Дневник биеннале. От заката до рассвета

За неделю ВАЛЕРИЙ АЙЗЕНБЕРГ увидел, услышал, осмыслил и выпил все, что только можно было

​У меня большой опыт писать о биеннале. Прага, Венеция.

Почему все так стремятся быть под эгидой этой странной ярмарки тщеславия? Отсутствие самостоятельности? Инстинкт толпы? Единственное объяснение этому — нужно привлечь спонсоров и включиться в список мест биеннальных экскурсий. Ничем другим выставки не объединены. Все говорят о разном. Все говорят хором разное и не слышат друг друга. Кажется, выставка номинантов премии Кандинского не входит. Было бы смешно, если бы входила. А вдруг? Надо узнать. А «Арт-Москва» входит? Вот выставка «Невозможное сообщество» точно не входит. Она не «переписывает миры». И откуда берутся такие пафосные названия?! Я имею в виду тему биеннале. Как говорила о себе одна моя знакомая, «надо быть скромнее».


«Невозможное сообщество»  

С точки зрения участников, здесь случайный набор имен. Значит, явное авторство куратора. Виктор Мизиано. Это его выставка. Трудные роды. Беременность, растянувшаяся на три года. Плод менял свой облик много раз. Но в результате — сюрприз. Прозрачная экспозиция в трудном пространстве.

В Москве все выставочные пространства трудные. Ну как в московский особняк на Гоголевском бульваре, двухсот лет от роду, поместить высокотехнологичный объект, видео например? Попытаться уничтожить landmark.

Представляю зиму. К парадному входу подкатывает карета-сани, на запятках охранник в тулупе. Выходит гость-сановник и слышит голос — это радиотранслятор ESCAPE, выведенный на улицу. Заходит он, отряхивается, поднимается по парадной лестнице, и его глаза округляются при виде видео «Хор». Это его встречает сама Программа ESCAPE (на ЖК-экране я и еще три бывших члена Программы ESCAPE пытаются петь.).

Нет, это Зураб Церетели поднимается по парадной лестнице — все гости уже на месте — его встречают Виктор Мизиано и Валерий Айзенберг. Они почтительно кланяются.

Так, собственно, и было, но почему я не верю? Потому что в Москве всё — попытки.


Dada  

ArtPlay. Идем с Ариной под ручку лабиринтом с прямыми углами, встречаем поэта Сида. Он приглашает на вечер «Прощай, Африка». Дальше — в малый выставочный зал (где была показана выставка Dada. — OS). Фен-ракета-карусель-маятник. А вот темный видеобокс! Зашли, задернули полог, но недолго счастье длилось. Полог открывается, щель света, появляется тень Миши Миндлина. Я спрашиваю, был ли он на «Невозможном сообществе». Отвечает, что как раз оттуда и очень понравилось. Посмеивается, что Вася Церетели в ужасе от бюджета выставки.

Говорю, что когда я начинал эту выставку, то планировал обычное событие, но история так повернулась, что возникший ниоткуда куратор решил устроить месть Москве, разорить ее почище поляков и французов.

Миндлин говорит, что был во Владикавказе, а Леня Бажанов — в Томске. Империя ГЦСИ разрастается. Потом он ушел, мы опять задернули полог.

Выставка симпатичная. Но странность ее в том, что Dada — движение модернистское и в постмодернистском настоящем Dada, да, превращается в детские шалости. Ему трудно.

Миндлину тоже трудно. Мы его опять встретили, но уже с Сережей Братковым. Миндлина настоящее — это борьба, борьба чиновника-любителя с чиновниками-профессионалами. Единственное спасение — вернисажи. Там он подпитывается и одновременно расслабляется. Я ему советую ходить не прерываясь, — благо они каждый день.

На втором этаже сталкиваемся с одним из Ирвинов (IRWIN — словенская художественная группа. — OS) возле хорошей работы Кати Лазаревой «Political Minimal». Правда, работа не дадаистская. Ирвин и я поздравляем друг друга с «Невозможным сообществом» и расстаемся в недоумении от того, куда подевался «революционный» плакат Ирвинов с фасада на Гоголевском. Он должен был переместиться в ArtPlay (плакат был снят со здания ММСИ на Гоголевском бульваре, возможно, по цензурным соображениям, и куратор выставки Dada собирался повесить его у себя. — OS). Кстати, у них (Ирвинов) здесь работа с участием митрополита-художника.

Братков предлагает выпить. Мы заходим в некую промежуточную небольшую комнату. Она пуста, но посередине низкий аккуратный столик, а на нем большая бутылка скотч-виски… и два бокала. Удивляемся, наполняем бокалы и удаляемся на балкон. Вспоминаем Харьков — по Пушкинской уже трамваи не ходят, SOSka на Гоголевском выступила слабо, восхищаемся земляком Борей Михайловым, чьи работы в МоМА и на «Остальгии» я видел в Нью-Йорке в августе.

Сережа говорит, что тут на днях он откроет свою выставку — апроприированные эротические фото. Появляются «еликук» (член группы «ЕлиКука». — OS) и Булныгин. Внизу под балконом гудит толпа. Обсуждаем молодой город Новосибирск и отделение Сибири от России. Братков пытается меня споить, я держусь, но… Глубокомысленно рассуждаю, что государства — суть те же вещи. Мелкая пластика просуществует века, а монументальная скульптура недолго. Так и государства. Надо быть скромнее.

Арина пропала. Я ей звоню, но на телефоне закончились деньги. Удивляюсь, три дня назад положил тысячу рублей (назавтра я выясню, что мой тариф десятилетней давности — целых десять рублей за минуту). Шатаясь, иду ее искать. Все изменилось. Попадаю на площадь — Аристарх, Шульгин, девушки — шумит переполненное кафе «Арт-клумба». Половину его занимает Андрей Ковалев, на его майке Мусоргский. Прошу у Тани Кондаковой телефон. Она безропотно дает. Звоню. Арина стоит на площади. Обнимаемся. Идем к Сиду на «Прощай, Африка». Там уже закат — три с половиной человека слушают представителя Африки, который рассказывает об особенностях африканской охоты. Выходим и попадаем в какой-то «клуб знакомств». Люди среднего возраста передвигаются и танцуют, как это делали мы в 70-х. У мужчин правая рука постоянно сползает с талии вниз. Усталость. Надо быть скромнее. Александр Савко рассказывает, что у него какой-то судебный процесс в связи с работой 1994 года (была на «Запретном искусстве»).

В мультикультурной империи разжигать легко.

Если говорить серьезно, то «Российская ПЦ» должна подавать в Страсбургский суд на «перформансистов» из комсомола (они дожили), крушивших церкви, сшибавших кресты и колокола, а сейчас истово крестящихся. А художника легко обидеть.

Арина с Хоровским пытаются танцевать «Жок».


«Аудитория Москва»

Позвонила Катя Дёготь и пригласила на открытие дискуссионного клуба «Аудитория Москва» в Белых палатах.

И не напрасно — порадовало обилие водки «Smirnoff» и совершенно прекрасных бутербродов из черного хлеба с селедкой. Но впереди автопати в кафе «Продукты» на «Красном Октябре». Расслабляться нельзя!

Все люди, занимающиеся современным искусством, — левые в широком смысле этого слова. Они пытаются декларировать отсутствие у себя гениальности и присутствие дыхания современности. Все, кто забыл о прекрасном, — левые. Беспамятные. Для них прекрасное в прошлом. Для меня тоже, но, мне кажется, я правый. Но Яэль зацепила. На открытии крутили ее фильм. Завтра я опять его увижу. И Гутов правильно заметит: много слоев, а где же Главный Смысловой Слой?

Можно ли быть безудержным в количестве параллельных смыслов? Вот такая безудержная Яэль. Я потрясен, и «Европа будет потрясена».

«Мусорщик» Оли Чернышевой — ее обычный эстетизированный низовой социум. Опять Катя Лазарева с видео «Мигранты».

На выходе Наташа Стручкова. АВС  в GMG , завтра открытие. Она показывает на название «Аудитория Москва» — на буквы «У» и «М». В них что-то кондово германское. В «М» она видит перевернутый лейбл «Фольксвагена», а я в «У» — что-то явно солярно-нацистское.

Ходим с Ариной кругами по «Красному Октябрю» и наконец находим кафе «Продукты». Опять хлеб-селедка-водка. Обстановка почти домашняя. Образуется кружок: девушки из РИА «Новости» во главе с Ирой Саминской, Альберт, Арина и я. Тема обсуждения — выставка номинантов премии Кандинского. Саминская выплескивает ворох вопросов… Я говорю, что эта выставка молодежная и что премия в этот раз ищет таланты. Альберт — о том, что в России нет художников, я — о том, что это неправда, что так говорят галеристы, так как у них дефицит, им некого продавать. Для них хороший художник — художник продающийся, и лучше мертвый.

Ира тоже говорит, что художники есть, но их «не видят». Например, почему не видно Алисы Иоффе. Да, почему нигде нет Алисы Иоффе?

Через пару дней случайно включаю телевизор и вижу Евгения Барабанова, отвечающего на вопросы телеведущего Юрия Полякова. «Как вам выставка номинантов?» — «Я член жюри, ездил по стране (искал таланты?) и убеждал художников подавать заявки, но никого из них не взяли — они получили по одному голосу. По-моему — прошли те, кого лоббируют галеристы и зависимые арт-критики/кураторы. Выставка не оправдала ожиданий».

Я восторгаюсь такими заявлениями члена жюри. Барабанов явно не оправдал ожиданий организаторов премии, спутал адресатов своего «крика отчаяния», перепутал время и место.

Арина хватает фотоаппарат, вскакивает и пытается сфотографировать своего любимого художника — им оказался легендарный Виктор Скерсис. Я нервничаю. У всех приподнятое настроение, даже у Кати Дёготь. Она получила два потрясающих предложения, но это тайна.

На следующий день в Белых палатах показ третьего фильма («Убийство») из трилогии «И Европа будет потрясена» израильтянки Яэль Бартаны — она представляла Польшу в Венеции. Модератор — Давид Рифф, а рассказывает сокуратор польского павильона израильтянка Галит Эйлат. О польском движении за еврейское возрождение, о ренессансе евреев в Польше, об оккупации евреями Палестины. Хаим Сокол пытается объяснить поселенческую деятельность результатом неотмененных османских законов-обычаев — раз ты построил дом, то земля под ним уже твоя.

Катя Дёготь говорит, что она увидела в фильме много совершенно сталинских атрибутов, и спрашивает, думал ли автор фильма о таких ассоциациях. Оказалось, нет, левые израильские интеллектуалы об этом не знают. Не знают о кумиромании, серпах-и-молотах, красных галстуках… Я предполагаю, что они путешествуют по жизни с завязанными глазами, чтобы не поймать порчу.

Пришла моя очередь. Я волнуюсь и говорю, что фильм прекрасный, его можно было бы прокатывать в кинотеатрах. Но утопии всегда либо ложь, либо примитивная сказка. В хорошей сказке всегда есть намек. В СССР утопия предстала во всей красе, вывернулась наизнанку и показала свое нутро. Обращаю внимание, что дискуссия напоминает политинформацию советских времен, а об искусстве все забыли. Галит замечает, что ей никто не задавал вопросов, связанных с художественностью фильма, поэтому… Я говорю о фильме, что в нем метафора заменена утопической моделью, что слово «оккупация» применяется левыми интеллектуалами как придется, а ведь она может быть либо намеренной, либо вынужденной. Что если на тебя нападают или провоцируют, а потом оказываются проигравшими и теряют земли, то это вынужденная оккупация. И задаю вопрос, как Галит Эйлат представляет себе переселение в Польшу — как добровольное или насильственное, если вспомнить требование девяностолетней старушки — «божьего одуванчика» Хелен Томас о том, что евреи должны покинуть Палестину и ехать назад в Польшу или Германию. На это ничего вразумительного я не услышал — лишь повторение все того же и добавление, что при нынешнем оккупационном правительстве Галит не может работать в Израиле и уже полтора года как трудится в Голландии. Я ее поздравил с этим откровением, сказав, что евреи всегда перемещаются, но никогда не идут назад, поэтому им нечего возвращаться в Польшу. Она сказала, что в Израиль они все же вернулись. Я отметил, что в этом случае они вернулись к себе. Ответом был козырь левых интеллектуалов: так думать — это мессианство, которому сегодня нет места в наших душах. В ее душе. Вот такая перепалка с улыбками на лицах.

Как бы мышь не родила гору.

После меня последним выступил Дима Гутов. Он вспомнил о своем искусствоведческом прошлом и таки стал говорить о художественной форме. О смысловых слоях, метафорах, ракурсах, тонах и красках… и просветил всех, назвав автора основной, по его мнению, сентенции фильма «Наша сила в слабости». Кажется, Лао-цзы.


«Арт-Москва»

За четыре дня до открытия «Заложников пустоты» мы с Ариной строили там мою инсталляцию, клеили на стену и на пол цветные шарики. Умаялись и решили пойти поесть в кафе ЦДХ (Третьяковка кафе не имеет). Я жду кофе, Арина с другой стороны — сок. Подходит Айдан, хлопает меня по плечу и весело спрашивает, почему я грущу. Я оправдываюсь: очередь, строение лица. Она резко меняет тон и делает выговор барменам за то, что у них плохой кофе, а вчера был хороший. Я ей говорю, что здесь не имеет смысла качать права. Но она не слышит и продолжает: «Где менеджер?» А то она сейчас будет звонить Мите Борисову. Бармены что-то мычат. Конфликт сходит на нет. Все понимают бессмысленность происходящего. Нет правды на земле, но нет…

Начало хорошее. Тут я понял, что сегодня превью ярмарки. У меня виповская карточка, и мы беспрепятственно попадаем на второй этаж. Коктейли, Remy Martell (sic. — OS) и др. Много. А вот самой «Арт-Москвы» мало.

На благословенном Западе, если первая попытка была неудачной, второй уже не будет. Кроме того, там все начинания и процессы, связанные с ними, проходят полный цикл. Как положено. Рождение, становление, умирание. А у нас то ли выпадает среднее звено, то ли рождение растягивается на годы. И, как всегда, все остается на стадии под названием «попытка». Причем происходит, так сказать, «крен судна». Ярмарка продолжает называться international, но подавляющее число галерей — отечественные.

Кстати сказать, в биеннале этого года крен в другую сторону. Но это мы увидим 23-го.
У нас всего полчаса — нужно спешить в Stock Exchange Bar, там заказан столик на двоих. Но если долго не разговаривать со знакомыми, то времени на осмотр вполне достаточно. Ничего экстраординарного мы не увидели. Ну, кроме того, что в XL хороший «Электробутик».


Arthouse 

Взявшись за руки, идем с Ариной в Stock Exchange Bar на фильм Ираиды Юсуповой. Звонит Андрей Кузькин, как всегда, путано приглашает в новое место и говорит, что я должен поучаствовать (в чем?), прийти завтра в шесть. Место называется «Артхаус» — будет море водки (как будто я алкоголик!), находится оно между станциями «Курская» и «Таганская» на какой-то набережной и улице, адреса он не знает. Я могу привести друзей. Это будет превью, а вернисаж 23-го.

Фильм назывался «Птицы». Его герои говорят на всех языках, кроме русского. В этом влияние Вилли Мельникова. Вначале он главврач, совершающий магические действия, создает гомункулусов в колбах на круглом столе. Потом они вступят в контакт с людьми, рожденными обычным образом. Смещение масштабов, цветовые игры, коннотации с «Алисой в Стране чудес», Евангелием и многим другим. Фильм в принципе хороший, для интеллектуалов. У нас с Ариной тоже круглый стол, на двоих, под столиком наши руки плетут заговор.

На следующий день таки идем в «Артхаус». Применив логику, по карте в интернете я понял, что это Тессинский переулок и Серебряническая набережная. Ищем место. Вижу знакомое лицо… разминулись. Я оборачиваюсь, зову — не слышит, хлопаю в ладоши. Это Иоанна Мытковска, директор Варшавского музея современного искусства. Пытаемся искать дом 2-6. Подозрения падают на здание под тотальной реконструкцией. Я спрашиваю: так ли в Варшаве? Иоанна хмыкает и отвечает: Not really. Она звонит Тер-Оганьяну… Так и есть: он появляется из ворот этого здания.

19:00. Опасные мостки вниз, потом по лестничной клетке наверх. Запах цемента. Пусто. Несколько художников что-то клеят, режут, вешают, думают. Давид рассказывает про условия монтажа. Края стекол острые, опасные, их прижимают шурупами к стене. Так идет развеска картинок. Мы с Ариной находим темный угол. Прячемся, уединяемся.

В 19:30 появляется Андрей Кузькин. Видит нас. Встречные улыбки и обнимки. Он рассказывает, что должна была быть вечеринка, но о ней сообщили охране, и вечеринку запретили. Уходит. Мы исчезаем. И по набережной Яузы идем в направлении станции метро «Серп и Молот».