Рэйф Файнс: «Нет никакого выхода»

Режиссер и исполнитель заглавной роли «Кориолана» – о социальном вопросе, женщинах в политике и вольностях в обращении с шекспировским текстом

Имена:  Рэйф Файнс

Есть какая-то горькая ирония в том, что дебютная режиссерская работа Рэйфа Файнса, поставленная по одной из малоизвестных трагедий Шекспира, выходит на экраны именно сейчас, когда гражданский протест во всем мире — будь то «арабская весна», движение Occupy Wall Street или московские митинги — уже по масштабам сравним с молодежным бунтом 60-х. Но хотя первую в истории кино экранизацию «Кориолана» нельзя не признать своевременной, именно благодаря своей актуальности киноверсия шекспировской пьесы оказалась максимально далека от оригинального текста (несмотря на бережное отношение к нему создателей картины).

Для Шекспира, чьи пьесы так же бессмертны, как хиты группы The Beatles, Древний Рим эпохи Республики (V в. до н. э.), как и для нас, был чистой абстракцией. Как раз поэтому, читая «Кориолана», трудно отделаться от навязчиво лезущих в голову параллелей между вымыслом Барда и той политической реальностью, отражение которой можно ежедневно наблюдать в новостях или статусах друзей на Facebook. Продажные политиканы, харизматичные и опасные лидеры, недальновидный и переменчивый в суждениях народ. Вождь, с презрением отвергающий идею выступления перед публикой. Не забудьте выключить телевизор. Перенеся действие трагедии в Восточную Европу наших дней (фильм снимался в Сербии, и Рим здесь — не более чем буквальное следование тексту, как и неоднократно упоминаемые мечи или военные барабаны), Рэйф Файнс не только сузил рамки классики, возможно, даже вопреки своему желанию превратив трагедию в актуальное высказывание, но и неизбежно переиначил главный социальный месседж пьесы, перевернув все с ног на голову.

Полулегендарный воин и полководец Кай Марций, изгнанный из родного города за презрение к демократическим нормам и обратившийся за поддержкой к заклятым врагам отчизны, для самого Шекспира, сына своего времени, был скорее отвергнутым подлыми согражданами героем, чем харизматичным злодеем с авторитарными замашками (хотя в этой трагедии, в отличие от «Макбета», отношение автора к поступкам своего персонажа ни разу не демонстрируется явным образом). Нет ничего удивительного в том, что «Кориолан» был запрещен демократическим правительством в недавнем прошлом: во Франции конца 30-х годов ХХ века героический военачальник, способный своими речами мобилизовать целую армию, воспринимался не иначе как прототип Гитлера. В XVII веке, когда великий елизаветинец написал свою трагедию, порочность авторитарных режимов еще не была таким общим местом, как сейчас, после Гитлера и Сталина, Мао и Пол Пота, Саддама и Ким Ир Сена. Для любого современного человека западной культуры, если не брать совсем уже маргинальных экстремистов, Кориолан — опасный и крайне неприятный тип, жертва не столько предательства, сколько собственных амбиций и гордыни. Тем более что его кровавые подвиги в наш гуманистический век трудно оценить по достоинству. Сегодня на войне героем может быть только тот, кто спасает других, рискуя собой (на чем успешно сыграла недавно Кэтрин Бигелоу в своем фильме о сапере); ворваться в одиночку во вражеский город и убить двести человек — поступок не героя, которым можно и должно восхищаться, а безумца.

О том, насколько, по его мнению, безумен Кориолан — и нужен ли сегодня такой лидер, — Рэйф Файнс рассказал МАКСИМУ ЭЙДИСУ во время своего визита в Москву.


— Журналисты часто говорят о редакторах: «Пусть вырезают, лишь бы не дописывали»...

— Да-да, я понимаю, о чем вы. Но текст Шекспира, на мой взгляд, позволяет интерпретировать и менять его как угодно. И чтобы пьесы были по-настоящему живыми, надо рисковать, убирая или добавляя что-то. Это здоровый, правильный путь развития. И уж тем более, если вы переносите Шекспира на экран, нужно чувствовать себя вправе выкидывать из пьесы то, что считаете ненужным, и использовать свое воображение, чтобы добавлять какие-то эпизоды, поскольку кино — не театр, у него другие законы.

— В вашем фильме даже четче, чем в трагедии монархиста Шекспира, показано: авторитаризм ужасен, политики — жулики и воры, народ изменчив и легко поддается манипуляциям. Каким же вы видите оптимальный вариант социального устройства?

— Не думаю, что он вообще существует. Идеальное общество невозможно. Понятно, что мы всегда будем пытаться построить его, но это бесполезно. Было много великих людей, написавших много великих книг. Много политиков, стремившихся создать идеальный мир... Ничего не получилось. Конечно же, люди все равно будут пытаться услышать и понять друг друга, но достигнуть идеала невозможно: любой вариант всегда будет компромиссным, а значит — несовершенным.

— То есть нет никакого выхода, остается только вены себе перерезать, как поступил самый либеральный персонаж вашего фильма, Менений. Кстати, зачем вы добавили сцену его самоубийства?

— Когда мы обсуждали фильм со сценаристом Джоном Логаном, он сказал мне: «У меня проблема с финалом пьесы, в нем три оборванные сюжетные линии: Тит Ларций, Менений и мать Кориолана просто уходят со сцены». Линия Менения требует развязки, и Логан предложил, чтобы тот в финале покончил с собой. Я подумал, что это хорошая идея. На мой взгляд, когда Кориолан отвергает предложение Менения — это похоже на то, что делает Хэл с Фальстафом во второй части «Генриха IV». У Шекспира линия Менения обрывается: он просто возвращается в город. Наш вариант драматичнее, и он, конечно, усиливает ощущение, что нет никакого выхода из этой вечной ситуации. Когда Логан предложил такой вариант развязки, все во мне согласилось с ним. И мне понравился результат: если бы у меня был шанс вернуться обратно и переделать финал, я бы оставил все как есть.

— Кориолан — наверное, один из самых неприятных шекспировских героев и в то же время — один из самых неоднозначных. Сами-то вы как к нему относитесь?

— Ну, я не согласен с его основной политической идеей. Если вы посмотрите на Кориолана объективно и спросите себя: «Подходит ли этот парень для того, чтобы руководить страной?» — ответом будет: «Нет». Кориолан — очень опасная фигура. Но в то же время, если посмотреть на него не как на политика, а как на человека, — он всего лишь некая абстракция, идеализированный образ того, кто никогда не хочет лгать. Кориолан испытывает отвращение к любому притворству, любой фальши, любым маскам, они его разрушают. Ему трудно симпатизировать: презрение Кориолана к народу безгранично. Играть такого персонажа — такая же нервотрепка, как управлять спортивной машиной: его гнев отрицает любой компромисс, любые переговоры, любые закулисные игры. У Шекспира таких яростных эпизодов гораздо больше (пример того, как ведет себя Кориолан в шекспировской трагедии, можно видеть в сцене, когда он должен выступать на телевидении). Играть это — хорошая терапия, которая помогает вам освободиться, выпустить ваш гнев наружу (смеется).

Кориолан — трагическая фигура. Для меня он — недоразвитый человек; так и не повзрослевший мальчик в теле взрослого мужчины. Таким я увидел его, когда впервые прочитал пьесу много лет назад. И хотя он чрезвычайно агрессивен и раздражителен, на самом деле он — всего лишь маленький мальчик, сломленный матерью. Меня это всегда очень сильно впечатляло.

— Кстати, если говорить о женщинах: в вашем фильме две женщины-политика — мать Кориолана и девушка-активистка...

— Я думаю, что женщины должны принимать более активное участие в политике. Я бы хотел, чтобы в парламентах всех стран было как можно больше женщин. Когда я работал над проектами UNICEF в Африке, мне стало очевидно, что самая прогрессивная часть общества, его лучшая часть — женщины. У них более человечный голос, совсем не похожий на мужской, который зачастую вторит ужасной традиции насилия, сексуального принуждения и репрессий. По иронии, в моем фильме женщины скорее похожи на мужчин — но если вы спросите меня, хотел бы я, чтобы присутствие женщин во всех аспектах общества было более заметным, я бы сказал «да».

— Ваш фильм и начинается с длинного кадра, в котором разъяренная активистка идет по улице. Кстати, у Шекспира ведь это был мужчина?

— Строго говоря, у Шекспира пол персонажей не определен: просто «первый горожанин», «второй горожанин». Так что почему бы нет? Мне хотелось, чтобы среди тех, кто протестует против политики Кориолана, было много женщин. Мне нужно было два лидера митингующих, и она, если хотите, такая экстремистка. Одна из первых ее фраз: «Так убьемте его — и станем зерно получать по цене, какую сами назначим». Фильм начинается с ее прохода по Риму — мне нравится ее энергия, нравится ее походка, ее экспрессия. Это отличное начало. Кроме того, эта сцена позволила мне показать тот мир, в котором разворачивается действие. А чтобы придать всему происходящему более универсальное измерение, я смонтировал эту сцену с телерепортажами.

— Что касается матери Кориолана — она появляется в фильме то в униформе, то в гражданском. Так она военная или нет?

— Идея принадлежит Ванессе (Редгрейв. — OS). Я никогда не представлял себе Волумнию в «милитари», но Ванесса сказала: «Мне бы хотелось носить униформу на официальных церемониях. Я думаю, что моя героиня была в армии, а существующий в “Риме” режим пришел к власти в результате мятежа или революции. Но спустя тридцать лет они все уже сами превратились в истеблишмент». Поэтому во время торжественного присвоения Каю Марцию нового имени Волумния надела форму. Мне понравилась эта идея. Меня часто спрашивают, каково это — работать с Ванессой Редгрейв, и такая роль — лучший ответ на этот вопрос. У нее очень сильный характер и свое понимание роли — иногда приходилось чуть ли не буквально бороться с ней (смеется). Но идея с формой была отличной. Сначала Ванессе хотелось так и носить ее до самого конца, хотя у меня было свое видение финала: три скорбные архетипические женщины в черном, знаете, это придает сцене мифологическое измерение. Но потом Ванесса вдруг сказала: «О, нет-нет. В финальной сцене я, конечно, должна быть в гражданском». Так что в этом случае спорить нам не пришлось.

Ссылки

• Василий Корецкий. Свобода или хлеб, 27.01.2012