Целый уничтоженный материк, говоривший на идиш, со своей культурой, со своей памятью, связанный тысячами рек-влияний с культурами соседних народов…

Оцените материал

Просмотров: 20659

Толкователи языка убитых

Илья Кукулин · 13/01/2010
Книги, о которых пойдет речь, написаны работниками скорби

Имена:  Примо Леви

Когда человек здоровый, не испытывающий голода и мучений и, как правило, проявляющий любопытство к окружающему миру, узнает о каких-то катастрофических событиях (о геноциде или концлагерях, в которых сидели невинные люди; раскулачивании; голоде; техногенных катастрофах; о масштабных по своим последствиям терактах), его первое стремление — узнать подробности. Особенно в случае, если власти и медиа его страны скрывают детали и обстоятельства происшедшего. Второе, следующее стремление — поскорее эти подробности забыть.

Тому, кто живет нормальной жизнью, непонятно, что делать с открывшейся шокирующей информацией. Признать, подобно вольтеровскому Кандиду, что все к лучшему, как-то не получается — да и у Кандида, как известно, быть последовательным в этом признании не получилось; напомню, что Вольтер писал свою повесть после Лиссабонского землетрясения. Но можно ли сохранить при этом радость и чувство юмора, в том числе по отношению к самому себе? А если можно, то как, с помощью какой психологической гигиены?

Книги, о которых я хотел бы рассказать сегодня, позволяют если не ответить на эти вопросы, то хотя бы начать их обсуждение — пусть и позже, чем это было в странах Западной Европы, где подобные дискуссии начались примерно полвека назад.

Есть такое выражение — «работа скорби». Первоначально его ввел Зигмунд Фрейд в 1919 году, но сегодня оно употребляется не только в психологии и вошло даже в сленг российских журналистов. У Фрейда этот термин означал преодоление — или невозможность преодоления — человеком собственного, личного горя, прежде всего потери друзей или близких. После Второй мировой войны и открытия правды о тоталитарных режимах он приобрел новый смысл и указывает на осмысление общих бед и катастроф. Увидеть такую катастрофу человек целиком не может, даже если он и был ею затронут и чудом выжил, помнить ее как целостное явление — тоже. У масштабных катаклизмов вообще не может быть свидетелей в традиционном смысле слова.

Тем не менее одним из ключевых слов ХХ века — века мировых войн и культа фотографии и прямого репортажа, с характерной для всего столетия потребностью людей постоянно возобновлять ощущение личного присутствия при важнейших событиях, — стали «свидетель» и «свидетельство». Свидетельства были — и остаются — необходимы, но они всегда открывают только небольшую часть общей картины. Поэтому со временем на первый план все больше выдвигается еще одна социальная и историческая роль, у которой пока нет названия. Назовем исполняющих ее людей работниками скорби. Это посредники между историей и обществом, которые осмысляют ту или иную гуманитарную катастрофу как незаживающую рану, но такую, которая не просто болит, а требует объяснения, понимания, различения оттенков от серовато-белого (почти нормальная жизнь на границах катастрофы) до непроницаемо-черного (невообразимая бесчеловечность или невыносимые страдания). Тем более что болит со временем все меньше, даже у выживших участников, а объяснение нужно и детям, и внукам, и так далее. Если рассматривать такую социальную функцию как неотъемлемую часть общественной жизни, то и те, кто занимается работой коллективной скорби профессионально, и те, кто «извне» сочувственно относится к их деятельности, обретают для себя — насколько позволяет судить опыт современного мира — новый психологический режим отношения к истории, в котором можно радоваться жизни, оценивать себя иронически, но сохранять и память о трагическом абсурде, который всегда с нами, никогда не остается в абсолютном прошлом.
Страницы:

Ссылки

КомментарииВсего:4

  • osyaman· 2010-01-14 18:37:04

    льву давыдычу:

    мороз не пахнет ничем
    зачем ты здесь дядя зачем
    коту мрачно гладишь холку
    рукав закатав по наколку

    кобылка фракийская шмыг
    кухни засаленной меж
    дядя ты вроде мужык
    но даже глазами не ешь

    застенчиво скрипнет пол
    за стенкой умолкнет цой
    за пазухой литра пол
    какой выбираешь строй

    не про нью-йорк и париж
    чую ты дядя молчишь
    за колыму магадан
    дно выбивает стакан

    в коридоре стоит ледоруб
    от него тихо веет холод
    будто в угол поставили труп
    чувака что у дяди наколот
  • www_stikh_com· 2010-01-14 20:35:58
    отличное название статьи
  • Mearkeen· 2010-01-23 23:56:36
    ммм
    Прошу прощения за флуд - стихотворение неплохое
  • justtospeak· 2010-02-17 19:52:41
    Я выросла в стране, где не знали этого слова-Shoah. Даже если бы мне перевели - "катастрофа",я бы спросила "какая ?"
    Не потому что не слышала о уничтожении 6 миллионов евреев Гитлером , я просто не догадалась бы о связи.
    Катастрофа-с большой буквы-просто одним словом, без пояснений "какая". Хотя мало ли их было за тысячелетнюю историю евреев,начиная с разрушения Храма...

    Вчера был день памяти жертв Холокоста и по Арте показали старый документальный фильм 1985 года-французский документалист просто сажал перед камерой людей и они рассказывали-на плохом немецком, хорошем польском, ломаном английском...им почти не задавали наводящих вопросв-у каждого был свой опыт-Треблинка, Освенцим, Варшавское гетто...
    Фильм был длинный, он уже шел, когда я включила канал и,если честно, хотела сразу переключить-знаю, знаю, зачем еще раз...
    Человек на экране -моложавый, если не молодой, с жесткой черной шевелюрой, рассказывал как к ним в Освенцим прибыл транспорт из Терезенштадта с чешским евреями, помещенными в отдельный барак. Я споткнулась на фразе "Там были хорошие условия...за месяц умирало не больше 1000 человек"-слова были произнесены без тени сарказма, просто констатация факта, подтверждение хороших условий.
    Этот напористый, не слишком приятной внешности человек и не собирался описывать известные всем ужасы. Он точно и с плохо скрытым бешенством рассказывал, как привезли к ним в Освенцим два "транспорта" с чешскими евреями, в актах которых стояла пометка "карантин на 6 месяцев,затем- газовая камера); как он, член группы сопротивления, пытался убедить людей поднять восстание ("пусть самоубийство,но хоть нарушить ход этой отлаженной машины"), как не верили его расскзу о пометке в актах. Уже находясь в Освенциме-не верили! "Зачем им полгода кормить нас и держать в "хороших условиях", чтобы затем уничтожить?-это не по немецки-рассуждал немецкий еврей, неофициальный лидер чешского барака, которому верили беззаговорочно...
    Далее следовал подробный рассказ о том,
    -как накануне отправки в газовые камеры покончил с собой неофициальный лидер, когда понял, что недоценил немецкую логику
    -как пытался он(рассказчик) поднять на восстание руководителей подпольной группы и как общим собранием было решено выделить ...хлеб для передачи в приговоренный барак
    -как 07.03.1944 акция была проведена-в срок, как значилось в актах
    и как наш рассказчик (отчаянный 20-летний венгерский еврей), покрыв матом руководителей подполья, бежал с другом из Освенцима. Чтобы РАССКАЗАТЬ , чтобы МИР УЗНАЛ... это был первый удавшийся побег за всю историю лагеря смерти.

    Постойте, положите шляпу...я не собираюсь перессказывать весь фильм....только еще раз на тему ЧТОБЫ УЗНАЛИ...
    Перед камерой сидел седовласый, с прямой спиной ,одетый с иголочки польский офицер,ныне профессор американского университета и первый раз за 43 года (как он сам выразился) рассказывал историю своей встречи:
    Он был офицером,курьером польского правительства в изгнании, когда в 1942 году в Варшаве к нему пришли два представителя Еврейского движения, пришли, чтобы уговорить его стать их голосом, передать их обращение ко всем правительствам мира...
    "Это был страшный сон",-все повторял пан Витольд,-"эти две встречи-это был страшный сон".Что именно-он не уточнял. То ли само поручение, то и та страстность и отчаяние с которой пытались донести до него и "вложить в его уста" незваные гости.
    Но запомнил пан Витольд все, если через 43 года так отчетливо и точно изложил все пункты программы.
    А это должно было стать программой ДЕЙСТВИЙ для всех правительств союзников, Это был манифест, крик отчаяния,требование:
    -Нас уничтжают-последовательно и планомерно. Война против Гитлера будет выиграна,но наш народ будет к этому времени уничтожен.
    -Мы обращаемся ко всем правительствам:остановите уничтожение еврейского народа. Примите общую декларацию, внесите борьбу против нашего уничтжения как специальный пункт во все свои планы
    -надо, чтобы Гитлер знал, что кроме своих национальных интересов все страны-союзники представляют интересы еврейского народа
    -У нас нет своего государства и своего правительства которое могло бы нас защитить.Вы все-наша единственная надежда.Мы-граждане Ваших стран: Не допустите...
    -Мы обращаемся отдельно к польскому правительству:мы будет бороться сами-нам нужно оружие. Помогите пучить оружие Варшавскому гетто
    Пан Витольд запомнил все-и, наверное, не только слова, но и силу убеждения, энергию отчаяния и достоинства-потому что все это чувстовалось в его рассказе. В том, как мало- помалу менялся его голос, прерывался, ломался, креп.
    "Мы требуем, мы просим, мы надеемся на вас"...Пан Витольд уже говорил "мы", он казался мне медиумом...
    Я видела его собеседника (того,руководителя Бунда, которого он сам в начале разговора назвал "настоящим польским аристократом" .
    "Речь этого человека, логика, его мягкие манеры и весь его облик- это был настоящий польский аристкрат"-все повторял бывший курьер правительства в изгнании...А потом ему предложили увидеть все своими глазами ("для Запада это важно-если Вы будете говорить не с чужих слов")
    "Польский аристократ"-руководитель еврейской организации Бунд провел пана Витольда в гетто....
    При этом воспоминании лицо профессора потеряло форму.То есть в буквальном смысле-смялось, разьехалось, сломалось вместе с костяком...
    "это не был человеческий мир"-все повторял он, вдруг став косноязычным,-"это не было местом, где могут жить люди",это был ад....я побывал в аду"
    Описывать ни к чему-мы все читали, видели "Пианиста" и "Список Шиндлера" и ...
    Меня не отпускает другое: перед тем, как исчезнутьс экрана, пан Витольд выпрямил свою офицерскую спину и лицо его приобрело прежние жесткие благородные очертания:
    "Но я выполнил свое обещание! Я ВСЕ передал своим руководителям:все пункты Обращения, все требования и то, что видел своими глазами"

    Это был 42й год...Еще не было поздно...Я подумала, нет, первый раз в жизни поняла так четко и ясно,как ясен и прост был манифест еврейского народа , озвученный паном Витольдом: а что было бы если бы его услышали?



    Shoah, Claude Lanzmann, France 1985
Все новости ›