Евгений Гришковец сыграл «+1»

В своем новом моноспектакле известный артист сплавляет стиль Жванецкого с юмором Задорнова и совсем немного берет от Петросяна

В конце 90-х Гришковец сумел стать близким другом самых разных зрительских кругов — бизнесменов, интеллектуалов, домохозяек. В выходящих один за другим спектаклях, книгах, дисках главным была не суть высказывания, а живая, удивительно точно нащупанная, раз и навсегда закрепленная интонация.

Впрочем, уже тогда, если выступление вдруг не задавалось, в монологах Гришковца чувствовались невнятица и словоблудие. Однако обаяние артиста компенсировало многое. Подобно великим гуманистам прошлого, он повествовал о благородных моряках — тонувших, но не сдававшихся («Дредноуты»). Он умел так переделать рассказы Эдгара По, что кровавых маньяков становилось до слез жалко («По По»). На том, как не хочется, но надо есть собаку, если ее приготовил твой друг, выросло целое поколение нынешних 30—40-летних. «Зиму», «Город» и «Записки русского путешественника» с удовольствием ставили и ставят самые разные театры.

Сегодня изменились и персонажи Гришковца, и их запросы. Герой пьесы «Дом», месяц назад выпущенной Иосифом Райхельгаузом в «Школе современной пьесы», изображает тяжкие моральные муки — он мечтает о собственном доме, но никто не дает денег в долг. На деле же герой страдает от комплекса неполноценности перед друзьями-бизнесменами. Те давно живут в собственных хоромах, и машина каждый год новая, и от костюмов шкафы ломятся… Как-то сразу становится ясно, что этот «Дом» списан с жизни самого автора. Это, собственно, вообще не пьеса, а набор однообразных диалогов с натужным юмором и псевдочеховскими параллелями между врачом Игорем и дядей Ваней. Можно, конечно, свалить все на театр: не так, мол, прочли. Но после премьеры «+1» выясняется: театр спасал «Дом» Гришковца, как мог.

«Хочется, чтобы меня любили все, пусть не очень сильно, но все», — признается герой «+1». Это главная мысль моноспектакля и, по всей видимости, вообще нынешнего творчества Гришковца. Он по-прежнему один на сцене. Он вообще один — «плюс один» ко всему человечеству. Он вроде бы решил популярно объяснить главную трагедию и вечный стимул для любого мало-мальски творческого человека: противоречие между «я» и «они».

Поэт и чернь, сказал бы Пушкин. А театральный экстремист и бессребреник Антонен Арто вместо объяснений мог бы начать раздеваться и пустить в публику нецензурной бранью. Однако Гришковцу ничего такого делать и говорить нельзя — ему ведь хочется рассказать об одиночестве и одновременно всем понравиться. Поэтому он сплавляет стиль Жванецкого с юмором Задорнова и совсем немного берет от Петросяна: «первая рюмка делает тебя счастливым, третья отгоняет остатки счастья»; «одноклассники демонстрируют жен вместо фотографий. Ко всем время неблагосклонно, из всех ничего путного не получилось, а у меня всё вроде бы неплохо…».

Где-то к середине спектакля Гришковец припасает сюрприз: надев скафандр, он изображает высадку на Марс, почти дословно повторяя знаменитый спектакль канадца Робера Лепажа «Обратная сторона Луны». С той только разницей, что по дороге на Марс его лирического героя одолевает сильнейшая ностальгия по земному прошлому: он тоскует по концертам ко Дню милиции, вонючим плацкартным вагонам и районной поликлинике. Слово за слово доходит до признания в любви к Родине и Президенту, а в конце эпизода герой гордо втыкает в песок российский триколор. Спустившись с Марса, он меняет скафандр на кожаную куртку и отправляется в полярные льды. Тоска по родине не отпускает и там: «Хочется, чтобы искали, чтобы сам Президент взял поиски под контроль, чтобы где-нибудь в Йоханнесбурге спрашивали: нашли ли там этого русского во льдах?»

«Родина, разгляди меня!» — просит Гришковец под звуки вальса Шопена. И родина отвечает ему бурными аплодисментами. Добиться признания в одном отдельно взятом зале ему в какой-то момент удается. Но темы явно на исходе, а спектакль надо продолжать. И тогда Гришковец «садится» на свою фирменную интонацию любознательного и возвышенного мальчика. Роль обаятельного почемучки, задающего вопросы Дарвину и подвергающего ревизии всемирную историю, лишь оттеняет разительные перемены в артисте. Через полтора часа публика устает от эстрадных потуг на интеллектуальность. А на исходе второго часа мы уже вообще не слышим Гришковца. Мы видим только преуспевающего, слегка отяжелевшего человека, неловко симулирующего нравственные искания.


Другие материалы раздела:
Анна Гордеева. Барышников начал мировое турне, 07.05.2009
Мария Сидельникова. «Новой драмы» больше нет, 30.04.2009
Глеб Ситковский. Две жизни одной Таганки, 28.04.2009