Свобода или хлеб

ГЛЕБ ПАВЛОВСКИЙ и СТАНИСЛАВ БЕЛКОВСКИЙ спорят о фильме «Кориолан», феминизации европейской политики и роли меньшинства в истории

Имена:  Глеб Павловский · Станислав Белковский

 



Глеб Павловский: Кому начинать?

Станислав Белковский: Cтаршему, конечно, по традиции.

Павловский: Подчеркиваете мой возраст?

Белковский: (смеется) Нет, я имею в виду старшего по званию.

Павловский: Рассматривать этот фильм как политическую метафору России бессмысленно. У нас другая ситуация. У нас были Кориоланы. Последний — не совсем законченный, но шедший в эту сторону — генерал Лебедь. Тоже мнимо сильный, надломленный, внутренне готовый к поражению и даже нарывающийся на него.

Но в фильме перед нами Европа, причем не Балканы, где снимался фильм, а скорее пространство между Брюсселем и Берлином. Строго говоря, это Брюссель между толпой и элитами, лавирующий и теряющий контроль. Кориолан у Файнса манипулируем, и атмосфера фильма вообще — это атмосфера манипуляции. И в этом случае исчезает внутренняя драма героя, ведь у Шекспира фигура Кориолана почти не нуждается в остальных.

Нужен ли Европе политик столь сильных страстей — которые, кстати, почтенному Волан-де-Морту не очень-то удается выразить? Нет. Сегодняшняя Европа построена на том, что таких людей не может и не должно быть. В этом отчасти и актуальность фильма. Из сильных людей в Европе только Ассанж. И недаром вопреки Шекспиру режиссер сделал главной, матерью-манипулятором, Ванессу Редгрейв. Она воплощает собой всю Европу, распадающуюся, уходящую, но все еще достаточно сильную, чтобы незаметно убивать. В общем, это, безусловно, политический сюжет, политический у Плутарха и политический у Шекспира, политический в Европе тоже. Но политический ли «Кориолан» для России — это вопрос.

И что за фильм без эротических сцен? Единственная эротическая сцена здесь — когда Авфидий убивает Кориолана, и это, безусловно, одна из самых эротичных сцен обращения с финкой в кино.

Белковский: «Кориолан», если брать первоисточник и экстраполировать его на фильм, — это весьма многослойная вещь о проблемах власти как таковой. Там есть несколько важных вопросов, связанных с властью на протяжении всей истории человечества. Во-первых, это вопрос легитимности, ключевой для власти, то, каким образом создается эта легитимность. Кориолан — это человек харизматической легитимности, то есть воплощающий в чистом виде один из типов легитимности независимо от того, подкреплена она военной силой или нет. Во-вторых, это вопрос соотношения меньшинства и большинства и роли большинства в истории. В «Кориолане» демонстрируется, что эта роль всегда пассивна и второстепенна и большинство меняет свою позицию сколь угодно быстро под влиянием позиции меньшинства. В-третьих, это вопросы соотношения политических приоритетов и личных привязанностей. В сущности, все эти сюжеты библейские. Потому что легитимность рождается из фразы «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш». И никто не спросит, почему это именно так, потому что следует ответ: «По кочану». Вопрос соотношения политики и личных привязанностей — это известная фраза: «Враги человеку — домашние его». Не случайно в русской истории самыми неуспешными правителями были те, кто любил свои семьи: Борис Годунов, Николай II, Михаил Горбачев и Дмитрий Медведев. И напротив, самыми успешными считались те, кто свои семьи уничтожал.

В сегодняшней Европе главным ограничителем для появления нового Кориолана является система институтов. Кориолан — это фигура абсолютно харизматическая, в то время как европейская демократия институциональна. Не случайно появление не только Кориолана, а любой более-менее яркой фигуры всегда заканчивалось крахом. Пусть даже до этого краха был какой-то определенный путь. Например, Берлускони, который, конечно, никакой не Кориолан, но который по своим личным качествам стоял несколько выше общего уровня политической элиты Италии, — но и его политическая карьера зашла в тупик. Или примеры стран Балтии, где возникали достаточно яркие фигуры, как русскоязычные, так и местные, но выходившие за пределы ограничений, создаваемых политическими институтами, — скажем, экс-президент Литвы Паксас. Но они очень быстро сходили на нет, политические институты их пожирали. Поэтому в современной Европе пока появление Кориолана невозможно, поскольку по третьему закону диалектики история развивается по спирали. Но завтра ничего исключать нельзя. В конце концов, Европа на определенном этапе тоже может пресытиться институтами и востребовать своего нового Кориолана.

В России Кориолан возможен, потому что в России нет ни устойчивых институтов, ни почтения к ним. Но мне кажется, именно сегодня наша задача состоит в том, чтобы он не появился, чтобы, даже если новые харизматические фигуры возникнут, они подчинились институциональной легитимности. Очень важно отказаться от вождистской парадигмы при очередном фазовом переходе между системами власти.

Павловский: Да уж, нашего Кориолана мать не уговорит!

Кстати, хочу обратить внимание на то, что исторический Кориолан и Кориолан Плутарха жил в эпоху, когда только-только прогнали царя Тарквиния. Это был ранний республиканский Рим, а совсем не империя, которая царит в фильме. И Кориолан, конечно, защитник республики, первой республики до возникновения трибуната. Для Кориолана она тождественна сенату, то есть олигархии. А трибунат для него — травма: появление парочки идиотов, которые могут иметь право поднять чернь, — это слабость республики, в том числе слабость военная. Антидемократизм сюжета несомненен.

С другой стороны, истинного Кориолана побеждает, в общем, род. А здесь род сам по себе уже стал политикой: Редгрейв играет политика высокой пробы. Начинает она с того, что сын ей мил в качестве меча Рима и она готова жить с его героической смертью, любить его как мертвого героя больше, чем как отступника, а заканчивает тем, что подводит его под нож. Это глубоко сегодняшний европейский сюжет, он очень понятен европейцам, потому что для них война в городе, толпа на улице — это так же страшно, как для нас кровавые картины революции и гражданской войны в исполнении советских кинорежиссеров. Для них это значит, что Европа не удалась и опять сквозь трещины возвращается то, что было: сильный человек. Сильный человек — это отрицательное понятие в политическом консенсусе Европы: тут или европейская демократия, или конфликты сильных людей. В последние годы у них ведь выбирают людей, которых вы не можете запомнить в принципе, потому что они ничего не делают, они герои бездействия. И для них страшно, что возвращается та Европа, довоенная, Европа сильных людей, которые могут разыграть судьбу нации.

Конечно, мы бы тоже не хотели войны на улицах, и очень трудно представить, что кто-то из членов тандема бежал бы к китайцам, как Линь Бяо бежал в Советский Союз, и потом привел бы сюда китайскую армию. Это совершенная фантастика, но не с точки зрения политического анализа. Просто характеры не те. У нас в политике — бесхарактерные герои. Они держат эту планку, они ее постепенно, с каждым шагом понижают. Тот, кто хочет институтов, должен хотеть Европы — но эта Европа рушится.

Белковский: Демократия вообще всегда ведет к определенному вырождению политического класса, точнее, к его усреднению. Каждый, кто высовывает голову, получает палкой по мозгам. Является ли Кориолан республиканцем? Отчасти да, конечно. Он защитник республики. Но в то же время не будем забывать, что Кориолана предали, что именно сенаторы убедили его пойти на суд народа и тем самым подвергли изгнанию, не защитили его. Элемент ревности между сенатом и Кориоланом тоже присутствует, между ними нет единства. Это значит, что харизматическая легитимность Кориолана тоже противоречит республиканизму. Но он не смог сломать этот республиканизм в свою пользу.

Поэтому Кориолан не является республиканцем в чистом виде. Здесь скорее проблема противопоставления харизматического лидера любым другим типам политических систем. Но каковы бы ни были политические системы, особенно в условиях медиакратии, в условиях появления массовых новых коммуникативных средств, таких, как интернет, харизматический лидер все равно может появиться, занять свою нишу и сыграть определенную роль в политике. В истории все-таки действует принцип «никогда не говори никогда». Когда был «золотой век»? Он был перед Первой мировой войной, он был совсем недавно, перед взрывом башен-близнецов и серией локальных войн в разных частях мира. Когда человечество успокаивается и считает, что сложилась какая-то незыблемая система институтов, параметры которой неизменны, это, как правило, свидетельствует о том, что уже возникли те самые трещины, через которые прорастут совершенно новые цветы. Цветы добра или цветы зла — это уже второй вопрос.

Павловский: Показательно, что в исходном сюжете у Кориолана с Римом еще не связано представление о великом будущем, это пока только «моя деревня». А в фильме — другой Рим: склоняющийся к упадку, у которого было что-то в прошлом, но уже непонятно, что именно. Это банальный, знакомый, понятный нам пейзаж: разруха, голод, толпы на улицах и полевые командиры, как в Чечне. Но, несмотря на узнаваемость пейзажа, у нас все по-другому. Толпы другие. У нас толпа виртуальная, это большинство, создаваемое через средства массовых коммуникаций. Это облачные толпы, они могут рассеяться, как в 1996 году, после выбора Ельцина, а могут повиснуть и долго висеть в искусственном климате, как путинское большинство. Но в любом случае это нечто продуцируемое, это не ослепленные страстями люди, мечущиеся на улицах в атмосфере катастрофы.

Белковский: Большая часть мира действительно живет сейчас в состоянии перманентной катастрофы. У значительной части населения нет ни хлеба, ни политических свобод. Но массы могут находиться в аморфном состоянии, в состоянии тотальной энтропии сколь угодно долго — их запрос формирует лидер. Выступления масс и сама философия этих выступлений определяются лидерами, в данном случае это трибуны. И, с другой стороны, система взаимодействия с выступлениями толпы определяется или институтами власти, или харизматическими фигурами, такими, как Кориолан. В общем, все определяется активным творческим меньшинством, которое составляет 2—3% населения. Остальные переходят в качестве приза от одного поколения лидеров к другому.

Поэтому, когда сегодня говорят, что большинство за Путина, я не могу отнестись к этому иначе как со скепсисом. Потому что если завтра меньшинство будет против Путина, то и большинство будет против Путина в ту же секунду. Поэтому любой вопрос политики на всем протяжении истории человечества — это вопрос формирования не большинства, а меньшинства. И этот вопрос в «Кориолане» тоже исследуется.

Ссылки

• Максим Эйдис. Рэйф Файнс: «Нет никакого выхода», 26.01.2012