Еще в древности был заложен и другой вариант гражданского неповиновения: полное отрицание каких-либо норм и правил. Так вел себя Диоген, которого Платон называл «Сократом, сошедшим с ума». Диоген и правда вел себя как безумец. Он, как мы знаем, жил в бочке, вернее, в глиняном пифосе, просил Александра Македонского не загораживать ему солнце, называл себя «собака Диоген», просил милостыню у статуй, летом валялся на раскаленном песке, зимой прижимался к мраморным холодным изваяниям, ходил с фонарем и говорил: «Ищу человека» — а когда люди приходили, набрасывался на них с палкой со словами: «Я звал людей, а не дерьмо». Казалось бы, он просто сумасшедший. Но это было абсолютно продуманное поведение. Диоген — своеобразный «хиппи» Древнего мира, с него начинается традиция полного отрицания общепринятого порядка. Девизом Диогена и других киников можно считать слова: «Лучше быть животным, чем человеком, лучше быть рабом, чем свободным, лучше быть бедным, чем богатым, лучше быть варваром, чем эллином». Для древних греков они звучали полным бредом. Их идеалом, конечно же, был здоровый, богатый, свободный грек. И вдруг Диоген выворачивал все наизнанку, он отрицал то, на чем основывалась жизнь античного полиса. Диоген являл гражданское неповиновение, доведенное до предела.

В течение многих последовавших за античностью веков гражданского неповиновения в его ненасильственной форме практически не существовало. Хотя в какой-то мере им было поведение первых христиан, которые не сопротивлялись своим мучителям, отправлявшим их на съедение диким зверям. Таковы знаменитые слова святой Бландины из Лиона. Когда ее подвергали ужасным пыткам, она, по словам автора жития, все время повторяла одну фразу: « Мы христиане, мы не делаем ничего дурного». Это тоже вариант гражданского неповиновения.

Но в общем и целом в течение примерно двух тысяч лет все те, кому не нравилась власть, сразу же хватались за оружие. Так продолжалось до XVIII века, то есть до того периода, когда начало возникать гражданское общество в его теперешних формах. Вместе с ним стало возрождаться и гражданское неповиновение. Одним из первых его примеров была знаменитая клятва в Зале для игры в мяч.

В 1789 году Людовик XVI после полуторавекового перерыва созвал Генеральные штаты в надежде справиться с финансовым кризисом, терзавшим страну. Генеральные штаты во Франции были представлены духовенством, дворянством и третьим сословием, буржуазией. В рамках Генеральных штатов представители буржуазии выступили с требованиями, на которые король не хотел соглашаться. В результате третье сословие и присоединившаяся к ним часть дворян и духовенства объявили себя Национальным собранием и заявили, что они выражают интересы всего французского народа и могут начать работать над составлением Конституции. Людовику это, безусловно, не могло понравиться. В это же время умирает его сын, а во время королевского траура по традиции должны быть отменены все публичные мероприятия. Но депутаты расходиться не собирались. В один прекрасный день они явились в Зал малых королевских забав в Версале, где проходили их собрания, и обнаружили дверь закрытой. На ней висел королевский приказ, повелевавший им разойтись. Депутаты в растерянности пошли по аллеям Версальского парка и через некоторое время обнаружили там пустой и открытый Зал для игры в мяч, куда они зашли и где дали свою знаменитую клятву, запечатленную на картине Жака-Луи Давида: не расходиться, пока не выполнят свой долг перед народом. Через три дня король прислал к ним посланца, который еще раз приказал депутатам разойтись. Ему ответил граф Мирабо: «Вы, тот, кто не имеет права находиться здесь среди нас. Отправляйтесь к вашему господину и передайте ему, что мы не уйдем». Мы знаем, конечно, что потом разразилась кровавая Великая французская революция со всеми ее благодетельными и ужасными последствиями, но в начале ее мы видим как раз один из ранних примеров гражданского неповиновения.

Прошло еще несколько десятилетий, и в США, в городе Конкорд штата Массачусетс, родился человек по имени Генри Дэвид Торо. Он получил университетское образование, некоторое время пытался работать учителем, но быстро понял, что его призвание — литература. Именно Торо первым в XIX веке не только сформулировал теоретические принципы гражданского неповиновения, но и применил их на практике. Для Торо государство и собственность — это зло. Всю жизнь он пытался жить только трудами собственных рук, не пользуясь деньгами, которые приносил его семье их маленький бизнес. Он сам построил себе хижину в лесу, на берегу Уолденского пруда, и два года прожил в ней, питаясь тем, что выращивал. Об этих двух годах он написал прекрасную книгу «Уолден, или Жизнь в лесу». Но Торо знаменит не только этой книгой. Незадолго до того, как он переселился на берег Уолдена, к нему пришел сборщик налогов и попросил уплатить положенное. Налог был невелик — всего один доллар, но для Торо отказ от его уплаты был делом принципа. Как он сам объяснял, он готов платить налог на содержание школы и на строительство дорог, но не будет платить подоходный налог, так как не знает, на что пойдут эти деньги. При этом он не только был готов нести наказание за свое уклонение от уплаты налогов, но и четко обосновывал свою позицию в эссе «Гражданское неповиновение».

«Сегодня единственное подходящее место, какое Массачусетс может обеспечить своим свободным и наименее подавленным душам, — это его тюрьмы, куда они могут быть брошены по закону штата и куда они сели бы в соответствии со своими принципами. Кто-то может решить, что так они утратят влияние и их голоса больше не достигнут ушей правительства, что их, запертых в этих стенах, уже не будут учитывать как врагов, но они заблуждаются и не понимают, что куда более убедительно и решительно сражается с несправедливостью тот, кто хотя бы немного испытал ее на себе.

Меньшинство бессильно, пока оно соглашается с большинством — тогда оно даже не меньшинство, но оно непобедимо, когда препятствует чему-либо всеми своими устремлениями. Если государство будет поставлено перед выбором: либо посадить в тюрьму всех таких людей, либо положить конец войне и рабству — то оно не станет колебаться. Если бы тысяча человек не заплатили налоги в этом году, это не было бы такой жестокой и кровавой мерой, нежели, заплатив их, дать возможность правительству совершать насилие и проливать невинную кровь. По сути дела, это решающий фактор в мировой революции, если такая возможна. Если сборщик налогов или любой другой государственный служащий спросит меня, как было однажды: “Но что же мне делать?” — я отвечу: “Если вы действительно хотите что-нибудь сделать, откажитесь от своей службы”. Когда подданный отказался от лояльности, а офицер отверг службу — революция свершилась».

Торо оказал огромное влияние на все последующие представления о гражданском неповиновении. Лев Толстой много читал Торо и включал отрывки из его произведений в сборники, которые он составлял из текстов наиболее уважаемых им мыслителей разных времен. Махатма Ганди в течение многих лет не расставался с книгами Торо и постоянно их перечитывал. И Толстому, и Ганди было близко отрицание собственности и государственной власти у Торо. Помимо этого они так же, как и он, очень остро ощущали чувство личной ответственности каждого за происходящее в стране. По представлениям Торо, которые были хорошо понятны Толстому и Ганди, если ты не протестуешь против несправедливости, значит, ты тоже в какой-то мере виновен в происходящем.

По иному пути шел человек, пытавшийся добиться независимости Ирландии, Чарльз Стюарт Парнелл. Он, в отличие от Торо, не отрицал ни собственности, ни государства, наоборот, он баллотировался в британский парламент от созданной ирландцами партии и как раз пытался использовать для своей борьбы те возможности, которые ему предоставляло государство. Ирландия в XIX веке была, пожалуй, самой бедной частью Британской империи. Здесь практически не было промышленности, крестьяне жили в большой нищете, арендуя у помещиков кусочки земли, которые они обрабатывали традиционными методами. Если крестьянин был не в состоянии уплатить арендную плату, то лендлорд мог в любой момент согнать его с земли, и тогда несчастному с его семьей было просто некуда идти, потому что в городах работы практически не было. К тому моменту, когда Парнелл в семидесятые годы начал свою политическую деятельность, Ирландия еще очень хорошо помнила страшную травму 1847 года, когда в Ирландии погиб практически весь урожай картофеля, который был основной едой бедного населения. Страшный голод 1847 года сопровождался изгнанием массы бедных арендаторов с земли. В 70-е годы такого голода не было, но ситуация была ненамного лучше. В 1880 году урожай был плохим, и арендаторы одного лендлорда договорились с ним об уменьшении арендной платы на 10%. Позже они поняли, что и такую сумму заплатить не смогут, и стали просить о 25-процентной скидке. Такую скидку лорд давать отказался и велел своему управляющему согнать неплательщиков с земли. Звали управляющего Чарльз Бойкотт, и ненависть бедняков сконцентрировалась именно на нем. Как раз в это время Парнелл выступал перед крестьянами и спросил их, что бы они сделали с человеком, занимающим участок земли, с которого только что согнали их соседа. Из толпы раздались крики: «Убили бы! Застрелили!» На это Парнелл заявил, что он может предложить им куда более «милосердный и христианский способ, который заодно даст виновному возможность раскаяться. Если человек забирает себе ферму изгнанного человека, вы должны сторониться его на улицах своих городов, вы должны сторониться его в лавке, вы должны сторониться его на ярмарках и базарах и даже в домах молитвы — оставляйте его одного, подвергайте его моральной изоляции, пусть все остальные жители избегают его, как это было с прокаженными в прежние времена, — таким образом вы должны показать ему, как вам отвратительно совершенное им преступление».

Удивительным образом первой жертвой этой политики стал не человек, занявший чужую землю, а как раз Чарльз Бойкотт, обессмертивший таким образом свое имя. От него ушли все слуги, прачка, лакей. Бойкотт позже утверждал, что их запугивали, но, скорее, на них просто давило общественное мнение. К Бойкотту отказался приходить почтальон. Его племянник вызвался ходить в соседний городок за почтой, но по дороге ему добрые люди объяснили, что этого делать не надо. Пришла пора собирать урожай, а все работники Бойкотта разбежались. Бедняга написал письмо в Times, в Англии даже создали фонд помощи ему. На деньги фонда из Ольстера в имение Бойкотта доставили под огромной охраной работников, собиравших урожай. Эта операция обошлась в 10 тысяч фунтов, а урожай принес доход в 500 фунтов. В общем, Бойкотт понял, что в Ирландии ему не жить. Он решил переехать в Англию, но некому было управлять повозкой, на которую были погружены его вещи. Пришлось вызывать армейского кучера. Бойкотт со своей семьей приехал в Дублин, они хотели провести там неделю, но ни один отель не был готов их принимать. Наконец они нашли один отель, но жители Дублина пригрозили хозяину, что его тоже будут бойкотировать, и Бойкотту пришлось уехать на следующее утро. После этого другие помещики призадумывались, прежде чем сгонять крестьян с земли, а бойкот стал одним из наиболее распространенных средств гражданского неповиновения как в Ирландии, так и по всему миру.