Целый уничтоженный материк, говоривший на идиш, со своей культурой, со своей памятью, связанный тысячами рек-влияний с культурами соседних народов…

Оцените материал

Просмотров: 20452

Толкователи языка убитых

Илья Кукулин · 13/01/2010
Книги, о которых пойдет речь, написаны работниками скорби.

Автор первой из них называл себя свидетелем*, но это слово было неточным. Свидетелем в традиционном смысле он, повторюсь, не был.

Итальянский поэт, прозаик и публицист, этнический еврей Примо Леви (1919—1987) оказался одним из немногих выживших в Освенциме, освобожденном в 1945 году советскими войсками. Он уцелел по счастливому стечению обстоятельств — шансов быть отправленным в печь или газовую камеру у него было куда больше. Всю оставшуюся жизнь Леви думал о том, что значит опыт концлагеря, пережитый им и еще миллионами людей, и пытался понять, что испытывали люди с обеих сторон колючей проволоки: охранники и заключенные. Он публиковал «просто» прозу (в том числе фантастическую) и аналитические книги о фашизме и лагерях: «Человек ли это?» (1947, о лагерных «доходягах»), «Передышка» (1963) и другие. Всю жизнь работал инженером на химическом заводе, в 1977 году ушел на пенсию. В 1987 году погиб при до сих пор не выясненных обстоятельствах. Упал с лестницы многоэтажного дома — то ли несчастный случай, то ли, как сочла полиция, самоубийство. О том, что искушение покончить с собой преследует выживших, Леви напоминал и в своих книгах, указывая, что навязчивые депрессии у таких людей, как он, могут возвращаться на протяжении десятилетий.

В русских переводах основные книги Леви вышли в 2000-е годы. «Канувшие и спасенные» — последняя (по-итальянски опубликована в 1986 году) и самая важная для современной России его работа. Это социологическое эссе, в котором Леви анализирует проблему ответственности не только палачей, но и жертв, соглашавшихся с предложенными ими правилами. А соглашались, как он показывает, многие: для вновь прибывших в лагерь насилие эсэсовцев было неудивительно и мучило только физически, но вот то, что их, новичков, так много и с таким усердием били давние насельники Освенцима, было серьезной психологической травмой. Анализируя подобные конфликты, Леви исходит из презумпции, которую четко сформулировал в своем послесловии к книге социолог и историк культуры Борис Дубин: «…лагерь не противостоит миру — он увеличивает и высвечивает мир, как лупа или рентген» (с. 188).

Наиболее важным открытием Леви в этой книге является понятие «серой зоны» — так писатель называет социальное пространство между максимально виновными (палачами-садистами или психопатами) и максимально невиновными (заключенные, которые ни в чем не подчинялись законам лагеря; почти все они погибли). «Серая зона» — множество градаций относительной, трудноописуемой виновности, вызванной сочетанием конформизма, разбуженных в душе дурных импульсов, готовности психологически отождествиться с администрацией лагеря (гетто) или выслужиться перед ней. Однако насельники «серой зоны» иногда могли и помочь тем, кто от них зависел, или, по крайней мере, выполнить преступный приказ с колебаниями или заметным отвращением.

Основной тон книги «Канувшие и спасенные» сочетает в себе какое-то бесконечное грустное здравомыслие, идущее, как пишет сам Леви, от естественнонаучного взгляда на мир; очень современную общегуманитарную образованность автора и эффектный, чуть ироничный язык. Например, одна из глав начинается так: «Лингвистический термин “некоммуникабельность”, столь популярный в 70-е годы, мне никогда не нравился, во-первых, из-за своей громоздкости, во-вторых, по чисто личным соображениям» (с. 72). (Вообще, замечу в скобках, проявленный в этой книге переводческий такт Елены Дмитриевой заслуживает восхищения.)

Перенесенные несчастья не становятся для Леви идеей фикс, о которой он только и готов говорить: писатель внимателен к проблемам окружающего его мира и рассматривает «лагерное самосознание» в широком контексте, никак не отменяя, не размывая пугающей уникальности Освенцима. Тем не менее он довольно хорошо (насколько это было возможно в начале 1980-х) изучил историю советского ГУЛАГа и постоянно сопоставляет свои или известные ему чужие переживания с тем, что знает о советской «концентрационной вселенной», стремясь выделить общее и особенное. Свою память, свое свидетельство он использует как своего рода контрольный прибор для проверки социологических и исторических выводов, причем готов признать, что иногда помнит неточно — но сравнить то, что он исследует, с собственными впечатлениями, для него необходимо всегда. Он пишет о многих психологических феноменах: о том, почему подвергавшиеся мучениям на протяжении многих лет испытывали необъяснимый стыд; почему многие евреи, даже знавшие о планах Гитлера (он их никогда и не скрывал), так и не решились эмигрировать; о том, помогала ли заключенным в Освенциме интеллектуалам их прежняя культура и почему настолько мучительным и в буквальном смысле смертельным фактором там была непонятная немецкая речь охранников… Размышления Леви помогают не просто иначе расставить акценты, чем это сделано в литературе о сталинских лагерях (даже в наиболее психологически беспощадной, например в рассказах Варлама Шаламова) — они дают возможность понять лагерный опыт как опыт мучительный, но переводимый на язык внешней аудитории. Леви регулярно выступал перед школьниками и студентами и хорошо представлял себе, на какие вопросы он может ответить непонимающим. У Шаламова такой «обратной связи» быть не могло.

Но в одном вопросе Леви сходится с Шаламовым безусловно: итальянский писатель не устает подчеркивать, что те, кто видел пределы кошмара и пережил пределы человеческого падения, — мертвы. О самом страшном рассказать некому. Те, кто может рассказать и — использую свой временный термин — стать работником скорби, выжили случайно и чаще всего благодаря тому, что попали в относительно привилегированные условия: так, Леви, квалифицированного химика, принял как бесплатную рабочую силу немец, руководивший промышленной лабораторией рядом с лагерем. Именно поэтому те из выживших, кто берет на себя труд рассказать о массовых репрессиях, не могут быть только свидетелями — они должны совместить точку зрения «включенного наблюдателя» и историка. К этому выводу ведет вся логика Леви.

______________________

* Кроме того, «Свидетель» — название книги о Леви, написанной крупнейшим современным итальянским философом и в некотором отношении учеником Леви Джорджио Агамбеном.

Ссылки

КомментарииВсего:4

  • osyaman· 2010-01-14 18:37:04

    льву давыдычу:

    мороз не пахнет ничем
    зачем ты здесь дядя зачем
    коту мрачно гладишь холку
    рукав закатав по наколку

    кобылка фракийская шмыг
    кухни засаленной меж
    дядя ты вроде мужык
    но даже глазами не ешь

    застенчиво скрипнет пол
    за стенкой умолкнет цой
    за пазухой литра пол
    какой выбираешь строй

    не про нью-йорк и париж
    чую ты дядя молчишь
    за колыму магадан
    дно выбивает стакан

    в коридоре стоит ледоруб
    от него тихо веет холод
    будто в угол поставили труп
    чувака что у дяди наколот
  • www_stikh_com· 2010-01-14 20:35:58
    отличное название статьи
  • Mearkeen· 2010-01-23 23:56:36
    ммм
    Прошу прощения за флуд - стихотворение неплохое
Читать все комментарии ›
Все новости ›