Сергей Братков. Ни войны, ни мира

Неожиданный Братков в галерее «Риджина»

Имена:  Сергей Братков

Александр Иванов о Сергее Браткове
В случае Сергея Браткова имеет смысл говорить о месте конкретной выставки в составе более развернутого во времени личного высказывания. Оно настолько сильное и узнаваемое, что, кажется, уже можно употреблять фамилию Братков для обозначения целой территории чувств и образов. Или на манер хлебниковского: «Усадьба ночью, чингисхань!» — представить, что Братков — это даже не имя (хотя бы и нарицательное), а глагол, типа глагола «привенгериться» в романе Малькольма Брэдбери «Профессор Криминале». «Прибратковить» можно практически любую ситуацию и сцену, добавив в нее немного смешного, трогательного и непристойного. Братков вместе и поэт, и аналитик вульгарного — некоей естественной безвкусицы, с ее пошлостью и человечностью одновременно. Причем это братковское «вульгарное» не похоже на кэмп («подлинный плохой вкус», по определению Сюзан Зонтаг), поскольку оно у него выглядит не продуманным артефактом, а нормальным состоянием персонажей и мест, как фрикативное «г» у человека, произносящего слово «г(х)ениально».

Теперь — собственно о выставке. Ничего вышеперечисленного, т.е. ничего «братковского» в ней на первый взгляд нет. Она вообще выглядит очень cool: вытянутые по горизонтали дигитальные фотографии каких-то руинированных ландшафтов, почти кубистическое нагромождение строительного мусора и фрагментов мебели, череда окон с вручную пририсованными фломастером разноцветными андреевскими крестами, напоминающими о традиции заклеивания окон при бомбежках городов. Открывает выставку коллаж из ч/б фотографий на агрессивно-красном фоне, сгруппированных в некую недо- или псевдосвастику. И, наконец, в экспозицию входит видеопроекция: монотонно падающие откуда-то солдатские каски.

Что все это значит? Один из возможных ответов: Братков хочет дезертировать, уйти со своей собственной территории в какую-то другую сторону. Можно предположить, что ему надоело «шутить», анализировать/воспевать постсоветскую вульгарность, искать новое и всюду находить свой единственный «небесный Харьков». Он хочет стать, наконец, глобальным contemporary artist — без всякого локального привкуса, «без дураков». Еще один ответ: Братков чувствует — что-то происходит с его стаффом и с его кастингом, с самим веществом постсоветского. Оно мутирует: лишается своей добродушной вульгарности и сочной пошлости, становится более тревожно-агрессивным, сухим и жестким — без мягкого фрикативного придыхания. Постсоветское состояние — братковская эстетическая родина — уходит в глубину, переставая быть живой и теплой материей переживания. Зато у этого состояния появляется нечто вроде языка — вряд ли это язык прямого насилия (войны), но очевидно, что мир из этих образов-аллегорий тоже не выстраивается. ​


Другие выставки марта:
Георгий Кизевальтер. Проект новой агиографии
Гор Чахал. Свободная любовь
«Бахсукирутем Ряброкйохтов» в галерее «Арт-Берлога»
Поле молчания

Ссылки

• Сергей Братков. Мобiлочка. 2010, 27.12.2010
• Сергей Братков беседует с Даниэлем Рихтером, 05.10.2010
• Сергей Братков: «Любовь, боль и немного страха», 21.05.2010
• Сергей Братков. Волшебная флейта, 25.12.2009
• Сергей Братков. Гагарин-2. 2008, 27.12.2008
• Сергей Братков: «Тема гадости становится главной», 03.07.2008