Страницы:
Дело не в том, что в уайльдовские времена пределы допустимого были куда ближе. У Джексона, как у любого идола из медийного пантеона, были все шансы реализовать любые запретные мечты, свои или заемные, выйти во славу самореализации за грань допустимого в любом понимании: общества, толпы, собственной семьи, сделать возможным почти всякое невозможное. Но похоже, что как раз это ему было неинтересно. То, чего захотел для себя Джексон, гораздо радикальней; его задачей было не осуществиться, а пресуществиться. Не изменить себя, а стать другим, предельным не-собой. Белокожим, белокурым, нестареющим, неувядающим, бессмертным.
Спасая собственную душу или подвергая ее вечному проклятию, Уайльд относится к себе с крайней и даже бескрайней серьезностью. Джексон подходит к «я», как к исходному материалу, над которым предстоит серьезно поработать. Его сокрытый двигатель — желание быть тем, кто милее, румяней, белее. Оказаться по ту сторону собственной кожи. Не «брать свое», не «выбрать чужое», а этим чужим СТАТЬ. Это слово ключевое: за ним стоит вера в терпение и труд, в то, что до всего на свете можно доработаться, дотянуться, достучаться. Она, кажется, умерла вместе с ним, одним из своих последних рыцарей.
Потому что оказаться тем, кем хочешь казаться, нельзя. Никакие перемены не обладают нужной убедительностью, ничто не гарантирует полной переброски. Асимптотическая кривая, вечно приближающаяся к координатной оси, никак не может с нею совпасть.
Но работа по перековке человека в сверхчеловека продолжается. Внешней (поверхностной, проходящей по грани кожи) белизны недостаточно, она должна быть абсолютной, божественной или инопланетной, ей должны соответствовать жизнь и судьба. Для Джексона наступает эра преувеличенной, неправдоподобной невинности: только детские книги читать, только детские думы лелеять. Продолжение известно: отказ стареть, то есть катить в обратную сторону по движущейся лестнице самосовершенствования, становится отказом взрослеть; мы к этой логике уже привыкли, но Джексон побывал там одним из первых. Дальше его история становится поучительной мультяшкой, повествующей о том, «как это бывает».
У мечты о возвращении в детскую тоже длинная традиция и хорошая генеалогия. Острова блаженных обживали многие мальчики мировой литературы (так уж вышло, что этот миф мужской, девочки там как-то не приживаются) — и Пиноккио, и Питер Пэн, владелец первого Neverland’а. Еще у нее серьезное представительство во взрослом мире, от Блока и Ницше с их «артистами» и смеющимися сверхчеловеками, до мандельштамовских детей, играющих с Отцом, и хора играющих детей из «Лолиты». В этой детской, правду сказать, перебывал весь прошлый век, отчаянно пытавшийся отвернуться от собственного старения, пока в homo ludens или кидалта не превратился каждый второй.
У этой схемы тоже есть логический предел, и Джексон добрался до него задолго до того, как и эта мечта стала общинной собственностью. На ее границе стоит новый, купленный на последние, джексоновский Неверленд, до потолка забитый игрушками. Вокруг дома резвятся зайчики и трепетные лани, а в дом потихоньку приводят маленьких детей — поиграть с людоедом. Нация припала к телевизорам: сожрет ли он крошку на этот раз или не решится? Ворота пикетирует возмущенная или сочувственная общественность. Там, в доме, живет кто-то, выползший из романов Стивена Кинга, очередное «оно» в красном, черном и золотом, почти уже без лица, но с несмываемой улыбкой. Детка, давай поиграем? Эта неуправляемая тяга к детям, вызывавшая на себя обвинения в педофилии, похожа скорей на отчаянную попытку мимикрии; словно, потрогав руками живое и теплое, можно вобрать в себя лишний день или час, а искупавшись в кипящем молоке — выскочить на волю молодым козленочком. Детей (или к детям) он хотел отчаянно, до такой степени, что завел себе собственных, почти совсем своих (их биологическим отцом он, кажется, все-таки не был), и назвал их, как щенков от хорошего производителя, Принцем Майклом I и II. Возможно, дело в том, что никто другой уже не захотел бы с ним играть.
Сколько-то пластических операций, барокамеры, медикаменты, маска, истонченные до небытия лицевые ткани, тело, на глазах теряющее вес. Такая последовательность в обращении с собой, помимо привычного отчаяния, требует хотя бы минимальной осознанности. Но именно в ней его никак не заподозришь. Об этой судьбе приходится говорить в страдательном залоге, при свете обреченности, невинности и неведения, как если бы мы имели дело с бессловесным животным или книжным героем, лишенным права на перемену участи. Кажется, что он так и продвигался к выходу, переходя от желания к желанию, как ребенок от игрушки к игрушке или шахматная фигура от клетки к клетке, лунным шагом, с лицом сомнамбулы. Где-то на середине этого пути Джексон оказался на территории современного искусства; но вряд ли он согласился бы с тем, что именно ему и служил, делая собственное тело объектом эксперимента, организатором которого не являлся. Его последовательный, подневольный, бессмысленный радикализм пугает и поражает тем больше, что проявлен вдали от пространства, где опыты такого рода стали нормой; за рамками любого искусства или представления об искусстве; на небезопасном островке предельного одиночества. Там он и вел свой непреднамеренный и кроткий поединок с Богом, пытаясь добела отмыть блейковского черного мальчика средствами современной науки, плавно выводя себя все дальше за грань привычного нам представления о человеческом.
Но и к расе полубогов, тех, кого Набоков называл саламандрами судьбы, способных выходить сухими из любой воды и мокрыми из огня, он так и не стал принадлежать. Многие из его современников такими были от роду; многим удалось к этому образцу приблизиться post mortem. В поп-мартирологе столетия были смерти погромче и, что называется, благообразней. Но такой — душераздирающе нелепой, невыносимо печальной — я не припомню; и здесь должен быть какой-то урок. Но какой урок можно вынести из смерти ребенка?
Еще по теме:
MJ, 02.07.2009
Выбор OPENSPACE.RU: видео про Джексона, 02.07.2009
Последний лунный шаг, 26.06.2009
Спасая собственную душу или подвергая ее вечному проклятию, Уайльд относится к себе с крайней и даже бескрайней серьезностью. Джексон подходит к «я», как к исходному материалу, над которым предстоит серьезно поработать. Его сокрытый двигатель — желание быть тем, кто милее, румяней, белее. Оказаться по ту сторону собственной кожи. Не «брать свое», не «выбрать чужое», а этим чужим СТАТЬ. Это слово ключевое: за ним стоит вера в терпение и труд, в то, что до всего на свете можно доработаться, дотянуться, достучаться. Она, кажется, умерла вместе с ним, одним из своих последних рыцарей.
Потому что оказаться тем, кем хочешь казаться, нельзя. Никакие перемены не обладают нужной убедительностью, ничто не гарантирует полной переброски. Асимптотическая кривая, вечно приближающаяся к координатной оси, никак не может с нею совпасть.
Но работа по перековке человека в сверхчеловека продолжается. Внешней (поверхностной, проходящей по грани кожи) белизны недостаточно, она должна быть абсолютной, божественной или инопланетной, ей должны соответствовать жизнь и судьба. Для Джексона наступает эра преувеличенной, неправдоподобной невинности: только детские книги читать, только детские думы лелеять. Продолжение известно: отказ стареть, то есть катить в обратную сторону по движущейся лестнице самосовершенствования, становится отказом взрослеть; мы к этой логике уже привыкли, но Джексон побывал там одним из первых. Дальше его история становится поучительной мультяшкой, повествующей о том, «как это бывает».
У мечты о возвращении в детскую тоже длинная традиция и хорошая генеалогия. Острова блаженных обживали многие мальчики мировой литературы (так уж вышло, что этот миф мужской, девочки там как-то не приживаются) — и Пиноккио, и Питер Пэн, владелец первого Neverland’а. Еще у нее серьезное представительство во взрослом мире, от Блока и Ницше с их «артистами» и смеющимися сверхчеловеками, до мандельштамовских детей, играющих с Отцом, и хора играющих детей из «Лолиты». В этой детской, правду сказать, перебывал весь прошлый век, отчаянно пытавшийся отвернуться от собственного старения, пока в homo ludens или кидалта не превратился каждый второй.
У этой схемы тоже есть логический предел, и Джексон добрался до него задолго до того, как и эта мечта стала общинной собственностью. На ее границе стоит новый, купленный на последние, джексоновский Неверленд, до потолка забитый игрушками. Вокруг дома резвятся зайчики и трепетные лани, а в дом потихоньку приводят маленьких детей — поиграть с людоедом. Нация припала к телевизорам: сожрет ли он крошку на этот раз или не решится? Ворота пикетирует возмущенная или сочувственная общественность. Там, в доме, живет кто-то, выползший из романов Стивена Кинга, очередное «оно» в красном, черном и золотом, почти уже без лица, но с несмываемой улыбкой. Детка, давай поиграем? Эта неуправляемая тяга к детям, вызывавшая на себя обвинения в педофилии, похожа скорей на отчаянную попытку мимикрии; словно, потрогав руками живое и теплое, можно вобрать в себя лишний день или час, а искупавшись в кипящем молоке — выскочить на волю молодым козленочком. Детей (или к детям) он хотел отчаянно, до такой степени, что завел себе собственных, почти совсем своих (их биологическим отцом он, кажется, все-таки не был), и назвал их, как щенков от хорошего производителя, Принцем Майклом I и II. Возможно, дело в том, что никто другой уже не захотел бы с ним играть.
Сколько-то пластических операций, барокамеры, медикаменты, маска, истонченные до небытия лицевые ткани, тело, на глазах теряющее вес. Такая последовательность в обращении с собой, помимо привычного отчаяния, требует хотя бы минимальной осознанности. Но именно в ней его никак не заподозришь. Об этой судьбе приходится говорить в страдательном залоге, при свете обреченности, невинности и неведения, как если бы мы имели дело с бессловесным животным или книжным героем, лишенным права на перемену участи. Кажется, что он так и продвигался к выходу, переходя от желания к желанию, как ребенок от игрушки к игрушке или шахматная фигура от клетки к клетке, лунным шагом, с лицом сомнамбулы. Где-то на середине этого пути Джексон оказался на территории современного искусства; но вряд ли он согласился бы с тем, что именно ему и служил, делая собственное тело объектом эксперимента, организатором которого не являлся. Его последовательный, подневольный, бессмысленный радикализм пугает и поражает тем больше, что проявлен вдали от пространства, где опыты такого рода стали нормой; за рамками любого искусства или представления об искусстве; на небезопасном островке предельного одиночества. Там он и вел свой непреднамеренный и кроткий поединок с Богом, пытаясь добела отмыть блейковского черного мальчика средствами современной науки, плавно выводя себя все дальше за грань привычного нам представления о человеческом.
Но и к расе полубогов, тех, кого Набоков называл саламандрами судьбы, способных выходить сухими из любой воды и мокрыми из огня, он так и не стал принадлежать. Многие из его современников такими были от роду; многим удалось к этому образцу приблизиться post mortem. В поп-мартирологе столетия были смерти погромче и, что называется, благообразней. Но такой — душераздирающе нелепой, невыносимо печальной — я не припомню; и здесь должен быть какой-то урок. Но какой урок можно вынести из смерти ребенка?
Еще по теме:
MJ, 02.07.2009
Выбор OPENSPACE.RU: видео про Джексона, 02.07.2009
Последний лунный шаг, 26.06.2009
Страницы:
КомментарииВсего:9
Комментарии
Читать все комментарии ›
- 29.06Продлена выставка World Press Photo
- 28.06В Новгороде построят пирамиду над «полатой каменой»
- 28.06Новый глава Росмолодежи высказался о Pussy Riot
- 28.06Раскрыта тайна разноцветных голубей в Копенгагене
- 27.06«Архнадзор» защищает объекты ЮНЕСКО в Москве
Самое читаемое
- 1. «Кармен» Дэвида Паунтни и Юрия Темирканова 3454378
- 2. Открылся фестиваль «2-in-1» 2345047
- 3. Норильск. Май 1272405
- 4. Самый влиятельный интеллектуал России 898755
- 5. Закоротило 823863
- 6. ЖП и крепостное право 799824
- 7. Не может прожить без ирисок 789820
- 8. Топ-5: фильмы для взрослых 765384
- 9. Коблы и малолетки 744291
- 10. Затворник. Но пятипалый 477639
- 11. Патрисия Томпсон: «Чтобы Маяковский не уехал к нам с мамой в Америку, Лиля подстроила ему встречу с Татьяной Яковлевой» 407435
- 12. «Рок-клуб твой неправильно живет» 373936
Какой здесь должне быть урок? А я вам скажу. Человечнее надо быть.
А может я ошибаюсь и статьи пишет робот. Тогда простите, что с робота возьмешь.
Действительно - не время писать об умершем человеке (прежде всего!), как о литературном персонаже, культурном герое, символе века.
Музыка его прекрасна. И да - к ней это все не имеет никакого отношения, потому что они, музыка и ее создатель, на каком-то этапе трагично разошлись, как в море... Со временем вся эта шелуха, которую сейчас скоблят, окончательно отпадет, сойдет смуглостью с его кожи, и в человеческой памяти MJ останется великим певцом и танцором - entertainer-ом, дарившим радость и тепло.