Антон ХИТРОВ

Если облегчить закон о создании политических партий, считают лидеры нашей так называемой системной оппозиции, их количество возрастет настолько, что мы будем иметь по партии от каждой группы (партия студентов, партия толкиенистов и т.д.). Отсутствие таковых компенсируется тем, что многие группы обзаводятся собственными театрами. В Москве есть Открытый студенческий театр, Духовный театр, уже знакомый тебе цыганский театр «Ромэн», ну и, естественно, еврейский театр «Шалом».

Продолжая политическую тему, уточню, что руководитель театра — доверенное лицо Одного из кандидатов в президенты (не буду говорить, Какого). Премьера, которую я видел, поставлена по пьесе Николая Коляды, входившего в штаб поддержки Того же самого Кандидата. Разумеется, это просто забавная случайность.

Правда, в фойе «Шалома» бесплатно раздаются «Еврейские новости», явно поддерживающие Этого Кандидата. К тому времени результаты выборов были уже известны.

Честно говоря, в театре все это не давало мне покоя.

Впрочем, разницы никакой — что тот кандидат, что этот. Равно как и нет, на мой взгляд, разницы, какой национальности актеры и режиссеры театра. «Мадам Роза», вероятно, будила бы хоть какие-нибудь чувства и мысли, это была бы история о праве человека уйти из жизни, а не о том, как мальчик-араб удивительно легко ужился с пожилой еврейкой (в постановке театра пьесу трудно оценить по достоинству — плохо все: режиссура, актеры, сценография).

У каждой нации своя беда и своя вина, свои мифы, свои иллюзии. Это всегда болезненные, деликатные темы. Но в театре «Шалом» заботятся скорее о самоутверждении, сосредотачиваясь на поверхностных атрибутах вроде анекдотов, фаршированной рыбы и скрипачей с пейсами. «Плохо не любить людей другой национальности. Любая культура богата и уникальна, и наша — не исключение» — вот весь нехитрый месседж театра «Шалом». О «проклятых вопросах», о внутренних противоречиях национальной культуры — то есть о реальном, действенном материале театра — здесь никто не задумывается.

Вот представьте себе: в Москве открылся польский театр «Дзен добры». В первый же день зал осаждают зрители, видевшие гастроли Люпы, Варликовского, Клечевской, Стшемпки. А в афише значится: «Бигос. Вечер польской песни и мазурки».


Алексей КИСЕЛЕВ

Побывал и в духовном театре «Глас». Вопреки расхожим представлениям, там не ходят с кадилом по сцене и не поют псалмы. Спектакль с пугающим названием «Ванька, не зевай!» отличается, по крайней мере, динамикой и внятной композицией.

С искренним пафосом, со слезами в голосе декламируется Шукшин — в спектакле перемешано множество его текстов, включая дневниковые записи. Пафос — явление сложное, его мы боимся и всячески избегаем. Это понятно и Астахову Никите Сергеевичу, автору спектакля, инсценировки и исполнителю центральной роли — самого Шукшина. Он, говоря от первого лица (нельзя сказать, что успешно), аккуратно идет по логике текста, поднимаясь в финале на эмоциональную вершину: «Нужно быть лучше! И это не лживый христианский вопль». Текст шукшинских дневников настолько присвоен, что кажется — это проникновенный творческий вечер заслуженного деятеля искусств Н.С. Астахова, которому несколько мешает сам спектакль.

В драматургии все же не обошлось без христианской темы — женский голос из динамиков лейтмотивом мрачно цитирует Серафима Роуза: «В этом падшем мире местом обитания бесов <...> является воздух. <...> нет злодеяния, нет преступления, которого бы они не были зачинщиками и участниками; они склоняют и научают человека греху всевозможными средствами».

Финальная часть — надрывно-призывный монолог в зал, из которого следует, что люди, покинувшие деревни, не должны поддаваться городскому моральному разложению, «трескучему языку» и всему прочему, а сохранять свои идеалы. А как быть мне, родившемуся и живущему всю жизнь в Москве? Я априори получился виноватым во всех грехах загнивающего капитализма. Хотя зрительный зал (мест на 50) аплодировал стоя, пока я обиженно шел в гардероб.


Антон ХИТРОВ

О Домашнем театре в Доме-музее Щепкина кто-то да слышал, в первую очередь потому, что его возглавляет Анатолий Ледуховский, чье имя небезызвестно в театральных кругах. Режиссер занимается экспериментами в области визуального театра, и, кажется, полуподвальное помещение старой усадьбы, затерянной среди новостроек времен Олимпиады, — не лучшее для этого место. Как у Ледуховского получается освоить это трудное пространство, не вполне ясно: «Девочки», спектакль, нафантазированный им со своими студентами-художниками в ГИТИСе, для него, как говорят, нетипичен.

Хотя, казалось бы, домашний театр — он и есть домашний театр. Полутьма, куклы в руках у актеров, миниатюрная мебель; «ангелы» с картонными крыльями доят снежные ватные облака, туман спускается на «лужайку» теми же клочками ваты, железнодорожная станция мерцает в потертом чемодане, в телефонной трубке играет неизменное «Утомленное солнце» — словом, слегка наивное ретро на тему «жизнь человека», что-то вроде Театра вкуса. Но все не так просто — «девочки», нежные создания, заигравшиеся в куклы, оборачиваются жестокими таинственными существами. Даже ностальгический Утесов запоет именно тогда, когда некая женщина даст понять возлюбленному, что, мол, «нет любви», и, не говоря ни слова, заведет по телефону пластинку.

Актрисы препарируют пластмассовую куклу, вытаскивают из округлого тельца, изнутри обитого красным, мелкие вещицы из тех, что годами скапливаются в подкладках старых пальто. Вместо них бросают острые гвозди — в конце концов игрушечная девчонка оказывается набитой колким железом. Среди пугающих девичьих обрядов единственный мужчина — полноватый парень с дурашливым выражением — кажется неприметным херувимом, спрятавшимся в углу комнаты.

Но, несмотря на попытку скрепить кукольные номера единой режиссерской мыслью, спектакль остается все же серией студенческих эскизов — что, в конце концов, закономерно. Остальной репертуар интригует — здесь есть, например, Гофман и Станислав Лем.


Алексей КИСЕЛЕВ

Начну с того, что в Концептуальном театре Кирилла Ганина меня раздели перед публикой. Ну, то есть буквально, совсем. Теперь по порядку.

В 1994 году, когда театр только появился на свет, Кирилла Ганина арестовали при помощи ОМОНа прямо во время спектакля по Сартру и посадили за порнографию. Отпустили через полгода благодаря заступничеству передовой театральной интеллигенции. Сегодня в репертуаре Достоевский, Чехов, Зюскинд. Как только я узнал об этом театре, его посещение заняло особое место в списке «побывать хоть раз» прямо рядом с Мавзолеем. И вот я побывал — на премьере спектакля «Аморальная жизнь Бивиса и Баттхеда». Внезапно он оказался еще и интерактивным. Но сразу разрушу все твои надежды — это очень унылый театр.

Концепция Концептуального театра Ганина в том, что голый актер на сцене честен и откровенен. На самом деле актеры страшно зажаты. Нет, не потому, что голые, просто таков их профессиональный уровень. Никакой откровенностью на актерском уровне тут не пахло. Пахло мясом, сигаретами и пивом — все происходило в пространстве подвального клуба-ресторана «Фреш», промеж раздвинутых столов. Баттхеда играет мужчина в годах, причем так, как в провинциальных ТЮЗах играют Карлсонов. Бивиса — молодой парень, достоверно говорящий «типа круто». Кто из них кто, они часто забывают, постоянно путаются — текст выучен плохо, к тому же интерактив предполагает импровизацию, а это им и вовсе не по силам.

В спектакле еще есть две женщины. Раздевают их добровольцы из публики. Увидев такое, я не сильно сопротивлялся, когда в центр игрового поля потащили за руку меня.

Перцу поддал гражданский пафос: «училка» провозглашает сходство двух президентов со своей «пиздой» и наглядно демонстрирует орган, обрамляя его портретами Горлума и олимпийского мишки. В финале ни с того ни с сего герои решают пойти делать революцию. Созерцая груди ни в чем не повинной актрисы, я вдруг подумал: все было бы не так плохо, если бы все зрители были пьяные:
— артистам не пришлось бы искать по 10 минут добровольцев;
— действие напоминало бы конкурсы на панковской свадьбе;
— действие, на радость Дионису, переросло бы в оргию.

А так... Заслуженное соседство с «Тихим омутом».

После всего увиденного, когда недоумение и циничная агрессия постепенно отступают на второй план, остается растерянная тревога. Художественная планка среднего театра «темной стороны» находится настолько низко, что кажется — ее вовсе нет. Публика, даже самая всеядная, каким-то образом тоже это чувствует — в некоторых театрах зрителей можно сосчитать по пальцам. Кое-где еще удается частично заполнить зал льготниками, но и тем не в радость: школьники слушают плеер на спектакле, пенсионеры спят. Не везде, но почти везде — именно так.

На «темной стороне» театры говорят на иллюстративном языке, до отвращения понятном. Драмы здесь превращаются в комедии, комедии в мелодрамы. Жизнь протекает размеренно и совершенно оторвана от окружающей реальности. Немногие молодые актеры и режиссеры, чувствующие современное искусство и знающие его в лицо, рискуют окончательно затеряться здесь. Удивителен сам факт существования этих театров — поэтому название одного из них, «Театр, которого нет», отдает горькой иронией.

Спектакль этого театра, равно как и премьера крохотного Театра вкуса, сопоставим с серьезными работами выпускников именитых педагогов. Но оба коллектива с большой вероятностью канут в Лету. В этом косвенно виноваты те, кто бездумно захламлял московскую сцену до тех пор, пока беспорядок не получил неограниченные права. При тотальной профанации искусства заявить о себе так, чтобы тебе поверили, почти невозможно. А критик привычно пойдет на спектакль какой-нибудь раскрученной театральной площадки, где его порой потчуют ничуть не меньшей ахинеей, чем на сценах театров «темной стороны». ​