Темная сторона театра

OPENSPACE.RU провел рейд по маргинальным закоулкам театральной Москвы – от театров «Шалом» и «Ромэн» до театров «Глас» и «Тихий омут»

Театральная жизнь столицы, подобно Луне, имеет мифическую неосвещенную сторону. Из полутора сотен московских театров,

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

не попадающих в поле зрения прессы, двое молодых критиков — АЛЕКСЕЙ КИСЕЛЕВ и АНТОН ХИТРОВ — отобрали около двадцати. В их число вошли и театры пограничной, сумеречной зоны, куда критика заглядывает изредка. Двухмесячная экспедиция по театральным джунглям — от непроглядной тьмы к зловещим сумеркам — сопровождалась перепиской, которую мы предлагаем вашему вниманию.


Чтобы быть правильно понятыми, несколько перефразируем строки Михаила Гершензона из вступления к философскому сборнику «Вехи», относящиеся вообще-то к русской интеллигенции: не для того, чтобы с высоты познанной истины доктринерски судить русский театр, и не с высокомерным презрением к его прошлому писаны рецензии, из которых составлена эта статья, а с болью за его прошлое и в жгучей тревоге за его будущее.

Необходимое предисловие.

Мы ограничились посещением только драматических спектаклей, по возможности премьерных.

Мы посетили:
— самый безликий театр — Московский Армянский;
— самый дидактичный — фестиваль «Сретение» в Театре русской драмы;
— самый заброшенный — «Ромэн»;
— самый вялый — «Сопричастность»;
— самый конформистский — Театр п/р Армена Джигарханяна;
— самый многообещающий — «Театр, которого нет»;
— самый пустой — «Тихий омут»;
— самый банальный — «Вишневый сад»;
— самый «средний» — «АпАРТе»;
— самый парадоксальный — «СОбытие»;
— самый северный — Московский историко-этнографический;
— самый певучий — Театр п/р Владимира Назарова;
— самый бульварный — «На Перовской»;
— самый гостеприимный — Театр вкуса;
— самый недвусмысленный — Театр Луны;
— самый непонятный — Областной камерный;
— самый поверхностный — «Шалом»;
— самый почвеннический — «Глас»;
— самый уютный — Домашний театр в Доме-музее Щепкина;
— самый неуютный — Концептуальный театр Кирилла Ганина.


Алексей КИСЕЛЕВ

Немногие знают, что Московскому Армянскому театру в этом году исполняется 10 лет. Учредителями театра являются посольство Республики Армения и некто Шамиров Манук Бахшоевич. Репертуар незаурядный и эклектичный: Аррабаль, Кокто, Сароян, документальная драма. Выбирать не приходилось — насладиться постановкой этого театра можно не чаще раза в месяц. Спектакли идут на русском языке. Худрука зовут Слава Ашотович Степанян.

Зал был переполнен — разношерстная публика, наполовину обаятельно-армянская. Обилие по-южному выразительных женских глаз в фойе заставило забыть о получасовой очереди к администратору. Я пришел на спектакль со странным названием.

По пьесе Робера Тома «Восемь любящих женщин» десять лет назад Франсуа Озон снял, казалось бы, всем известное кино. Но, судя по оживленной реакции публики, наполнившей этим вечером Центр Высоцкого на спектакле Армянского театра «У 8 женщин мужчина без... счастья», Озона видели не все.

Театральный язык, сформировавшийся и утвердившийся в Европе в XIX веке, по сей день является актуальным в Московском Армянском театре. Вместо сценографии на сцене мы видим то, что первые русские театральные критики называли «обстановкой». То есть мебель и реквизит, без изыска, но в строгом соответствии с ремарками. Драпированная атласная ткань придает «театральности». Словосочетание «художественное решение» в принципе чуждо подобного рода театру (хотя над спектаклем, если верить сайту, работали сценограф и композитор). Сверхзадача — разыграть сюжет, чтобы было понятно и не скучно. Используются два проверенных инструмента — остросюжетный текст и актерский форсаж. И это работает. В антракте какой-то парень посоветовал своему приятелю другой спектакль — «Вай-вай, или Вояж по-армянски». Сказал, что это еще круче.


Антон ХИТРОВ

Театр русской драмы открылся как любительский и первым среди подобных коллективов достиг статуса профессионального. Там до сих пор уважают «собратьев» — народные театры. В «Русской драме» уже в шестой раз прошел фестиваль «Сретение» — смотр любительских спектаклей православных коллективов. Состав участников из года в год мало меняется. Все всех знают.

Зрителей театра хочется назвать его прихожанами. Они похожи на паству типичной русской церкви. Даже самые красивые женщины скромны и строги, большинство приходит с детьми. Все подходят за благословением к батюшке, по совместительству одному из членов жюри.

Все, кто находится в зале, или только что отыграли спектакль, или ждут своей очереди. Случайных людей («захожан», как их называют в церквях), кроме меня, не было.

В программе значились спектакли взрослых и детских коллективов. Непрофессиональные, по плохим пьесам и в беднейшем, пестром, неуместном антураже. Все они дидактичны, но неясно, зачем этим и без того благочестивым людям дидактика.

Лучшее, что они могли бы сказать миру, — то, что они уже слышали от священника. Собственно, поэтому говорят они не с миром, а друг с другом.


Алексей КИСЕЛЕВ

Чаша терпения переполняется. Контролировать себя сложно, досидеть до финала — испытание. Был только что в театре «Ромэн». В единственном в мире цыганском театре «Ромэн». В театре, у которого удобный сайт и приветливый администратор. В театре, у которого история так же велика, как сцена и зрительный зал. И ты заблуждаешься, полагая, что хотя бы треть зала была заполнена.

Блистательная гольдониевская «Трактирщица» стараниями народного артиста Николая Сергиенко успешно превратилась тут в заурядную мелодраму. Редкие живые моменты — внезапные цыганские пляски под фонограмму, никак сюжетно не обоснованные.

Как полагается в такого рода театре, автор сценической версии, режиссер и исполнитель главной роли — один человек. Он, к слову, похож одновременно на Ширвиндта и Стоянова. Чтобы как-то обосновать появление «Трактирщицы» в репертуаре театра «Ромэн», Сергиенко вставляет в роль Мирандолины несколько реплик, из которых мы узнаем, что она... правильно — цыганка. Исполняемые под ужасающе дешевую, искусственную музыку песни — жалкий запоздалый выкидыш советского эстрадного сознания (про композитора выяснил только год рождения — 1936-й).

В 2007 году не стало Владислава Деметера, культового в узких кругах пропагандиста цыганской культуры, блистательного хормейстера, работавшего с театром «Ромэн». Возможно, с его уходом музыкальная планка здесь обвалилась, если вообще осталась. То же, вероятно, произошло здесь с самой цыганской культурой, от которой остались только платья да притоптывания.


Антон ХИТРОВ

Театр «Сопричастность», разменяв третий десяток, так и остался вне театрального процесса. Крохотный зал в 8 рядов заполняется на две трети, в основном пожилыми людьми. Де-юре курс взят на возрождение реалистической театральной традиции. Но, разумеется, в «Сопричастности» и не пытаются думать об оттенках и нюансах. Я увидел постановку «Талантов и поклонников», аритмичную, без акцентировки, неподвижную и вялую.

Кажется, создатели спектакля ориентировались не на Художественный театр начала века, а на «Жестокий романс» Эльдара Рязанова и особенно на картины Марка Захарова. Время от времени включалась «харАктерная» музыка, слегка оживлявшая действие и иллюстрировавшая персонажей. К героям Островского режиссер добавил девушку с бантами, которая должна олицетворять многоликий гений сцены: начинать и заканчивать действие, танцевать с куклой в обнимку и попутно изображать кухарок и служащих вокзала. Вдохновенно-озорной улыбкой и цирковыми фигурами она напоминает плясунов-лицедеев из фильмов Захарова и еще больше — кукол из «Буратино». Похоже, верх мечтаний «Сопричастности» — театр, который деревянный мальчик из советского фильма нашел за куском старого холста.


Алексей КИСЕЛЕВ

Провел вечер в знакомом тебе Театре Джигарханяна. Спектакль Юрия Клепикова «Пигмалион» не настолько плох, чтобы его можно было запомнить. Он ровный, нейтральный, пустой — публике нравится. Сходил и забыл.

Зато художниками этого спектакля значатся живописец Никас Сафронов и реставратор Ольга Соколова. И это, пожалуй, единственная тема для разговора. На сцене Театра п/р Армена Джигарханяна был выстроен… филиал театра «Школа драматического искусства».

Над ренессансной галереей, уходящей в глубину сцены, возвышаются три ангела с эмблемы ШДИ. В этом пространстве совершенно неожиданно начинает разыгрываться текст Бернарда Шоу (актеры почему-то липнут к авансцене). Это могло бы претендовать на некое художественное решение, если бы не прозрачные пластиковые шары, подвешенные на тросах в случайном порядке. Очевидно, шары нужны только для того, чтобы обозначить «современность» спектакля.

Пользуясь случаем, «великий русский художник» Сафронов решил выставить на сцене еще и свою картину — ближе к финалу на тросах опускается сверху живописный портрет главной героини в золотой раме.

Как элемент сценографии обильно и ненавязчиво используются видеопроекции — движение картинки проецируется во все стороны. Нагляднейший образец того, как конформистский театр грамотно присваивает достижения прогрессивного театра 80-х годов. То есть в тот момент, когда от них отказывается авангард, признав отжившими, эти приемы мгновенно принимаются на вооружение в театрах второго плана.

Про актеров сказать плохого не могу — работают честно и в ансамбле. Зал заполнен не только бабулями, новое поколение тоже благодарно рукоплещет пустоте.

{-page-}

 

Антон ХИТРОВ

У меня — первая удачная находка! «Театр, которого нет».

Этого крохотного театра действительно будто бы и нет: ни имени, ни здания, ни афиш. Пока что.
«Театру, которого нет» меньше года. Свои два спектакля коллектив играет нечасто, на разных площадках, по большей части на небольшой домашней сцене в Доме-музее Щепкина. Для «Стеклянного зверинца» ее обстановку дополнили пятью тусклыми зеркалами в человеческий рост. На дальнем — мужской силуэт (вместо положенного по тексту портрета отца): господин в шляпе, «черный человек» сюрреалиста Магритта, кочевавший из картины в картину.

Уильямс настаивал, что «Зверинец» — пьеса-воспоминание. Режиссер Анна Пухова ставит лишь часть текста — память нелинейна. По большому счету не оставлено ничего, кроме расследования, которое Том ведет по собственному делу. Что-то в этом действе есть общее с цветаевским «Диалогом Гамлета с совестью». У Теннесси Тома преследует образ сестры, но в спектакле внимание переключается на мать. Одна из самых удачных сцен — ссора с Амандой, которую сын разыгрывает сам с собой, но при ней. Он будто бы жалуется на нее, но не может не думать о ее неподвижном, усталом лице. Выражение вины на нем — самое страшное, что может вспомнить Том.

Аманда Юлии Шимолиной совсем не похожа на тот вульгарный портрет, который легче всего вообразить по прочтении пьесы, — на энергичную, хлопотливую и бестолковую мамашу. Это худое, исчезающее существо с большими глазами, взятое будто из гербария. Аманда очевидно больна. Ее руки порой мельтешат, как в агонии. Дом давно на ней не держится. Удивительная внешность актрисы, аккуратный и точный рисунок роли, несуразный костюм — шерстяная кофта с лохматым воротником поверх выцветшего вечернего платья — в сумме дают жестокий образ, который оказывается сродни женским персонажам спектаклей Варликовского и Клечевской, слабым и злым созданиям. Мать, застывшая невольной эринией сына, чем-то похожа на красногубую Клитемнестру из знаменитой «(А)поллонии».

Рот — рана, рваная улыбка Джокера, нарисованная губной помадой.

Яркий вначале, к концу спектакль несколько тускнеет. Встреча Лауры и Джима явно уступает опасным поединкам Тома с матерью. Но важно другое: новый театр принципиально антигламурен. Лаконизм, странные лица, интерес к патологиям тому доказательство. Стоит его запомнить.


Алексей КИСЕЛЕВ

А я был в театре «Тихий омут» на спектакле «Песни Хао-са». Билеты в этот театр можно подарить врагу.

Я был не один — всего было пять зрителей (не считая охранника) в зале на пятнадцать мест. Впрочем, залом это скромное помещение с офисным потолком можно назвать лишь условно. По некоторым признакам удалось определить, что по билету пришел только один человек.

Я был заинтригован таким положением дел и с нетерпением готовился к зрелищу, обозначенному на сайте театра как «махровый рок-перформанс с драматическими актерами».

Чувство неловкости в тот вечер объединяло нескольких человек в небольшом подвале на «Парке Победы». Под негромкую плоскую минусовку автор-режиссер-актер-худрук Александр Прахов с размалеванным «кровью» лицом (тоже, кстати, «улыбка Джокера»), одетый в костюм Полунина, очень громко пел песни. Одну за другой. Чтобы его не убили зрители, на сцене присутствовали еще два персонажа — мимы женского пола, больше похожие на готов в больших пиджаках. Они пританцовывали и неуклюже выполняли импровизационные пластические этюды. Посередине стоял стул. Артист иногда пел сидя. Иногда брал визгливые ноты на немного расстроенной электрической гитаре (вот он — рок). Осложнилось все это хитросплетенное действо катастрофической немузыкальностью Александра Прахова. Иногда ему удавалось избавиться от необходимости петь ту или иную ноту посредством краткого «актерского» вскрика или всхрипа. Тексты песен повествуют о социополитическом нездоровье нации: здесь и «Норд-Ост», и теракт в метро, и майор Евсюков.

Между песнями, видимо, предполагались аплодисменты. Аплодисменты были только на поклонах в конце, и длился этот вялый ритуал около шести секунд. Я рванул к выходу, но зрительница (та единственная, что по билету) меня опередила.

Масштаб трагедии осознал уже на улице, совершив нехитрый подсчет. Театру этому аж 15 лет!!


Антон ХИТРОВ

В спектакле театрального центра «Вишневый сад» «Волки и овцы» нет ровным счетом ничего выдающегося, и ничего особенно жуткого тоже нет (при том что подзаголовок спектакля — «Предвыборная комедия», играли его, ясное дело, еще до). Очередное безжизненное чтение вслух по ролям. Обстановка псевдонатуралистическая — дома Мурзавецкой и Купавиной нарисованы на ширмах. Но штука в том, что «дом», нарисованный на ширме, не похож на дом. Планировка этого здания — что-то из области коровьевского «четвертого измерения». Печка, например, висит где-то снаружи. Обращаюсь к «реалистическим, психологическим, классическим» театрам: почему в Художественном начала века Симов четко представлял себе каждый закуток дома, в котором происходит действие, в том числе углы, невидимые зрителю, — а современные художники неспособны создать более-менее правдоподобную комнату?!

Немногочисленных зрителей стараются насмешить предсказуемыми шутками на популярные темы — пьянство, воровство, женитьба. Впрочем, действуют они безотказно — зал хохочет, аплодирует. Кульминация этого невыразительного представления — эротическое буйство Глафиры, хитростью вынудившей простачка-добрячка Лыняева на себе жениться. Она бросается на спящего полураздетая, рвет на нем рубашку и визжит положенные ей по тексту реплики так, что их не разберешь, пока, по ее расчету, в дверях не появятся свидетели.

Больше всего в зале было пожилых пар. Правда, рядом со мной сидела скромная одинокая девушка с томиком Акунина. Во втором антракте какая-то юная зрительница поражалась, что в спектакле не два отделения по полтора часа, а три по часу: «Неужели нам еще час тут сидеть?» Ее растерянный и немногословный спутник отзывался безразличным «а почему бы и нет?» Было похоже на первое и последнее свидание в неудачном месте.

У меня с театральным центром «Вишневый сад», наверное, тоже.


Алексей КИСЕЛЕВ

Тверской бульвар. Не доходя до зловещего МХАТа им. Горького, залезаю в скромный подвальный театр с типичным «евроремонтом». Называется он «АпАРТе». Система узеньких коридорчиков ведет в зал мест на 80. Потолок увешан осветительными приборами. Сцены нет, зрительские кресла мобильны, поставить их можно по-всякому. На увиденном спектакле игровое пространство находилось в середине зала, зрители расположились от центра по обе стороны, друг напротив друга.

Обычно спрашивают: «Про что спектакль?» И, бывает, теряешься, пытаешься многословно сформулировать что-то. А в театре «АпАРТе» сразу все объясняют — спектакль режиссера Андрея Любимова называется «Про Раневскую». И он действительно про Раневскую. Только не про Фаину Георгиевну, а про Любовь Андреевну из «Вишневого сада».

В «АпАРТе» я увидел команду неплохих актеров — это первое. Второе — внятное по форме художественное решение. И третье — умение работать с пространством. То есть тот минимум, который не позволит спектакль назвать ужасным.

На актеров интересно смотреть, возникает галерея образов, порой нетривиальных. Но единая система сценического существования не выработана: играют кто как умеет.

Раневскую играет Ольга Остроумова — актриса с властным темпераментом и низким голосом с хрипотцой. Свободно и органично она представляет полупьяную женщину, рассеянную, надменную, на грани срыва. В общем-то, неадекватную. Такой Жолдак-стайл. Режиссер напридумывал ей в тексте кучу лишних точек, деконструируя логику чеховских фраз, — прием навязчивый и грубый, а в данном случае крайне неуместный. Например, вместо «И надо же что-нибудь с бородой сделать» произносится так: «И... надо же!.. что-нибудь с бородой сделать». Отдадим должное Остроумовой, невероятным образом оправдывающей все эти кульбиты.

Спектакль местами решен интересно (в финале, например, Раневская остается вместе с Фирсом). Но он напрочь лишен энергии, жесткости, внятности, хотя к ней и стремится. И это такая полумера, которую не примет ни наш брат критик, ни любители нафталина.

Но, думаю, за этим театром все же имеет смысл следить. Красивая угловатость репертуара, где Драгунская и Гремина соседствуют с Гоголем и Лемом, говорит о том, что театру в целом не чужд поиск и эксперимент.

UPD: Вероятно, осознав, что большинство покупающих билеты рассчитывает на спектакль все-таки про Фаину Раневскую, название внезапно изменили на «Про Любовь Раневскую».


Антон ХИТРОВ

«Событие» — очередной театр с неподходящим названием. Считать событием домашний театрик Академии Натальи Нестеровой было бы большим преувеличением. Впрочем, название театра двусмысленное, первые две буквы пишутся как заглавные — мол, СОбытие со зрителем.

Труппа — выпускники местного факультета кино и телевидения (помимо него в академии есть философский, информационно-технологический, дизайнерский, юридический и много других — несовместимых). Инициативные актеры стали играть спектакли в своей альма-матер, честно собирая деньги только после спектакля у тех, кто хочет заплатить. Подзаголовок «Гамлета» на их афише — «Хроника одной ночи». Все, что не умещается в одну ночь, пришлось выкидывать. Так, Гамлет не отправляется в ссылку и не дерется на дуэли — нетерпеливый Клавдий (щуплый ангелок) задумал отравить его во время проводов на казнь. Труппа оказалась значительно меньше, чем список действующих лиц, поэтому от Лаэрта и Горацио пришлось отказаться. Лучшее, пожалуй, что есть в спектакле, — новый персонаж по имени Гильденкранц, которому приходится работать не только за двух шекспировских прототипов, но и за череп Йорика.

Вадим Чибисов — местный Гамлет — парень с запоминающимся лицом, каким-то маленьким и хищным, единственный, кто сохранил в себе хоть сколько-нибудь своего героя. Особенно когда во рту у него нет пластмассовых вампирских челюстей, видимо, обозначающих звериный оскал бунтаря.

{-page-}

 

Алексей КИСЕЛЕВ

Расширяем театральную топографию — был на «Бабушкинской». От метро до Московского историко-этнографического театра около 20 минут ходьбы. Заходя в скромное театральное здание, чувствовал себя первопроходцем от театральной критики. Был встречен с особым вниманием, выслушал от заместителя художественного руководителя вдохновенный и подробный рассказ о единственном в своем роде московском театре. Скоро и здесь юбилей! 25 лет! Основатель и бессменный художественный руководитель — воспитанник Щепкинского училища Михаил Мизюков.

В фойе, разглядывая портреты артистов местной труппы, с удивлением обнаружил в нижнем ряду новодрамовского актера Игоря Стама. Перед спектаклем заглянул в буфет — это отдельная комната с деревянными скамьями и столами, где каждый может бесплатно угоститься чаем с печеньями и сушками.

Зрительный зал примерно на две сотни мест оказался заполнен на четверть. Было любопытно разглядывать допотопную осветительную технику, вполне соответствующую названию театра.

На сцене около двадцати пяти актеров не без вдохновения разыгрывали двухчастный спектакль по пьесе Дмитрия Аверкиева «Комедия о Фроле Скобееве». Пьеса 1869 года в свое время была очень популярной. Она отсылает и к русской фольклорной театральной традиции — к Аблесимову с его «Мельником», и к комедии дель арте: Фрол Скобеев (в пьесе он все-таки Скабеев) — русский Труффальдино. И вот тут авторы спектакля, угадавшие во многом способы репрезентации этого довольно сложного для современного зрителя текста, совершили серьезный промах. Нельзя было давать главную роль Николаю Антропову — актеру непластичному и некомедийному.

Сценограф спектакля — известная всему московскому театральному миру Мария Утробина. В центр сцены она установила карусель, чье вращение и меняет место действия. Но недостаточность средств загубила всю идею — гуашь, цветная бумага, грохочущая деревянная конструкция...

На центровой статусной площадке, перед тысячной аудиторией этот спектакль, несомненно, провалился бы. Зато на этой сцене, перед местной аудиторией провалился бы абсолютно точно любой спектакль, к примеру, Кирилла Серебренникова.

В антракте зрители рассуждали про спектакли Бутусова «Король Лир» и «Ричард III». «От Шекспира, — говорят, — там ничего не осталось».

Движемся на другой конец Москвы. Из центра до Театра под руководством Владимира Назарова (между «Вернадского» и «Юго-Западной») добирался я час и пятнадцать минут. Ровно столько же идет премьерный спектакль «Мать Иисуса» по пьесе Александра Володина. Полное название театра начинается со слова «музыкальный», но на Малой сцене дают и драматические спектакли. При этом лучшее в увиденной постановке — именно музыкальная составляющая: короткий сдержанный вокализ в сумрачном финале. Это правда очень хорошо.

Как и в Историко-этнографическом, актеры здесь работают с увлечением и их так же много. Даже сцена чем-то похожа. С бюджетом, видно, здесь получше, сценография и костюмы выполнены добротно. Если же говорить о художественной ценности, об актуальности и прочей мало кого интересующей материи, здесь все так же уныло. То, что я увидел, походит на результат деятельности человека, съевшего упитанного пса на ниве самодеятельности. Художник Евгений Базанов, по-видимому, вдохновился иллюстрациями детских адаптаций Библии. Эстетика володинского текста настолько жестко контрастирует с этим визуальным рядом, что действие в целом неизбежно начинает напоминать пародию. Пародийно выглядит и сайт театра. «Спектакль решен в нарочито “евангельском” стиле», следует фраза — «но, несмотря на все это, спектакль остается пронзительно современным».


Алексей КИСЕЛЕВ

То, что до сих пор называется бульварным театром, впору переименовать в театр окраинный. В театре «На Перовской» (м. «Новогиреево»), например, дают прекрасную мелодраму «Без вины виноватые» Островского, я едва не прослезился в финале.

Сидя в мягком кресле, я любовался уютной сценой. Обстановка — точь-в-точь увеличенный кукольный дом. Костюмы изящны. Даже слуга — и тот в сюртуке.

Персонажи-артисты разговаривают: маргинал Шмага интересуется объемом души героя-любовника Миловзорова, тот бросает небрежный взгляд в зал со словами: «Для здешней публики достаточно». Даже сидящий рядом со мной мужик, вслух комментировавший повороты сюжета и активно изображавший жестами половой акт при каждом появлении на сцене мужчины и женщины, — даже он в этот момент одобрительно прыснул. Действительно — вполне достаточно.

В зале около 100 мест, и только 20 из них приняли любителей театра в этот заснеженный весенний вечер. Хотя буфет там очень дешевый, и в фойе человек играет на рояле.


Антон ХИТРОВ

Найти во дворах на «Белорусской» Театр вкуса не легче, чем, скажем, Театр.doc. Все необычные места в Москве, от чайного клуба до театра, не рассчитаны на посетителей с улицы и не выставляют ярких логотипов на четвертом этаже посреди проспекта. Настоящее, не «туристическое», требует некоторой осведомленности.

Худрук — Юрий Макеев. Когда-то кончил кулинарное училище, после стал актером. Закончив с образованием, он загорелся идеей сделать «маленький ресторанчик» в Москве... оказалось, что маленький ресторанчик «никому не нужен», и Юрий, вспомнив о второй профессии, открыл театр.

В мире коллективы, играющие спектакли на кухне, можно пересчитать по пальцам. Здесь идут три интерактивные постановки с готовкой для разных возрастов и одна, которую условно можно назвать драматической. Это «Времена», недавняя премьера, которую играют почти в полной темноте и почти без слов. Подсвеченные карманными фонариками, на большом столе появляются небольшие этюды с предметами, из которых собирается жизнь человека. Мимическая игра молодых актеров тоже точная, объемная, порой даже уровня редких у нас «больших» спектаклей. «Времена» они придумывали вместе — каждый пришел со своей семейной легендой. Тот же метод был, кстати, применен в крымовской «Смерти жирафа».

Макеев сам встречает зрителей, их всего человек 20—25, если не меньше (столько же, сколько и мест в зале). В обеденной комнате накрыт общий стол с горячими французскими булками, пирогами, в печке жарится мясо, словом, воплощенная мечта Александра Боровского о застолье в фойе театра, которую он уже попытался реализовать в СТИ. Сюда приходят вполне обычные люди. С гостями очень много говорят — больше, чем где бы то ни было. Автор обширно комментирует свой спектакль, жалуется на прохладность и невнимание людей друг к другу, на замкнутость, на короткую память. Но при всей своей дружелюбности Театр вкуса — социальный протест, как ни крути. Ужинать с незнакомцем бок о бок, даже предлагать за ним поухаживать, пить в театре «подвешенный» кофе и т.п. — не то чтобы каждодневные наши занятия. Более того, с учетом тотальной ксенофобии в озлобленном российском обществе тот ритуал, в котором участвуют посетители театра, ощущается как осознанная дерзость. И такой театр может быть началом естественного сближения неподготовленного зрителя с современным искусством.


Алексей КИСЕЛЕВ

О Театре Луны говорят много. Часто упоминают слова «вертеп» и «бордель». Наконец я лично там побывал.

Спектакль по пьесе Александра Дюма «Нельская башня». Выбор столь непопулярного образца мировой драматургии был продиктован не столько его театральным потенциалом, сколько, смею предположить, обилием придворно-средневекового разврата в сюжете. В основе пьесы — псевдобиография королевы Франции Маргариты Бургундской, якобы устраивавшей тайные оргии в Нельской башне, после которых умертвлялись все участники мужского пола. Ненароком королева таким образом поступила и со своим взрослым сыном, о котором успела забыть к своим-то 24 годам. А у сына брат еще был, близнец. И так далее.

Когда на поклоны вышел режиссер, я с удивлением обнаружил, что он — женщина. Объяснить увиденное я мог только мужской волей режиссера, жестко любящего все женское.

Эстетика голливудского исторического боевика. Мужские голоса интонируют в стиле анонсов блокбастеров по ОРТ. Женские — пародируют Алису Коонен. Дым-машина творит чудеса не переставая, «средневековые» орнаменты покрывают свисающие стяги, поворотный круг демонстрирует все стороны двухэтажной сварной конструкции. Конек спектакля — коллективные драки на мечах.

В антракте слушал бабушек — им не нравится, но они решили досмотреть. Труппа молодая, возможно, оттого бабушки заполняют только половину зала, другую нахально заполонило благодарное студенчество. На дворе весна: изящество изгибов женских тел было оценено по достоинству.

«Бабушкинская», «Юго-Западная», «Новогиреево»… «Кузьминки». В Кузьминках тоже есть театр — Областной камерный. В насквозь кокетливой его афише («мистическая мелодрама», «философско-эротическая комедия») появился спектакль из ряда вон. Тебе хорошо знаком режиссер, спектакль которого я увидел. Его зовут Валерий Сторчак, знают его наши коллеги по бесконечному злобному троллингу под ником predsedatel1 на всех театральных островках интернета. По этой причине, возможно, театральная критика игнорирует немногочисленные его спектакли.

И вот премьера — «Пьеса для Аделаиды». В основе — водевиль Соллогуба «Сотрудники, или Чужим добром не наживешься», где типичный славянофил и типичный западник по приглашению типичного помещика совместно пишут пьесу к именинам помещичьей жены Аделаиды. Западник, известный петербургский журналист, согласился в этом участвовать из тайной любви к жене помещика, славянофил — из не менее тайной любви к ее сестре. Но все это абсолютно не важно.

Перед спектаклем режиссер просил зрителей назвать известных им западников XIX века, затем славянофилов. Еще был вопрос: «Знаете ли вы, что это за занавес?» Ответ: занавес — мхатовский. Потом последовало предупреждение о возможных технических неполадках, так как спектакль давно не шел. Заиграла музыка, мхатовский занавес начал было открываться, но что-то заело, он стал елозить туда-сюда. В итоге обвалился на пытавшегося исправить неполадку актера. Если бы не предупреждение в начале, я бы даже поверил, что это так задумано.

Первый диалог, проходивший в крайне неторопливом ритме, сопровождался щебетанием выскочивших на сцену птенцов непонятной породы. Значительно позже из кулис был вышвырнут настоящий громадный черный петух (в сюжете, понятно, никакого петуха нет), чарующий своей грацией и поражающий пониманием своего значения в игровом пространстве. А оно, пространство, по-эстетски пусто — на фоне белой кирпичной стены задника стоит черный рояль, три осветительных прибора (один из которых «случайно» рухнет вместе с роялем), благородные стол и три стула.

Это, абсолютно точно, не «серьезно» в васильевском понимании (Сторчак учился у Васильева). Это удивительно. Я смеялся в голос оба акта, глядя на актеров. Главным образом на Олега Курлова. Его «человек среднего чина, вспыльчивый и тщеславный» меняется в секунду от писклявого ничтожества до зловещего монстра с ультранизким голосом (повторю — сюжетно это не обосновано). Пластилиновое лицо с громадными губами, неправдоподобно большие кисти рук — таким он предстает на сцене. Кажется, в костюме его нет тела — есть только костюм, голова, кисти рук и ступни — марионетка.

Такой театр, где сюжет не важен, где динамика и развитие принесены в жертву паузе, готовы принять многие, а полюбить — единицы. Допускаю, что возникает это все ненамеренно, что Сторчаку на самом деле важны текст, сюжет, смысл и, прости господи, автор. Но я увидел то, что я увидел. В контексте моей программы это безоговорочный лидер. Подозревая некоторые твои сомнения по поводу личности режиссера, оговорюсь — никто меня не подкупал.

Сам же Областной камерный театр приятно встретил спокойным и аккуратным фойе, любовно развешенными афишами разных лет (преимущественно старыми) и конфетно-кофейным автоматом вместо буфета. Зал действительно камерный, с прекрасной акустикой и по-хорошему нейтральным интерьером.

А, совсем забыл! Диалог двух прекрасных бабушек по поводу оголенной стены задника:
— Чего ж они, не могли, что ли, заделать чем-то?
— Да это мода сейчас такая. Это же специальная конструкция, ее сверху опустили.

{-page-}

 

Антон ХИТРОВ

Если облегчить закон о создании политических партий, считают лидеры нашей так называемой системной оппозиции, их количество возрастет настолько, что мы будем иметь по партии от каждой группы (партия студентов, партия толкиенистов и т.д.). Отсутствие таковых компенсируется тем, что многие группы обзаводятся собственными театрами. В Москве есть Открытый студенческий театр, Духовный театр, уже знакомый тебе цыганский театр «Ромэн», ну и, естественно, еврейский театр «Шалом».

Продолжая политическую тему, уточню, что руководитель театра — доверенное лицо Одного из кандидатов в президенты (не буду говорить, Какого). Премьера, которую я видел, поставлена по пьесе Николая Коляды, входившего в штаб поддержки Того же самого Кандидата. Разумеется, это просто забавная случайность.

Правда, в фойе «Шалома» бесплатно раздаются «Еврейские новости», явно поддерживающие Этого Кандидата. К тому времени результаты выборов были уже известны.

Честно говоря, в театре все это не давало мне покоя.

Впрочем, разницы никакой — что тот кандидат, что этот. Равно как и нет, на мой взгляд, разницы, какой национальности актеры и режиссеры театра. «Мадам Роза», вероятно, будила бы хоть какие-нибудь чувства и мысли, это была бы история о праве человека уйти из жизни, а не о том, как мальчик-араб удивительно легко ужился с пожилой еврейкой (в постановке театра пьесу трудно оценить по достоинству — плохо все: режиссура, актеры, сценография).

У каждой нации своя беда и своя вина, свои мифы, свои иллюзии. Это всегда болезненные, деликатные темы. Но в театре «Шалом» заботятся скорее о самоутверждении, сосредотачиваясь на поверхностных атрибутах вроде анекдотов, фаршированной рыбы и скрипачей с пейсами. «Плохо не любить людей другой национальности. Любая культура богата и уникальна, и наша — не исключение» — вот весь нехитрый месседж театра «Шалом». О «проклятых вопросах», о внутренних противоречиях национальной культуры — то есть о реальном, действенном материале театра — здесь никто не задумывается.

Вот представьте себе: в Москве открылся польский театр «Дзен добры». В первый же день зал осаждают зрители, видевшие гастроли Люпы, Варликовского, Клечевской, Стшемпки. А в афише значится: «Бигос. Вечер польской песни и мазурки».


Алексей КИСЕЛЕВ

Побывал и в духовном театре «Глас». Вопреки расхожим представлениям, там не ходят с кадилом по сцене и не поют псалмы. Спектакль с пугающим названием «Ванька, не зевай!» отличается, по крайней мере, динамикой и внятной композицией.

С искренним пафосом, со слезами в голосе декламируется Шукшин — в спектакле перемешано множество его текстов, включая дневниковые записи. Пафос — явление сложное, его мы боимся и всячески избегаем. Это понятно и Астахову Никите Сергеевичу, автору спектакля, инсценировки и исполнителю центральной роли — самого Шукшина. Он, говоря от первого лица (нельзя сказать, что успешно), аккуратно идет по логике текста, поднимаясь в финале на эмоциональную вершину: «Нужно быть лучше! И это не лживый христианский вопль». Текст шукшинских дневников настолько присвоен, что кажется — это проникновенный творческий вечер заслуженного деятеля искусств Н.С. Астахова, которому несколько мешает сам спектакль.

В драматургии все же не обошлось без христианской темы — женский голос из динамиков лейтмотивом мрачно цитирует Серафима Роуза: «В этом падшем мире местом обитания бесов <...> является воздух. <...> нет злодеяния, нет преступления, которого бы они не были зачинщиками и участниками; они склоняют и научают человека греху всевозможными средствами».

Финальная часть — надрывно-призывный монолог в зал, из которого следует, что люди, покинувшие деревни, не должны поддаваться городскому моральному разложению, «трескучему языку» и всему прочему, а сохранять свои идеалы. А как быть мне, родившемуся и живущему всю жизнь в Москве? Я априори получился виноватым во всех грехах загнивающего капитализма. Хотя зрительный зал (мест на 50) аплодировал стоя, пока я обиженно шел в гардероб.


Антон ХИТРОВ

О Домашнем театре в Доме-музее Щепкина кто-то да слышал, в первую очередь потому, что его возглавляет Анатолий Ледуховский, чье имя небезызвестно в театральных кругах. Режиссер занимается экспериментами в области визуального театра, и, кажется, полуподвальное помещение старой усадьбы, затерянной среди новостроек времен Олимпиады, — не лучшее для этого место. Как у Ледуховского получается освоить это трудное пространство, не вполне ясно: «Девочки», спектакль, нафантазированный им со своими студентами-художниками в ГИТИСе, для него, как говорят, нетипичен.

Хотя, казалось бы, домашний театр — он и есть домашний театр. Полутьма, куклы в руках у актеров, миниатюрная мебель; «ангелы» с картонными крыльями доят снежные ватные облака, туман спускается на «лужайку» теми же клочками ваты, железнодорожная станция мерцает в потертом чемодане, в телефонной трубке играет неизменное «Утомленное солнце» — словом, слегка наивное ретро на тему «жизнь человека», что-то вроде Театра вкуса. Но все не так просто — «девочки», нежные создания, заигравшиеся в куклы, оборачиваются жестокими таинственными существами. Даже ностальгический Утесов запоет именно тогда, когда некая женщина даст понять возлюбленному, что, мол, «нет любви», и, не говоря ни слова, заведет по телефону пластинку.

Актрисы препарируют пластмассовую куклу, вытаскивают из округлого тельца, изнутри обитого красным, мелкие вещицы из тех, что годами скапливаются в подкладках старых пальто. Вместо них бросают острые гвозди — в конце концов игрушечная девчонка оказывается набитой колким железом. Среди пугающих девичьих обрядов единственный мужчина — полноватый парень с дурашливым выражением — кажется неприметным херувимом, спрятавшимся в углу комнаты.

Но, несмотря на попытку скрепить кукольные номера единой режиссерской мыслью, спектакль остается все же серией студенческих эскизов — что, в конце концов, закономерно. Остальной репертуар интригует — здесь есть, например, Гофман и Станислав Лем.


Алексей КИСЕЛЕВ

Начну с того, что в Концептуальном театре Кирилла Ганина меня раздели перед публикой. Ну, то есть буквально, совсем. Теперь по порядку.

В 1994 году, когда театр только появился на свет, Кирилла Ганина арестовали при помощи ОМОНа прямо во время спектакля по Сартру и посадили за порнографию. Отпустили через полгода благодаря заступничеству передовой театральной интеллигенции. Сегодня в репертуаре Достоевский, Чехов, Зюскинд. Как только я узнал об этом театре, его посещение заняло особое место в списке «побывать хоть раз» прямо рядом с Мавзолеем. И вот я побывал — на премьере спектакля «Аморальная жизнь Бивиса и Баттхеда». Внезапно он оказался еще и интерактивным. Но сразу разрушу все твои надежды — это очень унылый театр.

Концепция Концептуального театра Ганина в том, что голый актер на сцене честен и откровенен. На самом деле актеры страшно зажаты. Нет, не потому, что голые, просто таков их профессиональный уровень. Никакой откровенностью на актерском уровне тут не пахло. Пахло мясом, сигаретами и пивом — все происходило в пространстве подвального клуба-ресторана «Фреш», промеж раздвинутых столов. Баттхеда играет мужчина в годах, причем так, как в провинциальных ТЮЗах играют Карлсонов. Бивиса — молодой парень, достоверно говорящий «типа круто». Кто из них кто, они часто забывают, постоянно путаются — текст выучен плохо, к тому же интерактив предполагает импровизацию, а это им и вовсе не по силам.

В спектакле еще есть две женщины. Раздевают их добровольцы из публики. Увидев такое, я не сильно сопротивлялся, когда в центр игрового поля потащили за руку меня.

Перцу поддал гражданский пафос: «училка» провозглашает сходство двух президентов со своей «пиздой» и наглядно демонстрирует орган, обрамляя его портретами Горлума и олимпийского мишки. В финале ни с того ни с сего герои решают пойти делать революцию. Созерцая груди ни в чем не повинной актрисы, я вдруг подумал: все было бы не так плохо, если бы все зрители были пьяные:
— артистам не пришлось бы искать по 10 минут добровольцев;
— действие напоминало бы конкурсы на панковской свадьбе;
— действие, на радость Дионису, переросло бы в оргию.

А так... Заслуженное соседство с «Тихим омутом».

После всего увиденного, когда недоумение и циничная агрессия постепенно отступают на второй план, остается растерянная тревога. Художественная планка среднего театра «темной стороны» находится настолько низко, что кажется — ее вовсе нет. Публика, даже самая всеядная, каким-то образом тоже это чувствует — в некоторых театрах зрителей можно сосчитать по пальцам. Кое-где еще удается частично заполнить зал льготниками, но и тем не в радость: школьники слушают плеер на спектакле, пенсионеры спят. Не везде, но почти везде — именно так.

На «темной стороне» театры говорят на иллюстративном языке, до отвращения понятном. Драмы здесь превращаются в комедии, комедии в мелодрамы. Жизнь протекает размеренно и совершенно оторвана от окружающей реальности. Немногие молодые актеры и режиссеры, чувствующие современное искусство и знающие его в лицо, рискуют окончательно затеряться здесь. Удивителен сам факт существования этих театров — поэтому название одного из них, «Театр, которого нет», отдает горькой иронией.

Спектакль этого театра, равно как и премьера крохотного Театра вкуса, сопоставим с серьезными работами выпускников именитых педагогов. Но оба коллектива с большой вероятностью канут в Лету. В этом косвенно виноваты те, кто бездумно захламлял московскую сцену до тех пор, пока беспорядок не получил неограниченные права. При тотальной профанации искусства заявить о себе так, чтобы тебе поверили, почти невозможно. А критик привычно пойдет на спектакль какой-нибудь раскрученной театральной площадки, где его порой потчуют ничуть не меньшей ахинеей, чем на сценах театров «темной стороны». ​