В том, что пятилетнюю историю легендарных звезд из детдома наконец-то экранизировали (немного опоздав к недавнему юбилею группы), ничего удивительного, конечно, нет. Об этом не принято вспоминать, но на деле ни один музыкальный проект страны до сих пор не в состоянии составить «Ласковому маю» серьезной конкуренции. За свою короткую жизнь группа успела продать 47 миллионов билетов на 2800 концертов (по воспоминаниям Шатунова, порой они выступали до восьми раз в день) и заработала 18 миллионов 254 тысячи рублей (при курсе доллара около 90 копеек), исправно уплачивая налоги и передав полтора миллиона на нужды детских домов. Кроме того, Разин (до «Мая» спродюсировавший почти столь же громко выстреливший «Мираж») — слишком идеальный человек-легенда, чтобы (особенно в контексте моды на 80-е) не сделать из его жизни синопсис для «полного метра».

Удивительно скорее то, что фильм, к изумлению скептиков, оказался неожиданно крепким.

Пружина напряженнейшей фабулы существования реального «Мая» (дети-миллионеры, ставшие объектом вожделения и зависти четвертьмиллиардной страны и неизбежно превратившиеся в заложников собственной славы) раскручивается стремительно, и уже к середине фильма оторваться от сопереживания участникам этой фантасмагорической драмы становится решительно невозможно.

Создателям картины удалось уложить в двухчасовую историю все более или менее интересные события и случаи, отмеченные детдомовским композитором Сергеем Кузнецовым, Разиным и компанией в мемуарах, — от купания малолеток в деньгах (в самом буквальном смысле) и визжащей армады фанаток, раскачивающих автобус с кумирами, до оборонных стратегий Разина, подменяющего сумку с деньгами «куклой», чтобы всучить ее рэкетирам, и поливающего бандитов крутым кипятком. Есть сцены и вовсе безоговорочно удачные, например спрессованная в запоминающийся клип история «сарафанной» раскрутки группы, прогремевшей по всему Союзу благодаря проводникам поездов, которых уговаривали поставить пассажирам кассету с «Ласковым маем». Не вызывает нареканий и романтическая линия с поклонницами, колесящими по стране вслед за группой в надежде подарить наконец свою девственность «Юре и Коле». Отдельной удачей можно считать мотивировку появления бесконечных «двойников» «Мая», сделавших группу объектом атаки музыкальной прессы и презрения интеллигентной публики: разинское цинично-наивное «Заработай сам и дай заработать другим» звучит и трогательно, и логично. В общем, за это авторам картины можно простить даже то, что их версия событий все-таки сильно расходится с реальным положением дел — начиная хотя бы с того, что в описанном ими составе (еще с Кузнецовым-автором, но пока без Разина-вокалиста) «Май» просуществовал считаные месяцы.

«Ласковый май» из фильма Виноградова демонстрирует последнее советское музыкальное чудо словно бы в «экспортном», как тогда любили говорить, варианте — рафинированном, подслащенном, адаптированном к восприятию нынешних тринадцатилетних. Как верно заметил продюсер картины Ефим Любинский, «реальная история “Ласкового мая” — очень жесткая, чернушная, и на нее зритель в кинотеатры никогда не пойдет». Пожалуй, что так. Однако пять лет существования группы вместили в себя как минимум три разные истории. Ранний, наивно-колючий детдомовский «Май» Сергея Кузнецова и его преданных воспитанников; разинская супергруппа, заполняющая клонами-двойниками десятки стадионов одновременно; наконец, скандальный поп-проект под давлением прессы и прокуратуры. Нет ничего удивительного в том, что сюжет не выдерживает такой непосильной нагрузки и местами, деликатно выражаясь, не клеится.

Однако гораздо важнее другой недостаток, очевидный для каждого, кто знаком с подлинной историей «Ласкового мая»: на деле все было еще ярче, еще драматичнее, еще, как тогда говорили, «беспредельней». Хотелось бы большей пассионарности Шатунова, в жизни ярого фанатика двухколесных средств передвижения с мотором, компьютерных игр и хоккея, а в фильме — плоского, картонного и оттесненного Разиным на совсем уже дальний план. Вспоминается тут и правдоподобная легенда о том, как Шатунов записал шесть песен для первого альбома, не снимая коньков, чтобы немедленно вновь ринуться на лед. Кузнецова, кажется, честней было бы тоже показать более глубоким и многогранным — в фильме автор хитов и создатель группы излишне едко изображается безвольным и хамоватым истериком, не расстающимся с бутылкой.

Но обиднее всего, что мы так и не увидели настоящего Разина — человека четверти века от роду, пережившего гибель родителей, жестокость детдома, пьяное безумие нефтяных полей Уренгоя, медные трубы телевизионной славы, невиданное богатство, травлю «Взгляда», «Комсомолки» и «600 секунд», уголовное обвинение — и продолжающего драться против всего окружающего миропорядка, с неизменной улыбкой на лице огорошивая соперников всё новыми трюками. Разина-визионера, читавшего в надымском бараке Екклезиаста, побывавшего в фаворитах у ясновидящей Джуны, а в делах равнявшегося не иначе как на томас-манновского авантюриста Феликса Круля.

Самое сильное в его собственных рассказах о себе — именно эти экзистенциальные моменты, дающие представление о всесокрушающей энергии, масштабе замыслов и поразительной витальности молодого Разина, позволяющих ему вновь и вновь разгибаться после нанесенных жизнью ударов. Желающие ощутить убийственно высокое напряжение, в поле которого существовал этот гениальный мошенник, могут найти (легкодоступные в сети) оригинальные записи «Ласкового мая» и послушать подряд только «вступления» — разинские послания миллионам слушателей, с которых традиционно начиналась почти каждая кассета. «Выход этих записей задержался из-за того, что наш бывший композитор Кузнецов затребовал в ультимативной форме от воспитанника детского дома Юры Шатунова сто тысяч рублей за запись этих песен. Таких денег нам не заработать. Средства, которые мы зарабатываем, ребята дарят в Фонд здоровья и милосердия». «Студия “Ласковый май” существует, что бы ни писали в газетах. Это организованный журналистский рэкет, руководит им Расторгуев из ЦК ВЛКСМ». «Наш бывший солист Пахомов стал распространять слухи, что нас посадили, а сам разъезжает с нашими песнями по просторам страны. Мы с ребятами сейчас стараемся доказать журналистам, которые обрушились на нас, что все это ложь».

Эти звуковые письма под душераздирающий инструментальный аккомпанемент — уникальный жанр per se, восходящий едва ли не к постскриптумам Василия Розанова после главок его последнего труда — «Апокалипсиса нашего времени»: «Вследствие повышения с февраля 1918 г. платы за пересылку печатных бандеролей почтою, прошу лиц, имеющих лично у меня подписку, дослать один рубль за десять №№»; «2—3 горсти муки, 2—3 горсти крупы, пять круто испеченных яиц может часто спасти день мой. Сохрани, читатель, своего писателя».

Разин не уставал повторять в интервью: «Концепция проекта — в простоте, доступности и мелодичности», а тремя китами, на которых зиждился успех «Мая», называл внешность, умение держаться на сцене и голос (именно в таком порядке). Если у трикстера и может быть социальная миссия, она, вероятно, заключается в демонстрации безукоризненной элегантности жеста: мистифицировать толпу он начинает с того, что «делает ей красиво». Или, как за несколько лет до Разина спел с экрана другой Бендер: «Замрите, ангелы, смотрите: я играю!»

Рушащаяся, трещащая по всем швам, неспособная возвратить гражданам кредит доверия имперская мифология была не просто извлечена из коллективной души советского народа, но выдрана с мясом, мучительно, без наркоза. И для того чтобы понять, почему в качестве обезболивающего столь идеально пришлись именно простенькие песенки бездомной пацанвы под плач дешевого синтезатора, нам, возможно, следует для начала повнимательнее взглянуть в зеркало.