Тандем украинского режиссера и литовского артиста оказался на удивление органичным, а стиль Жолдака обнаружил очевидное родство со стилем Някрошюса
Имена:
Андрей Жолдак · Венедикт Ерофеев · Владас Багдонас · Эймунтас Някрошюс
© Предоставлено Театром-фестивалем «Балтийский Дом»
Сцена из спектакля «Москва-Петушки»
Посреди ХХ юбилейного фестиваля «Балтийский дом», который в этот раз показывал старое доброе «Избранное» вроде «Отелло» Эймунтаса Някрошюса, состоялась возмутительно смелая премьера. Андрей Жолдак представил сценическую версию повести Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки».
Перед тем как идти на эту пятичасовую (!) постановку, имеет смысл освежить в памяти текст: несмотря на то что Жолдак, вопреки обыкновению, следует едва ли не каждой букве, написанной Ерофеевым, в его собственном сочинении то и дело возникают обобщения космического масштаба, от сюжета уводящие куда-то очень далеко.
Своего Веничку Жолдак помещает в пространство конкретно-абстрактное. Далеко в глубине гигантской сцены «Балтдома» на каких-то косо сколоченных подмостках, напоминающих куриные лапы, стоит деревянная сторожка с маленьким светящимся оконцем. Вокруг нее плещутся черные полиэтиленовые волны. В небе висит луна, то и дело превращающаяся во всевидящее око (видеопроектор транслирует изображение моргающего глаза), наблюдающее за Веничкой. Вернее, двумя Веничками, связанными друг с другом канатной веревкой. Один из них (актер Леонид Алимов) Веничка помоложе; другой, в исполнении Владаса Багдонаса, Веничка постарше. Первый, черноволосый и усатый, как болгарин, горяч и шумен, логичен и слегка труслив. Второй, что у него на привязи, по-прибалтийски сдержан и мечтательно лиричен. Такой испражняться или блевать публично, как иные персонажи спектакля, точно не будет. Зато вообразить вокзальную буфетчицу (Дарья Степанова) балериной на пуантах может запросто: душа у этого Венички поэтическая.
© Предоставлено Театром-фестивалем «Балтийский Дом»
Сцена из спектакля «Москва-Петушки»
Поэму о человеке, главным в жизни которого в какой-то момент стало желание добраться до треклятых Петушков, где его ждала — и не дождалась — женщина, Андрей Жолдак разыгрывает в трех актах. Кажется, многовато. Но стоит включиться в систему знаков и символов этого режиссера, перейти на его театральный язык, вдохнуть полной грудью воздух, которым он наполняет спектакль, — и пяти часов как не бывало. Жолдак шаманит, колдует. Он режиссер-оборотень: пустил по сцене птиц, заставил говорить чучело лисицы, оживил голову оленя, превратил воду в молоко, а молоко в рвотные массы жэковских рабочих, нагнал дыма, полил все это дождем и страшной грозой погрохотал… Метафизика, да и только. Потусторонность и одиночество умирающего человека. Однако во всем этом «безумии» (как часто это слово употребляют по отношению к безбашенному украинцу!) есть внутренняя, очень четкая и жесткая логика. И даже если что-то в его построениях возникает случайно, уверена, задним числом он придумает и этой «случайности» оправдание.
Читать текст полностью
Главной интригой спектакля «Москва — Петушки» безусловно стал творческий тандем Жолдака и Багдонаса — таких инородных на первый взгляд натур. Непросто было представить, как шумный, кипучий Андрей будет общаться с актером, привыкшим к молчаливому Някрошюсу, о чем они смогут договориться, как поймут друг друга… Но, приглядевшись внимательно, вдруг понимаешь: Някрошюс и Жолдак — родственники. Украинский режиссер по сути такой же творец параллельной реальности, как и его литовский коллега по цеху. Някрошюс никогда и никому не объясняет, что за круговые движения руками делает его Дездемона, — гадайте сами. У Жолдака Веничка со своим брутальным ангелом, пьющим водку и смачно матерящимся (Наталья Парашкина), тоже обменивается жестами, только им понятными. Два раза локти плотно к ребрам, два раза резко от себя. Азбука Морзе? Язык глухонемых? Выучить его невозможно, только почувствовать.
© Предоставлено Театром-фестивалем «Балтийский Дом»
Сцена из спектакля «Москва-Петушки»
Так сложилось, что Жолдаком принято пугать, как Бабой-Ягой. И чувствительные петербуржцы с удовольствием пугаются, живо вспоминая «Тараса Бульбу» и все его варварства — вроде плевков кутьей. Однако как в спектакле «Жизнь с идиотом» театра Radu Stanca, привезенном в прошлом году, так и в нынешней премьере, можно, если приглядеться, обнаружить тоску по… любви.
«Москва — Петушки» опровергает и еще один миф о Жолдаке. Мол, ему все равно, что за актеры работают над его спектаклем. Но совершенно очевидно, что в сцепке с главным артистом Някрошюса Жолдак заворачивает действие именно вокруг него. Надевает на Багдонаса походный рюкзак, дает в сопровождение харизматичного ангела в резиновых сапожках и отправляет в путешествие за любовью, где Веничке встречаются персонажи один другого любопытнее. И эта дорога — не пьяный бред героя, а путь внутри иной реальности, где пунктом назначения должно стать небытие. Не может такой большой и такой ненужный Веничка пригодиться в этом мире, где проводники с пассажирами галдят, как птичий базар, дворники мусорят, а случайные девы дурными голосами вопят: «Ах, Ерофеев, мудила ты грешный!»… В мире настоящем ему стремиться не к чему — здесь нет любви.
© Предоставлено Театром-фестивалем «Балтийский Дом»
Сцена из спектакля «Москва-Петушки»
{-tsr-}И потому единственный выход для Венички смерть. У Жолдака он не погибает, как у Ерофеева, так гадко и прозаично — от удара шилом. Веничка — Багдонас, добредя до своей сторожки, погасит в ней свет, обозначив окончание пути; оглянется на поваленное грозой поперек сцены дерево и уйдет куда-то вверх по длинной лестнице, артерией перерезавшей пространство задника сцены. Эта потерянная душа, много грешившая, света, вероятно, не заслужила. Но она заслужила покой. Где-то в темных-темных небесах.
