литературный авторитет. Так, в жюри «Русской премии» работали Евгений Абдуллаев, Сергей Морейно, Шамшад Абдуллаев, Александр Кабанов. Все они больше чем только поэты или писатели — они значимые для литературного процесса постсоветского пространства фигуры.

— Получается ли у «Русской премии» довести автора-лауреата до издателя? Вот, например, Андрей Иванов, не раз до этого присутствовавший в коротком списке и получивший в 2009 году вторую премию за роман «Горсть праха», был издан «АСТ» только после попадания в шорт-лист «Букера». Другими словами, влияние «Русской Премии» на успех автора соизмерим с влиянием других больших премий?

— Я думаю, здесь есть накопительный эффект. Издатели отслеживали, как Иванов получал награды: сначала «Русская премия», затем финал «Букера», потом он получил еще в Эстонии премию «Капитал культуры». Для издателя ведь важен коммерческий потенциал.

— В последние годы финалисты «Русской премии» в номинации «крупная проза» часто попадают и в финал других премий: уже названный Андрей Иванов, Мариам Петросян, Борис Хазанов. При этом «Русская премия» называет лауреата раньше других крупных премий. Вы влияете таким образом на последующий выбор жюри «Большой книги» или «Букера», как вам кажется?

— Меня очень радует, что лауреаты «Русской премии» затем попадают в число финалистов других крупных премий. Это значит, что мы успешно справляемся со своей задачей, наши лауреаты становятся полноправными участниками российского литературного процесса и получают доступ к читателям за пределами своей (часто небольшой, как в случае Мариам Петросян или Андрея Иванова) страны.

— Премия существует шесть лет — столько же, сколько и «Большая книга». Конкуренция с ровесницей ощущается? И еще вопрос сразу: «Русская премия» вручается и за прозу, и за стихи. Какая номинация, на ваш взгляд, самая влиятельная?

— Во-первых, с «Большой книгой» мы не соревнуемся. Во-вторых, все номинации равнозначны. Совсем недавно нас спрашивали: «Почему вы начинаете с вручения в номинации “Поэзия”? Это же самая главная номинация, она должна быть венцом церемонии!» Кто-то, наоборот, считает вершиной литературы роман. А кто-то думает, что сложнее всего писать рассказы.

— В какой из номинаций самый высокий конкурс?

— В 2010 году — по малой прозе.

— А драматургическую номинацию не планируете ввести?

— Этот вопрос мы обсуждали не единожды. Но в 2005-м и 2006-м, когда премия была объявлена только для авторов из стран Закавказья, Средней и Центральной Азии, я ездила по этим регионам и общалась с представителями местных литературных объединений. Выяснилось, что с драматургией самая сложная ситуация: была вероятность не набрать нужного числа номинантов даже для «длинного» списка. При этом вообще, в перспективе было бы интересно включить не только драматургию, но и литературную критику, подумать об отдельной номинации для биографий, — их, мне кажется, важно рассматривать не вместе с «крупной» прозой, как в «Большой книге», а отдельно.

— В позапрошлом году в шорт-листе «Дебюта» в номинации «Малая проза» была такая девушка Юна Летц, живущая в Мозамбике. У вас такие экзотические номинанты попадаются?

— В этом году в «длинный» список попала Инна Китасова, живущая в Эквадоре. Были также писатели из Таиланда, из того же Мозамбика, из Китая, Австралии…

— Кстати, о «Дебюте»: пожалуй, по географии именно эта премия отчасти соперник «Русской премии». Или о конкуренции здесь тоже речи не идет?

— Вы знаете, с «Дебютом» получилось интересно. «Русская премия» была вручена впервые 28 февраля 2006 года, а в декабре того же года итоги подводила премия «Дебют». И именно тогда в «Дебюте» впервые была введена номинация «Молодой русский мир». Хорошие идеи витают в воздухе.

— То есть у «Русской премии» отняли возможность открывать молодых зарубежных авторов?

— Нет, почему же. В конкурсе «Дебюта» участвуют авторы моложе 25 лет. И получение этой премии совершенно не означает, что из лауреата вырастет большой писатель. Может быть, после двадцати пяти он вообще забросит занятия литературой. Нашими лауреатами становились, например, Анастасия Афанасьева или Владимир Лорченков, которые были в шорт-листе «Дебюта», а затем, осознав, вероятно, что литература является их призванием, подавали заявки на «Русскую премию» и добивались успеха.

— В последнее время внимание власти к культуре вообще и литературе в частности растет. Но люди из мира литературы всегда жалуются на недостаточную финансовую поддержку со стороны государства. Как, на ваш взгляд, должны строиться отношения власти с литературным миром?

— Власть — это конкретные люди. То, что Медведев встречается с современными русскими писателями, — это либо личное его желание, либо результат работы его команды. Всегда существовали и сейчас существуют государственные премии: вот член нашего жюри, поэт Тимур Кибиров получил не так давно премию правительства РФ. Вообще, отношения между литератором и представителями власти — очень индивидуальная история. Вспомним XIX век: Тютчев был дипломатом, Жуковский — наставником цесаревича, а у Радищева и Чаадаева отношения с властью не сложились.

— Кстати, о личных отношениях с властью. Вы работали в «Русском журнале» с Глебом Павловским. Как бы вы прокомментировали ситуацию с его увольнением с поста советника Президента?

— Я об этом узнала от вас, так что мне сложно это комментировать.

— Вы общались с ним, после того как закончился период совместной работы?

— Да, конечно, мы периодически встречаемся, я всегда рада его видеть. Он участвовал в одной из прошлых церемоний награждения. Я вообще благодарна Глебу Павловскому и Марату Гельману: работа в их проектах многому меня научила.

— Прошедшее вручение «Русской премии» было посвящено девяностым годам. Почему именно сейчас?

— 2011 год — юбилейный сразу для нескольких событий. Это и референдум о сохранении СССР, и первые выборы президента России, и августовский путч, и Беловежские соглашения, навсегда изменившие мир. Кроме того, в 2011 году — 80-летие со дня рождения Б.Н. Ельцина, чье имя носит наш многолетний и самый надежный партнер — Президентский центр Б.Н. Ельцина. Выбирая такую тему для церемонии награждения этого года, мы хотели бы содействовать изменению отношения к этому десятилетию. Именно в эти годы были заложены те права и свободы, те основы нашего сегодняшнего бытия, которыми мы «пользуемся», зачастую не осознавая, что они у нас есть. Благодаря первому президенту, команда которого создавала современную — демократическую и суверенную — страну, появилась Конституция Российской Федерации, закрепившая и свободу слова, и свободу вероисповедания, и свободу передвижения, и многое другое, ставшее для более молодых поколений чем-то вроде воздуха, необходимость которого начинаешь осознавать только при нехватке или отсутствии.

— Для вас самой каким временем были девяностые?

— Это было время моей юности и молодости, и до какого-то момента я просто не задумывалась о том, что происходит. В 16—18—20 лет не всех волнуют вопросы политического строя и происходящего в стране.

— Но вы же успели поработать в проектах девяностых. В вашем ЖЖ есть ностальгический пост по концу 90-х, когда вы работали в «Русском журнале». Хочется вернуть те времена?

— Каждый проект — это конкретные люди, команда, его создававшая. Я понимаю, что проекты девяностых нельзя вернуть в том виде, в котором они тогда существовали. Но, как я уже говорила, я испытываю чувство благодарности и симпатии к тем, с кем мне довелось работать.

— Почему, по-вашему, в нулевые постепенно свернулись успешные медиа и печатные проекты девяностых? Как вообще, на ваш взгляд, поменялось за последнее десятилетие медийное поле?

— Жизнь поменялась — поменялось и медиапространство. Многие начинания были свернуты после дефолта 1998 года. Другие — просто изменились. Некоторые программы на ТВ, не делавшие чести ни каналам, ни ведущим, закрылись — и славно. Каждый проект имеет свой срок жизни. Важно вовремя понять, что время истекло.

— Как вы относитесь к мифологизации 90-х — по-путински («лихие 90-е») и по-пелевински? И вообще к четкому разделению на 90-е и 2000-е? Для вас 2000-е отличаются от 90-х?

— Эпоха Ельцина и эпоха Путина — разные эпохи. Ельцин и Путин — совершенно разные люди, ставшие президентами каждый в свое время: 1991 и 1999 годы — это две разные страны, с различными задачами и проблемами. Мне не кажется, что у 90-х уже существует мифология — есть только стереотипные представления. Слишком мало времени прошло.

— То есть мощное культурологическое осмысление этого десятилетия еще впереди?

— Думаю, да. Но для этого нужен большой писатель. И не один.

— А попытки Пелевина, Юзефовича, Уткина, Клеха? Неудачны? Просто недостаточны?

— Можно еще вспомнить «Дар слова» Эргали Гера. Мне кажется, что еще не появилось то произведение, которое можно было бы «официально» признать «портретом эпохи».

— «Русская премия» делает важное дело, поддерживая русскую литературу в других странах, — но, если взглянуть на ситуацию широко, появляется ощущение, что вообще-то русская литература сегодня — явление довольно провинциальное. Есть шанс исправить такое положение дел?

— Да, я надеюсь. И вот этим как раз должно заниматься государство. В Испании, например, есть Институт Сервантеса, который содействует переводам испанской литературы по всему миру. Колоссальную работу делают аналогичные структуры в скандинавских странах: современную скандинавскую литературу я знаю только потому, что эти книги были изданы при поддержке Шведского института или агентства Norla. Там сразу же переводят книгу на английский язык, она мгновенно получает выход на более широкую аудиторию.

— Но почему сразу государство? Почему не издатели?

— Это все-таки государственное дело. Кроме издательств, есть и литературные агенты, работающие с русскими и русскоязычными писателями, продвигающие их на рынки других стран, — но это все бизнес, а не пропаганда. Переводят и издают за пределами России определенный набор русских писателей. Однако Толстой, Чехов, Улицкая, Сорокин, Шишкин — это лишь часть русской литературы. Государство должно, привлекая экспертов, продвигать, издавать за рубежом и других авторов.

— А «Русская премия» не планирует международных проектов?

— Да, мы хотим реализовать программу переводов произведений лауреатов «Русской премии» на крупнейшие мировые языки. Надеюсь, в обозримом будущем мы увидим книги Талипа Ибраимова или Андрея Иванова, изданные на английском или китайском. ​