26 августа 2011
Гуаву съел. Не спрашивайте.

Из съеденного есть еще изоляция на шнуре от Kindle'а. Я сперва подумал, что это какое-то естественное животное природы вроде мыши, но оно там хрупкое на ощупь и осыпается. Будет на что израсходовать лишние 20 долларов.

Урагану я даже в каком-то смысле рад, он прекрасно центрирует все повествование, словно его по заказу расположили в нужном месте. Тем временем по радио все время нагнетают прогнозы — может быть, по телевизору передают что-нибудь пожизнерадостнее, но телевизора у меня нет, я его подарил, и приходится верить радио. Говорят вот, что океан выйдет из берегов, грядущему моллюску готовя дно, как предрек поэт, а у меня как раз в эту пору лучший друг Бахыт Кенжеев гордо реет на балконе над Лонг-Айлендским заливом, потому что сняли дачу со своей супругой Леной, и теперь положен отдых на затраченную сумму, он сидит, и жажда выпить озаряет взор поэта — проплывающие мимо сухогрузы и буксиры зычно славят стихотворца, изнуренные матросы подают сигнал сиреной: выпить, срочно нужно выпить!

Тут я, впрочем, отклонился, потому что нужно на самом деле эвакуироваться, а я не уверен, что у этих дачников даже есть радио. Говорят еще, что будут падать деревья и столбы электропередач, и это невольно навевает мысли о ближайших судьбах электричества. Зарядил все, что можно зарядить, в том числе обгрызенный Kindle, iPad, а телефон в текущем порядке. Есть свечка с ароматом лаванды, фонарики в ассортименте, даже передовой зеленый лазер, чтобы подавать сигналы проплывающим мимо сухогрузам. Холодильник — особая тревога. Там большие запасы мороженого, и что с ним делать — непонятно. Можно, конечно, быстро все съесть, но тогда надо сразу к врачу, а весь общественный транспорт грозят на время бедствия обездвижить. Хорошо еще, что есть прививка от пневмонии, должна вроде действовать.

Ну вот, сходил еще за последними покупками, в том числе шнур для Kindle'а (20, как в воду смотрел) но тем временем вырубились оба лифта, так мы не договаривались. Теперь я и впрямь как герой забытых детских книг про папанинцев там или ледокол «Седов», готов к зимовке.
Буря, скоро грянет буря!

27 августа 2011
Позвонил Кенжееву, но он на связь не выходит. Отчасти списываю на то, что он своим айфоном, будучи наслышан, какое это универсальное устройство, обычно плов помешивает, попробую еще попозже. Они там на океане с машиной, и вполне возможно, что дороги в Нью-Йорк сегодня будут забиты, по крайней мере с той стороны. А с другой стороны, в городе через час прекращается весь общественный транспорт.

Из ураганов хорошо помню московский, 1998 года, я как раз тогда прибыл из Праги и сидели вечером на кухне у Гандлевского, был еще общий приятель, впоследствии известный прозаик. Жара была совершенно невыносимая, мужская часть компании сидела уже без лифчиков, обливаясь потом и едва проталкивая внутрь алкоголь, а приятелю чуть не стало дурно, и жена обливала его в ванной холодной водой. И вдруг бабахнуло, мы даже несколько вспорхнули над стульями, и за окном стали наперебой валиться тополя. Один пополам передавил припаркованную соседскую «Ниву», наутро на ней была бумажка с надписью: «смотреть можно, трогать нельзя».

В 1998 году все было по старинке, где застигло, там и накрыло. Сегодня нас предупреждают, мы можем успеть забрать любимую собачку и фото Сары Пэйлин и укрыться у друзей или в муниципальном убежище. Впрочем, нас давно уже предупредили, что все умрем, а мы так и мечемся туда-сюда с собачкой и Сарой, и нет нам пристанища.

Я, однако, отверг приглашение разделить ураганное бдение с друзьями, и сижу вот, окружив себя аварийными припасами и врубив, по совету народа в ЖЖ, Третью Малера с Аббадо и Джесси Норман для правильного фона. Эта самая «Айрин» пока что обрушилась на Северную Каролину со стороны внешних островов, с самого крайнего, Окракока, вели репортажи, пока все не пали смертью храбрых. Этот Окракок я хорошо помню, я там был в начале 80-х, пляжи прекрасные, но комары величиной с шершня и такие же полосатые: сядет на тебя, моментально отпилит ломоть мяса и улетает с ним, больно. И дома все на сваях, им там не впервой. Может быть, ураган этим комарам нанесет урон, но я сомневаюсь. Они еще и грядущему моллюску дадут прикурить.

Я себе напоминаю одного давнего знакомого, у которого на все случаи жизни были припасены истории, только все они были о его армейской службе: а вот у нас в части... Только у меня нестроевая биография вместо армии, хотя наверняка многие сержанты совпадают.

Собственно говоря, не знаю, зачем мне поручили вести этот дневник. Все сижу и жду, когда скажу что-нибудь бессмертное. Выйти, что ли, на улицу и посмотреть, есть ли там жизнь? Ведь не ураганом же единым...

29 августа 2011
Гора родила мышь, то есть ураган по-настоящему не порадовал. Не то чтобы я желал зла ближним, но, если уж организуешь стихийное бедствие, надо позаботиться о спецэффектах. Попытался принять романтическую позу в ЖЖ, но бурного финала, которого требовала композиция, не вышло.

Бахыт тем временем, если читатель о нем еще помнит, вполне нашелся. Они там у себя на даче кротко ожидали отключения электричества и постепенно методом дедукции догадались, что надо сваливать. Этим фактом я как раз доволен, хотя к стихийному бедствию Бахыта не приравниваю.

Я понимаю, что мои вечные обещания поделиться раздумьями по поводу верлибра не зажигают глаза аудитории огнем нетерпения, но это, в конце концов, мой дневник, делюсь чем хочу. Похоже, время настало.

Верлибр плох тем, что от него нельзя умереть. Это я вспоминаю древнюю историю, которую некогда процитировал в одном эссе, Солон сказал про стихи Сафо: услышать и умереть. Может быть, слегка преувеличил, но непредвзятый человек поймет, о чем идет речь.

Насколько необходимы рифма и размер? Рифма на самом деле довольно экзотический атрибут, в европейских поэтиках возникла в Средние века и первоначально как отчетливо частушечный прием, хотя ее вскоре пристроили к более серьезному делу. А вот что касается размера, ритма, то он был неотъемлемым спутником поэзии во все времена. И если бы мы попытались объяснить той же Сафо, что стихи можно писать без ритма, она просто не поняла бы нас и наверняка спросила бы: а зачем?

Вот это «зачем» меня и мучает. Гораздо легче понять, почему, к примеру, живопись дрейфовала в сторону беспредметности, ее в свое время спугнула фотография, но в истории поэзии такого события не было. Я неплохо знаю англоязычную поэзию и могу догадываться, что произошло там: трехсложные размеры, ввиду краткости слов, звучат монотонно; исконное англосаксонское стихосложение, опирающееся на аллитерацию, отмерло много столетий назад. Остался ямб, преимущественно пятистопный, и лучший, на мой взгляд, поэт прошлого века Уоллес Стивенс постоянно колебался между ямбом и верлибром, но одного ямба два раза не высидишь. Интересно, что мы, по крайней мере люди моего поколения или ненамного моложе, очень дорожим своим XIX веком, клянемся Пушкиным и Баратынским, Тютчевым и Фетом, а вот в англоязычных странах он практически забыт, как неприятный сон. Я встречал людей, которые признавались в любви к Теннисону или Суинберну, но их было от силы три, а большинство с трудом припоминают, о ком, собственно, речь. А ведь были и гиганты, Китс или Вордсворт. Как бы то ни было, в русском языке объективных лингвистических причин для массового исхода в верлибр я не вижу, их в нем еще меньше, чем в немецком, откуда мы позаимствовали свою силлаботонику. И, тем не менее, о необходимости этого исхода многие твердят давно, а некоторые уже и вовсю блуждают по Синайской пустыне. И зачем вообще умирать от стихов, если у нас есть для этого птичий грипп и атомная война?

Что я отвечу на эти вопросы, вы узнаете из следующей записи, а мне самому пока остается только гадать.

30 августа 2011
У верлибра при советской власти сложилась репутация гонимого метода, и с этим, может быть, отчасти связана его постсоветская популярность. Но репутация эта во многом дутая: позволяли не всем, но многим, хотя я помню мало, разве что Солоухина, вот только зачем он вообще все это писал, ума не приложу.

Другим фактором было явно растленное влияние Запада, и это мне кажется неправильным, хотя в каком-то смысле неизбежным. А вот настоятельных внутренних причин, исходящих из самой логики развития русской поэзии, я не вижу.

Прежде чем анализировать дальше, хочу отметить, что я не делю стихи на верлибр и метрику, я их делю на хорошие и плохие, и эти две дихотомии не обязательно совпадают. Более того, поскольку выбор размера или его отсутствия для серьезного автора не случайность, а сознательное решение (хотя порой и просто инерция), я вполне допускаю случаи, когда иначе чем верлибром писать нельзя — у меня у самого бывали, хотя нечастые. Есть также примеры, где иной метод по прошествии некоторого времени трудно вообразить — у Рубинштейна, например, с его карточками, если для простоты условиться и их считать верлибром.

И тем не менее выбор между верлибром или метрикой — куда более радикальное решение, чем между ямбом и хореем, хотя бы потому, что обычно делается навсегда. И как в случае беспредметной живописи, всегда гложет сомнение в факте самого выбора: умеет ли он (она) рисовать? Должен признаться, что примеры, когда закоренелые верлибристы временами переходят на ямб, убеждают меня в том, что многие не умеют, а вот большинство художников так или иначе проходят курс рисования, хотя некоторые вскоре забывают выученное.

Кроме этого подозрения, у верлибра есть еще другие встроенные недостатки. Прежде всего, это отказ от отсылок к творчеству предшественников, от кумулятивности поэзии, которая до сих пор подразумевалась. Предшественники, как правило, приверженцы метрики, а метрическая цитата попросту не лезет в свободную строку, она всегда там висит криво. Не все, конечно, пользуются такими аллюзиями, но это в любом случае дает пищу подозрениям: а знает ли автор своих предшественников? Или он думает, что можно начать писать поэзию с пустого места, словно это тебе первому пришло в голову? В том, что такие проекты обречены на полный провал, у меня нет ни теоретических сомнений, ни недостатка в примерах.

Самое главное, на чем я, пожалуй, сегодня завершу тему (хотя далеко не исчерпаю), это необходимость осознать фундаментальный факт: верлибром писать гораздо труднее, чем традиционным стихом, хотя я уверен, что большинство сторонников верлибра уверены в обратном (но публично будут этот факт отрицать). Я когда-то придумал метафору, которая кажется мне верной и поныне: если уподобить форму стакану, а содержание воде, то метрическое стихотворение — эквивалент воды в стакане, а стихотворение, написанное верлибром — вода, которая остается стоять, когда стакан из-под нее убрали. Как-нибудь на досуге попробуйте.

1 сентября 2011
В городе, где я жил лет тысячу назад, была еврейская девочка Аня, моментально с тех пор узнаваемый для меня тип — что парадоксально, даже если лицо совсем другое. Но несколько лет назад видел одну в точности такую же, и даже зовут так же, прямо обожгло. Ту первую, тысячелетней давности, я встречал всего два раза, и уже не помню, откуда она взялась, и кто познакомил, и даже в чем там вообще было дело. И ничего ровным счетом между нами не было, потому что промедлил, а броуновское (теперь уже брауновское) движение в юные годы быстрее и разносит в стороны моментально, меня к тому же носило внезапнее и дальше, чем многих других. Но я почему-то отчетливо понимал, что если что-то начнется, то будет надолго и очень прочно, а я тогда сильно боялся такого надолго и предпочитал, чтобы быстро и эффективно, а это явно не светило.

Описывать эту Аню бессмысленно, я-то хорошо ее вижу в уме, а на словах выйдет глупо, она для описания не совсем годится, ее надо было почувствовать.

О чем я, собственно? От этого места в жизни ведет какая-то виртуальная ветка, которая с жизнью совершенно не совпадает. Я ничего не могу об этой ветке сказать, кроме того что она кажется мне странно аутентичной, аутентичнее даже, чем моя тогдашняя реальная жизнь, которая с прошествием лет выглядит все менее настоящей. У меня вот, допустим, уже позднее была невеста, я ее любил, и мы даже подали заявление в загс, но жизнь раскидала. Сегодня я отчетливо помню эту невесту, но именно как часть прошлой жизни, которая неуклонно теряет реальные очертания. Не вышло ли так, что вся моя последующая жизнь, которой я в целом удовлетворен, была просто проигрыванием отвергнутого варианта в какой-нибудь вспомогательной вселенной, то есть в этой нашей с вами? И не может ли так случиться, что настоящий я в основной вселенной, проживший настоящую жизнь, не так уж ею и доволен? Если бы эти мысли были чуть умнее, они были бы совершенно тривиальными, а вот в таком наивном варианте очень меня трогают. И еще: хотелось бы все это описать в стихах, но совершенно не знаю, как об этом написать, потому что сюжета нет категорически. Хотя иногда к этой территории приближаюсь, но относит все то же брауновское.

Эта Аня, если я правильно угадываю траекторию, тоже должна была впоследствии уехать, и живет теперь где-нибудь в одной из легко угадываемых стран. Интересно, есть ли у нее в голове гвоздь, подобный моему, — это было бы уже слишком.

Вот тут вспомнил одну колоритную деталь: нас познакомил общий приятель, впоследствии сдавший меня в ГБ. Но к самой истории это отношения не имеет.

2 сентября 2011
Я однажды уже предпринимал попытку втиснуть жизнь в сюжет и навязать ей смысл, в книге неопределенного жанра «Эдем». Но вот есть сюжеты, которые в наличную жизнь не втискиваются, и как их прикажете излагать? Все как бы правильно и можно пощупать, набор обстоятельств и героев налицо, но ничего между ними не происходит, похоже на картинку на суперобложке, но сама книжка не открывается, страницы спаяны в сплошную целлюлозную массу. Навязывать свой смысл, выжимая его из картинки, здесь не хочется, хочется заглянуть в сплошную целлюлозу, но там и с лупой ничего, кроме опилок, не увидишь. Эпизод, который я привел вчера, даже не иллюстрация, а иллюстрация к иллюстрации.

Болеслав Лесьмян, один из тех, кто так повредил мне мозги в юности, бился в своем творчестве над проблемой, которую я бы назвал «недосуществованием». Мир, который он описывает, исходит от реального как некая эманация, испарение. Меня уже тогда занимала возможность пойти дальше, занять позицию, в которой эманация и была бы точкой отсчета, а от реальных организмов и падающих на них кирпичей можно было бы отвлечься. Поскольку намерение было и стихи худо-бедно писались, я положился на кривую, которая вывезет, хотя слабо себе представлял, куда именно. Но она не вывезла, и, когда я бросил писать стихи (на 17 лет, как впоследствии выяснилось), одной из глубинных причин была как раз эта неудача. С тех пор как я вернулся к этому занятию, я пытаюсь преследовать поставленную цель более осознанно, хотя придавать осмысленное направление иррациональному процессу нелегко.

В свое время У. В. О. Куайн дал отпор сторонникам многозначности термина «существование», он уподобил эти взгляды бороде Платона, притупляющей лезвие Оккама. Поэзия хороша тем, что она может поднимать с земли черепки, выброшенные философом, и сооружать из них мир, не обремененный правдоподобием. Поэт, не верящий в существование Бога, тем не менее вправе делать ему оскорбительные упреки, потому что в одном из возможных миров Бог существует и наломал там дров. Это, конечно, не всесильный Бог, потому что такой обладал бы атрибутом необходимости существования и логически существовал бы в каждом из возможных миров.

Идея «метасуществования» — вот что меня всегда подмывало противопоставить Лесьмяну. И не спрашивайте, что это такое, Куайн накричит.

Здесь я хотел бы отойти в сторону и бросить еще один упрек в сторону верлибра, на этот раз конкретно американского, который кое-кому в русской поэзии стал соблазном. В качестве магистрального направления последнего полустолетия (исключения мне известны) он отбросил не только размер и рифму, но также метафору и любой намек на метафизику. Типичная конструкция выглядит так: «Вот поди ж ты, бабушка умерла. А я помню, как она то-то и то-то (пекла яблочный пирог, была автогонщицей, пила запоем — нужное вставить). Она оставила мне в наследство свой любимый фартук (шлем, стакан)». Разбиваешь это на строчки, предпочтительно в произвольных местах, чтобы выглядело глубокомысленнее, и получаешь стихи. От таких явно никто не умрет, можно сэкономить на гонораре юриста.

Ссылки

• Современные записки-2011: Дмитрий Волчек, 22.09.2011
• Современные записки-2011: Сергей Носов, 21.09.2011