Три куратора в поисках мировых стандартов

Культура формы, терпимость публики, система грантов: что из этого приблизит нас к цивилизации?

Куратор — подвижный сенсор арт-сообщества. Он осуществляет массаж самых болезненных точек на теле общества, представляя искусство широкой публике. Одновременно он во многом определяет качество художественного процесса: он если не архитектор, то уж точно прораб на ниве культурного строительства. Куратор формирует новые тенденции, обновляя интерьеры культурного пространства. А иногда, если выпадает большая творческая удача, ему удается обнаружить новую логику структуры самой постройки и усовершенствовать ее.

Что же строят три московских куратора, которые как раз в этом году начали новые проекты?


ЕВГЕНИЯ КИКОДЗЕ: «Надоело митинговать, пора обращаться к формализму»

В своем проекте «Черные работы» Евгения Кикодзе в течение года будет показывать в пространстве Guelman Projects на Малой Полянке выставки абстрактной живописи молодых художников. Уже открылось три выставки.

Обозначить все это можно как своего рода консервативную модернизацию. Абстрактную живопись во всем мире сейчас мало кто делает. Принято считать, что ее времена прошли и что к актуальному процессу она уже не относится. Но, с другой стороны, в нашей стране есть и те, кто убежден: из-за того, что у нас в 1930-е годы абстракцию запретили, наша страна так и не стала по-настоящему художественно современной, не достигла какого-то западного «качества». Евгения Кикодзе — именно из таких людей.

Она не первая, кому кажется, что в процентном отношении абстракции в российском художественном контексте маловато. Пропаганда этого структурообразующего элемента современного искусства началась с нулевых годов. Художник Анатолий Осмоловский, например, уже успел получить в 2007 году премию Кандинского за свою просветительскую деятельность в этом направлении, но рынок, по мнению Евгении Кикодзе, все еще, несмотря на призывы профессионалов, отдает предпочтение фигуративной живописи. Абстракция у нас стала признаком хорошего воспитания и вкуса. В условиях тотального господства реалистической живописи в художественных вузах страны проект «Черные работы», практический курс для молодых художников, кажется лекарством, укрепляющим базисные структуры тела арт-тусовки. Чем-то вроде кальция.

Евгения Кикодзе в шутку называет себя кризисным менеджером, поскольку с ее проектов уже начинались несколько программ: первая «Арт-Клязьма» (тогда она еще так не называлась — это был проект «Мелиорация»), первый выставочный цикл фонда «Современный город». До этого, в начале нулевых, Кикодзе как раз работала в галерее Марата Гельмана, проводила программу по раскрутке новых имен. Но тогда у нее был уклон в сторону технологического искусства, сегодня же она настаивает на традиционном станковом произведении.

Проекты Евгении нацелены на конкретный результат, поэтому она ставит перед собой и успешно решает простые технические задачи. После серии маленьких персоналок будет большая групповая выставка из тех же работ, как было и в «Современном городе».

«Почему другие этого не делают — для меня загадка. Мне кажется, очевидно, что у Вити Алимпиева, к примеру, очень хорошая живопись, до сих пор неоцененная. И я, зарядившись оптикой беспредметной живописи, стала искать художников, которые занимаются ею. Наша ситуация с искусством не очень благополучна, нет специальных мастерских для художников. Поэтому и возникла идея устроить мастерскую в галерее, набирая постепенно работы на большой проект. Марат [Гельман] согласился на эту программу».

Евгения Кикодзе давно работает с частными фондами, механизм отшлифован. Она поддерживает распространенную в России систему, при которой фонд в виде оплаты за выставку забирает у художников работы.

«Я думаю, когда вкладываешь деньги, должна быть отдача, не обязательно в материальном виде. Мне самой хочется, чтобы была отдача. Смешно, когда по договоренности с художником фонд должен получить одну работу с выставки, а взять ее не может, как это произошло в фонде «Современный город» с проектом Владимира Логутова «Ожидание». Это была компьютерная программа, ее нельзя записать на диск. Чтобы ее получить, фонду нужно было купить компьютер, но это оказалось сложно.

Мне хочется, чтобы получался смысл: чтобы я раскручивала художников, делала проекты и плоды моей деятельности оставались у людей, которые платят мне деньги. Я не собираюсь торговать работами, но если нет отдачи по работам, то во всем этом появляется какая-то бессмысленность».

Простая и очевидная логика проекта, предполагающая конкретный продукт на выходе, созвучна избранной эстетической концепции. Еще несколько лет назад Евгения взяла курс на утверждение «формальных приемов» и «пластических ценностей»; на сей раз она это продолжает в подчеркнуто традиционалистском ракурсе, исключающем инсталляции и видео. Обращение художника к кисточкам и краскам Евгения и называет, пафосно, «черной работой». Мое принципиальное несогласие с Евгенией в том, что она считает черной ту работу, которую нельзя передать другим, но обязательно нужно сделать самому, — я же всегда была уверена, что черная работа именно та, которую за деньги просят сделать других. Но название для проекта, не спорю, эффектное.

Правда, современные художники не придерживаются строго какой-то одной технологии, они экспериментируют с разными техниками и медиа — от акций, перформансов и инсталляций до небольших рисунков. Бывает, что и живописи. Выбор техники является частью общей концепции, и художнику в проекте нередко принадлежит общий замысел, а не реализация. Конечно, многие художники умеют держать в руках кисточку и краски и могут поставить свою подпись в нижнем правом углу, но не будет ли такое упражнение профанацией их основного проекта? Не получится ли, что действительно важное культурное, социальное, политическое высказывание будет подменено коммерческой графоманией?

«У всех есть свои предпочтения и персональные открытия. Что-то на нас действует, а что-то не находит у нас никакого отклика. Когда-то я пыталась сформулировать это как прием. Когда в одном мазке ты видишь вселенную — и умираешь от восхищения. Я ищу такое в искусстве. В жизни я этого найти не могу. Да, западные критики упрекают нас в аполитичности. Но я действительно не чувствую сейчас внутренней возможности выйти на демонстрацию. Правда, я недавно почувствовала себя грузинкой (вероятно, в первый раз), но как себя правильно повести в этой ситуации, не знаю.

Формальные поиски тем и хороши, что они неформальны. В картине иногда ты видишь целый мир, мировоззрение.

Сегодняшняя ситуация мне напоминает 1930-е годы в России. Медленно наползает тоталитаризм. И как в конце 1920-х Маяковскому кричали из зала «Не понимаем!», так и сейчас есть усталость, аполитичность. И обращение к формализму для меня — это вопрос профессиональной нравственности».