Книги, о которых пойдет речь, написаны работниками скорби.

Автор первой из них называл себя свидетелем^*, но это слово было неточным. Свидетелем в традиционном смысле он, повторюсь, не был.

Итальянский поэт, прозаик и публицист, этнический еврей Примо Леви (1919—1987) оказался одним из немногих выживших в Освенциме, освобожденном в 1945 году советскими войсками. Он уцелел по счастливому стечению обстоятельств — шансов быть отправленным в печь или газовую камеру у него было куда больше. Всю оставшуюся жизнь Леви думал о том, что значит опыт концлагеря, пережитый им и еще миллионами людей, и пытался понять, что испытывали люди с обеих сторон колючей проволоки: охранники и заключенные. Он публиковал «просто» прозу (в том числе фантастическую) и аналитические книги о фашизме и лагерях: «Человек ли это?» (1947, о лагерных «доходягах»), «Передышка» (1963) и другие. Всю жизнь работал инженером на химическом заводе, в 1977 году ушел на пенсию. В 1987 году погиб при до сих пор не выясненных обстоятельствах. Упал с лестницы многоэтажного дома — то ли несчастный случай, то ли, как сочла полиция, самоубийство. О том, что искушение покончить с собой преследует выживших, Леви напоминал и в своих книгах, указывая, что навязчивые депрессии у таких людей, как он, могут возвращаться на протяжении десятилетий.

В русских переводах основные книги Леви вышли в 2000-е годы. «Канувшие и спасенные» — последняя (по-итальянски опубликована в 1986 году) и самая важная для современной России его работа. Это социологическое эссе, в котором Леви анализирует проблему ответственности не только палачей, но и жертв, соглашавшихся с предложенными ими правилами. А соглашались, как он показывает, многие: для вновь прибывших в лагерь насилие эсэсовцев было неудивительно и мучило только физически, но вот то, что их, новичков, так много и с таким усердием били давние насельники Освенцима, было серьезной психологической травмой. Анализируя подобные конфликты, Леви исходит из презумпции, которую четко сформулировал в своем послесловии к книге социолог и историк культуры Борис Дубин: «…лагерь не противостоит миру — он увеличивает и высвечивает мир, как лупа или рентген» (с. 188).

Наиболее важным открытием Леви в этой книге является понятие «серой зоны» — так писатель называет социальное пространство между максимально виновными (палачами-садистами или психопатами) и максимально невиновными (заключенные, которые ни в чем не подчинялись законам лагеря; почти все они погибли). «Серая зона» — множество градаций относительной, трудноописуемой виновности, вызванной сочетанием конформизма, разбуженных в душе дурных импульсов, готовности психологически отождествиться с администрацией лагеря (гетто) или выслужиться перед ней. Однако насельники «серой зоны» иногда могли и помочь тем, кто от них зависел, или, по крайней мере, выполнить преступный приказ с колебаниями или заметным отвращением.

Основной тон книги «Канувшие и спасенные» сочетает в себе какое-то бесконечное грустное здравомыслие, идущее, как пишет сам Леви, от естественнонаучного взгляда на мир; очень современную общегуманитарную образованность автора и эффектный, чуть ироничный язык. Например, одна из глав начинается так: «Лингвистический термин “некоммуникабельность”, столь популярный в 70-е годы, мне никогда не нравился, во-первых, из-за своей громоздкости, во-вторых, по чисто личным соображениям» (с. 72). (Вообще, замечу в скобках, проявленный в этой книге переводческий такт Елены Дмитриевой заслуживает восхищения.)

Перенесенные несчастья не становятся для Леви идеей фикс, о которой он только и готов говорить: писатель внимателен к проблемам окружающего его мира и рассматривает «лагерное самосознание» в широком контексте, никак не отменяя, не размывая пугающей уникальности Освенцима. Тем не менее он довольно хорошо (насколько это было возможно в начале 1980-х) изучил историю советского ГУЛАГа и постоянно сопоставляет свои или известные ему чужие переживания с тем, что знает о советской «концентрационной вселенной», стремясь выделить общее и особенное. Свою память, свое свидетельство он использует как своего рода контрольный прибор для проверки социологических и исторических выводов, причем готов признать, что иногда помнит неточно — но сравнить то, что он исследует, с собственными впечатлениями, для него необходимо всегда. Он пишет о многих психологических феноменах: о том, почему подвергавшиеся мучениям на протяжении многих лет испытывали необъяснимый стыд; почему многие евреи, даже знавшие о планах Гитлера (он их никогда и не скрывал), так и не решились эмигрировать; о том, помогала ли заключенным в Освенциме интеллектуалам их прежняя культура и почему настолько мучительным и в буквальном смысле смертельным фактором там была непонятная немецкая речь охранников… Размышления Леви помогают не просто иначе расставить акценты, чем это сделано в литературе о сталинских лагерях (даже в наиболее психологически беспощадной, например в рассказах Варлама Шаламова) — они дают возможность понять лагерный опыт как опыт мучительный, но переводимый на язык внешней аудитории. Леви регулярно выступал перед школьниками и студентами и хорошо представлял себе, на какие вопросы он может ответить непонимающим. У Шаламова такой «обратной связи» быть не могло.

Но в одном вопросе Леви сходится с Шаламовым безусловно: итальянский писатель не устает подчеркивать, что те, кто видел пределы кошмара и пережил пределы человеческого падения, — мертвы.

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

О самом страшном рассказать некому. Те, кто может рассказать и — использую свой временный термин — стать работником скорби, выжили случайно и чаще всего благодаря тому, что попали в относительно привилегированные условия: так, Леви, квалифицированного химика, принял как бесплатную рабочую силу немец, руководивший промышленной лабораторией рядом с лагерем. Именно поэтому те из выживших, кто берет на себя труд рассказать о массовых репрессиях, не могут быть только свидетелями — они должны совместить точку зрения «включенного наблюдателя» и историка. К этому выводу ведет вся логика Леви.

______________________

^* Кроме того, «Свидетель» — название книги о Леви, написанной крупнейшим современным итальянским философом и в некотором отношении учеником Леви Джорджио Агамбеном.

Страницы:

• « Предыдущая
• 1
• 2
• 3
• Следующая »

Ссылки

• Примо Леви. Канувшие и спасенные

Отправить:

КомментарииВсего:4

• osyaman· 2010-01-14 18:37:04
  
  льву давыдычу:
  
  мороз не пахнет ничем
  зачем ты здесь дядя зачем
  коту мрачно гладишь холку
  рукав закатав по наколку
  
  кобылка фракийская шмыг
  кухни засаленной меж
  дядя ты вроде мужык
  но даже глазами не ешь
  
  застенчиво скрипнет пол
  за стенкой умолкнет цой
  за пазухой литра пол
  какой выбираешь строй
  
  не про нью-йорк и париж
  чую ты дядя молчишь
  за колыму магадан
  дно выбивает стакан
  
  в коридоре стоит ледоруб
  от него тихо веет холод
  будто в угол поставили труп
  чувака что у дяди наколот
  
• www_stikh_com· 2010-01-14 20:35:58
  отличное название статьи
• Mearkeen· 2010-01-23 23:56:36
  ммм
  Прошу прощения за флуд - стихотворение неплохое
• justtospeak· 2010-02-17 19:52:41
  Я выросла в стране, где не знали этого слова-Shoah. Даже если бы мне перевели - "катастрофа",я бы спросила "какая ?"
  Не потому что не слышала о уничтожении 6 миллионов евреев Гитлером , я просто не догадалась бы о связи.
  Катастрофа-с большой буквы-просто одним словом, без пояснений "какая". Хотя мало ли их было за тысячелетнюю историю евреев,начиная с разрушения Храма...
  
  Вчера был день памяти жертв Холокоста и по Арте показали старый документальный фильм 1985 года-французский документалист просто сажал перед камерой людей и они рассказывали-на плохом немецком, хорошем польском, ломаном английском...им почти не задавали наводящих вопросв-у каждого был свой опыт-Треблинка, Освенцим, Варшавское гетто...
  Фильм был длинный, он уже шел, когда я включила канал и,если честно, хотела сразу переключить-знаю, знаю, зачем еще раз...
  Человек на экране -моложавый, если не молодой, с жесткой черной шевелюрой, рассказывал как к ним в Освенцим прибыл транспорт из Терезенштадта с чешским евреями, помещенными в отдельный барак. Я споткнулась на фразе "Там были хорошие условия...за месяц умирало не больше 1000 человек"-слова были произнесены без тени сарказма, просто констатация факта, подтверждение хороших условий.
  Этот напористый, не слишком приятной внешности человек и не собирался описывать известные всем ужасы. Он точно и с плохо скрытым бешенством рассказывал, как привезли к ним в Освенцим два "транспорта" с чешскими евреями, в актах которых стояла пометка "карантин на 6 месяцев,затем- газовая камера); как он, член группы сопротивления, пытался убедить людей поднять восстание ("пусть самоубийство,но хоть нарушить ход этой отлаженной машины"), как не верили его расскзу о пометке в актах. Уже находясь в Освенциме-не верили! "Зачем им полгода кормить нас и держать в "хороших условиях", чтобы затем уничтожить?-это не по немецки-рассуждал немецкий еврей, неофициальный лидер чешского барака, которому верили беззаговорочно...
  Далее следовал подробный рассказ о том,
  -как накануне отправки в газовые камеры покончил с собой неофициальный лидер, когда понял, что недоценил немецкую логику
  -как пытался он(рассказчик) поднять на восстание руководителей подпольной группы и как общим собранием было решено выделить ...хлеб для передачи в приговоренный барак
  -как 07.03.1944 акция была проведена-в срок, как значилось в актах
  и как наш рассказчик (отчаянный 20-летний венгерский еврей), покрыв матом руководителей подполья, бежал с другом из Освенцима. Чтобы РАССКАЗАТЬ , чтобы МИР УЗНАЛ... это был первый удавшийся побег за всю историю лагеря смерти.
  
  Постойте, положите шляпу...я не собираюсь перессказывать весь фильм....только еще раз на тему ЧТОБЫ УЗНАЛИ...
  Перед камерой сидел седовласый, с прямой спиной ,одетый с иголочки польский офицер,ныне профессор американского университета и первый раз за 43 года (как он сам выразился) рассказывал историю своей встречи:
  Он был офицером,курьером польского правительства в изгнании, когда в 1942 году в Варшаве к нему пришли два представителя Еврейского движения, пришли, чтобы уговорить его стать их голосом, передать их обращение ко всем правительствам мира...
  "Это был страшный сон",-все повторял пан Витольд,-"эти две встречи-это был страшный сон".Что именно-он не уточнял. То ли само поручение, то и та страстность и отчаяние с которой пытались донести до него и "вложить в его уста" незваные гости.
  Но запомнил пан Витольд все, если через 43 года так отчетливо и точно изложил все пункты программы.
  А это должно было стать программой ДЕЙСТВИЙ для всех правительств союзников, Это был манифест, крик отчаяния,требование:
  -Нас уничтжают-последовательно и планомерно. Война против Гитлера будет выиграна,но наш народ будет к этому времени уничтожен.
  -Мы обращаемся ко всем правительствам:остановите уничтожение еврейского народа. Примите общую декларацию, внесите борьбу против нашего уничтжения как специальный пункт во все свои планы
  -надо, чтобы Гитлер знал, что кроме своих национальных интересов все страны-союзники представляют интересы еврейского народа
  -У нас нет своего государства и своего правительства которое могло бы нас защитить.Вы все-наша единственная надежда.Мы-граждане Ваших стран: Не допустите...
  -Мы обращаемся отдельно к польскому правительству:мы будет бороться сами-нам нужно оружие. Помогите пучить оружие Варшавскому гетто
  Пан Витольд запомнил все-и, наверное, не только слова, но и силу убеждения, энергию отчаяния и достоинства-потому что все это чувстовалось в его рассказе. В том, как мало- помалу менялся его голос, прерывался, ломался, креп.
  "Мы требуем, мы просим, мы надеемся на вас"...Пан Витольд уже говорил "мы", он казался мне медиумом...
  Я видела его собеседника (того,руководителя Бунда, которого он сам в начале разговора назвал "настоящим польским аристократом" .
  "Речь этого человека, логика, его мягкие манеры и весь его облик- это был настоящий польский аристкрат"-все повторял бывший курьер правительства в изгнании...А потом ему предложили увидеть все своими глазами ("для Запада это важно-если Вы будете говорить не с чужих слов")
  "Польский аристократ"-руководитель еврейской организации Бунд провел пана Витольда в гетто....
  При этом воспоминании лицо профессора потеряло форму.То есть в буквальном смысле-смялось, разьехалось, сломалось вместе с костяком...
  "это не был человеческий мир"-все повторял он, вдруг став косноязычным,-"это не было местом, где могут жить люди",это был ад....я побывал в аду"
  Описывать ни к чему-мы все читали, видели "Пианиста" и "Список Шиндлера" и ...
  Меня не отпускает другое: перед тем, как исчезнутьс экрана, пан Витольд выпрямил свою офицерскую спину и лицо его приобрело прежние жесткие благородные очертания:
  "Но я выполнил свое обещание! Я ВСЕ передал своим руководителям:все пункты Обращения, все требования и то, что видел своими глазами"
  
  Это был 42й год...Еще не было поздно...Я подумала, нет, первый раз в жизни поняла так четко и ясно,как ясен и прост был манифест еврейского народа , озвученный паном Витольдом: а что было бы если бы его услышали?
  
  
  
  Shoah, Claude Lanzmann, France 1985