Почему мы снова говорим о православии?

На вопросы OPENSPACE.RU отвечают публицисты, писатели, социологи, священники

1. Почему мы снова после долгого перерыва говорим о православии?
2. Можно ли говорить о религиозном ренессансе в России?
3. Как вы оцениваете молебен у Храма Христа Спасителя?
4. Кто эти люди, которые там были? Это те же, что были на Поклонной? Это пришла старая Россия или новая?
5. Молебен у ХХС — это свидетельство объединения общества или раскола?


Дмитрий БУТРИН, публицист
Евгения ПИЩИКОВА, публицист
Александр ПРОХАНОВ, писатель
Григорий РЕВЗИН, публицист
Борис ДУБИН, социолог
Юрий САПРЫКИН, публицист
Илья КУКУЛИН, литературный критик
Анна ГОЛУБЕВА, публицист
Борис КУПРИЯНОВ, издатель
Священник Константин КРАВЦОВ, поэт, эссеист
Глеб ПАВЛОВСКИЙ, политолог
Максим СОКОЛОВ, публицист


Дмитрий БУТРИН, публицист
К вопросам

1. Есть чистая случайность. Заключается она в том, что в поле зрения московского сообщества, сильно политизировавшегося за время зимних протестов, попал патриарх Кирилл вместе с РПЦ. Точно так же в поле его зрения мог попасть московский зоопарк.

Так как руководство страны до инаугурации президента, откровенно говоря, спряталось, то первый высунувшийся крупный персонаж из этого лагеря автоматически попал под раздачу. Тема православия давно стояла на очереди, просто повода не было. Но на этом месте могло быть что угодно: и Олимпиада, и управление научными исследованиями, и РАН. Не повезло православию.

2. Статистики, показывающей рост числа прихожан, у меня нет. Священники говорят, что число людей, регулярно посещающих церковь, стабильно растет. С другой стороны, не следует переоценивать количество верующих от общего числа населения страны. Я не знаю оценок, по которым это более 10% православных, но поверю и в 5, и в 3, и в 2 процента от всего населения. Их число сейчас растет, но вряд ли оно превысит 15%.

3. Когда православные пытаются представить свою точку зрения публично, как это предлагает делать конституция, это очень здорово. Хуже всего, когда люди ущемлены и не могут высказываться публично. Если у православной общественности это получилось, меня это радует. Хотя мне не очень понравилось выступление патриарха, которое больше напоминало советские времена. Но и тогда иерархи православной церкви говорили тоньше и содержательнее.

4. Нет, это не люди с Поклонной. Значительная часть из них — представители региональных приходов. Если церковному приходу местная администрация помогла с автобусом до Москвы, то и батюшка со всей семьей, и наиболее активные прихожане будут только рады доехать до Москвы. Остальные пришедшие — это московские верующие. Редкий православный откажется прийти, если его в церкви попросят. В отличие от Поклонной, куда полунасильно доставляли, сюда попадали добровольно.

5. Смотря что считать расколом. Для меня раскол — это прекрасно. У нас же монолитное и потому не думающее, инертное общество, ему все едино. А ведь всякое нормальное общество обсуждает, спорит, в нем всегда есть внутренний конфликт. Вот советское общество только тогда стало полноценным, когда в нем появились внутренние противоречия, и оно начало раскалываться на группки. Авторитарная власть говорила: никаких расколов, никаких дискуссий. В таком состоянии пластилина мы до сих пор и пребываем. Раскол — это здорово, он обозначает выделенную позицию. Это не значит, что люди с разными позициями будут резать глотки друг другу. Значит, есть надежда договориться.


Евгения ПИЩИКОВА, публицист
К вопросам

1—5. Несколько слов о героях ренессанса. Шестьдесят девять процентов наших соотчичей считают себя православными, верующими людьми, и год от года число названных православных растет — скажем, в 91-м году почти то же самое количество (61%) говорили про себя, что они — «скорее неверующие». Так что пройден долгий и славный путь — думаю, это тернистая дорога от того, что было принято и считалось поощряемой нормой «тогда», к тому, что поощряемая норма «сейчас». Только 3% посещают храм еженедельно — и вот эта цифра с 91-го года не меняется. Стабильна. Меняется только число людей «нормы» — причисляющих себя, числящих. Чаще всего новый околоцерковный народ — это государственники и суеверы. Очередь за крещенской водой в три километра вокруг нашего маленького храма, а в самом храме, в старостах — крепкий человечек, отставной чиновник, из сильненьких. Вот они и есть герои ренессанса — новые активисты приходского совета и несметное количество тех дам, которые обязательно посоветуют молодой мамаше обтереть затемпературившему ребенку личико святой водой. Наталья Трауберг называла это рачительное отношение к вере (потому что крепкий государственник ведь тоже использует православие в хозяйственных целях — для укрепления границ своего подсобного умственного хозяйства) религией «мняу».

Для меня молебен возле ХХС — торжество женской беспощадности. Конечно, вокруг ХХС было полно хоругвеносцев, и казаков, и провинциальных клириков, и семинаристов, но основная масса — женская. Платочки и шарфики прихожанок составляли это людское море. Русское православие — женское. Я оказалась рядом с нижегородскими клирошанками, которые стояли во время молитвы с прекрасными, чистыми лицами, с закрытыми глазами, разговаривали друг с другом кротко, с приятной старомодностью: «Тяжело ехали, но добрались, Господи спаси нас всех»; «А вы чайку поели, Светочка?» — «Позавтракала, спасибо, Господи!», а потом обозвали девиц из «Пусси» жидовскими ссыкухами, которые задрали на солее свои ссаные юбки (с-с-с, пошло такое тонкое шипение), и пошагали после молебна маленькой стайкой вниз к набережной, выпевая высокими, белыми от волнения, от только что пережитого молитвенного чувства голосами: «Христос Воскресе, смертию смерть поправ…»


Александр ПРОХАНОВ, писатель
К вопросам

1. А во сколько веков или десятилетий вы оцениваете «долгий перерыв»? Тема православия постоянно поднимается в СМИ. То журналисты корят церковь за то, что она вмешивается в светскую жизнь, продвигая основы православной культуры в школах. То поднимают скандалы, обсуждают содомию в рядах священников. А сейчас православие и церковь стали сильными, обрели политическое влияние, они выходят на авансцену. Поэтому они привлекают к себе внимание друзей и врагов.

2. Я много лет подряд посещаю свой деревенский храм, и я вижу, как он возродился из руин, как вокруг него складывается община и как на праздники все больше людей туда приходит: много молодых, много детей. Я чувствую церковный ренессанс, в том числе, и в своей душе.

3. Получился православный флешмоб. Такая же технология реализовывалась на Болотной. Церковь стремится угнаться за веком сим. Технологически это верно, и идеологически это мобилизует православный мир.

4. Я думаю, что несколько месяцев назад многие из них выстаивали очереди, чтобы поклониться поясу Богородицы.

5. Наше общество расколото и находится в состоянии тлеющей гражданской войны. Воскресное стояние — это сопротивление либеральным атакам, которым подвергается церковь. Я не говорю о часах или квартире патриарха. Атаки на православную церковь начались еще в 1991 году, когда открылась Оптина Пустынь и сатанисты убили трех монахов. Сейчас священники гибнут за свою миссионерскую деятельность. И чем интенсивнее будет православный ренессанс, тем больше у него будет врагов в обществе.

{-page-}

 

Григорий РЕВЗИН, публицист
К вопросам

1. Дело в самой РПЦ. Патриархия стала выступать в самом отвратительном человеконенавистническом ключе.

2. Я все-таки считаю, что человек по природе добр, поэтому мне трудно представить, что кто-то после этой истории потянется к церкви. Но, возможно, такие люди и найдутся. Не хотелось бы быть с ними знакомым.

3. Мне кажется, это было отвратительно. Я уже до этого писал: очевидно, когда девушек из Pussy Riot окончательно посадят, от патриарха можно будет ждать благодарственного молебна. Но это произошло даже раньше.

4. Я знаю, что по церквям агитировали прийти на стояние. Очевидно, что и на Поклонной, и у ХХС действовала одна и та же власть. Методы были одни.

5. Появление митингов в Москве создало для электората Путина очень нужный образ врага. Чем больше мы митинговали, тем больше они объединялись, и тем легче Владимир Владимирович победил. Так что объединение, несомненно, произошло. Но это объединение людей, которым для этого необходимы были враги.


Борис ДУБИН, социолог
К вопросам

1. Я не слишком уверен в том, что термин «православие» тут вообще уместен. Признание себя православными сейчас указывает на государственно-национальную принадлежность. Русские — не очень корректно в многонациональной стране, россияне — слово из ельцинского словаря 90-х, а как-то выделить себя хочется. Поэтому православные употребляется как «мы» в противоположность «им».

Конечно, сейчас идет обсуждение, мягко говоря, конфуза церковных верхов, но я не думаю, что оно идет так уж широко. Это обсуждает значимая, но количественно не большая часть общества, которая как-то выражает себя в социальных сетях.

Обсуждаются иерархи церкви, их лукавство, самохвальство, стремление, чего уж бояться этого слова, — надуть всех вокруг. Вспомним, что и митинги «За честные выборы» тоже выплеснулись в ответ на надувательство со стороны государства и власти. Определенная часть общества — более образованная, более квалифицированная, активная, обеспеченная, — относится ко всей этой ситуации более критично. Они больше не могут и не хотят терпеть вранье. Важно то, что РПЦ — самый архаичный институт в России, и то, что кризис — социально-политический, социально-культурный — затронул сейчас и ее, показывает: распад дошел до самых глубин, до самой архаичной части общества. То, что происходит в стране, происходит и в церкви: разрыв между властью и населением, чинопочитание, коррупция, равнодушие к людям.

2. Никакого религиозного ренессанса я не вижу, скорее уж наоборот: то, что еще недавно было запрещено и могло уже этим притягивать, сегодня рутинизировалось. Идет даже спад интереса — короче говоря, цена застоя. Бóльшая часть людей, которые объявляют себя православными, ничего не делают для церкви, крайне редко ее посещают (а чаще не посещают вообще), не молятся, не каются и т.п. Церковные верхи пытаются рапортовать числом, но дело ведь не в количестве формально православных, а в качестве веры, в смысле самого запроса на веру. Но, даже разочаровываясь в РПЦ, люди, по-моему, вряд ли откажутся от православия. Ведь под этой общей шапкой «православие» скрывается нечто гораздо большее. Например, православный — это чувство, что есть что-то такое, что превосходит обычное, будничное. Это, может быть, и не всегда понятная, но внушительная символика, это и чувство мысленного единения с коллективным «мы», и еще многое другое.

Кроме того, в церкви и в православии идут и другие процессы, движение в ином направлении. Если верхушка РПЦ и масса формально признающих себя православными архаичны, это не значит, что все православные таковы. Некоторые критически воспринимают все происходящее, хотят, например, четкого отделения церкви от государства, выхода РПЦ в большой мир. Будут ли они предпринимать какие-то действия? Опыт показывает, что реформирование организации средствами самой организации плохо удается. Возможно, чем-то поможет положению та часть общества или зарождающегося общества, которая вне иерархии и вне массы.

Самые разные группы общества могут принять участие в новом определении роли церкви и религии в России. Не знаю, смогут ли они сдвинуть эту махину, в которой все — мздоимство, коррупция, нечестивость, самовозвеличивание. Время покажет. В любом случае — это предмет исторической работы и глубокого размышления, это не игра.

5. Я не могу в полной мере судить о том, что было 22 апреля у Храма Христа Спасителя, не был там лично. Да, имел место некий ритуал, но что он значил? Не могу сказать, что действия такого рода, которые предпринимает сейчас верхушка РПЦ, идут во благо вере и церкви. Может быть, у кого-то из них даже есть благие намерения, но при чем тут образ мифического врага и внедрение православия партийной пропагандой и политтехнологией — как это все напоминало митинги на Поклонной... Сегодняшнее общество живет недоверием и настороженностью, разбито на узкие кружки «своих», чаще — кровных родственников. И ни нынешняя власть, ни православная пропаганда не станут основой его объединения: доверие к ним самим все меньше. А без доверия какая же солидарность?


Юрий САПРЫКИН, публицист
К вопросам

1. Произошла история с Pussy Riot, начались обсуждения быта и нравов патриарха и его подручных, а это крайне болезненно воспринимается в РПЦ. Кроме того, учитывая сращение церкви с властью, РПЦ приходится отдуваться за действия правительства. Мы говорим сейчас о православии еще и потому, что роль совести нации, которую церковь, по идее, должна исполнять, она не исполняет. А это вызывает боль и раздражение.

2. Я бы говорил, скорее, о мобилизации православной общественности, которая носит довольно искусственный характер. Ренессанс — не тот термин. Он подразумевает обновление и возрождение церкви, укрепление ее роли в обществе. Но ничего этого я не вижу, и драматизировать отсутствие этого ренессанса я бы тоже не стал.

3. К молебну я отношусь совершенно спокойно. Если мы исходим из того, что граждане РФ имеют право собираться по волнующим их поводам, то почему бы православным не собраться по призыву их иерархов?

4. У меня, к сожалению, нет измерительных приборов, чтобы это померить, да и сам я там не был. Но исходя и из того, что я видел на фотографиях и читал, я абсолютно согласен с формулировкой Олега Кашина: это православные советские люди. Советские — потому что это консервативная и патриархальная часть общества. В этом нет ничего дурного, но эти люди с советских времен изменились в наименьшей степени, и прекрасно, что такая часть у нас есть. Намного больше претензий у меня к пафосу, с которым молебен был организован. Риторика «смертельной опасности», в которой находится православие, и необходимость его защиты от агрессоров — это преувеличение, которое до добра не доведет. Но ведь на самом молебне никаких проклятий в адрес Pussy Riot не произносилось, и вообще все было чинно и благородно. Можно только порадоваться тому, что граждане РФ приобретают привычку выходить на улицу, отстаивая важные для них ценности, какими бы эти ценности ни были.

5. Цели, с которыми была организована эта акция, — это, скорее, симптом раскола, а то, как все в итоге прошло, свидетельствует, что никакого раскола нет.

{-page-}

 

Илья КУКУЛИН, литературный критик
К вопросам

1. Вопрос сформулирован не совсем точно. Скорее, можно сказать, что обострились споры о месте православия и православной церкви в жизни общества. На это повлияли и давно накапливавшиеся проблемы в церковной жизни, и недавние события, такие как активное участие религиозных лидеров в избирательной кампании Владимира Путина. Несмотря на то, что в известной встрече с В.В. Путиным участвовали представители всех «традиционных конфессий», политизация религии подействовала сильнее всего на отношения между обществом и православной церковью. Власть и прежде пыталась представить православие как «государственную религию», поэтому участие патриарха в предвыборной агитации и вызвало наибольший резонанс. Но заметьте: во всех новейших дискуссиях речь, прежде всего, идет о церкви как о социальной или политической организации, а о православии как религии — в гораздо меньшей степени.

2. Мне кажется, что и здесь вопрос сформулирован не совсем корректно — для ответа на него нужно сначала договориться, что мы понимаем под религией и под ренессансом. Религиозным ренессансом можно назвать и ситуацию начала ХХ века, когда некоторые священники, а также философы и другие миряне попытались соединить церковную мысль и современные — для того момента — достижения светской гуманитарной науки и культуры и надеялись обновить церковную жизнь заново пережитой верой современного человека. При этом во многом своей цели они добились — ведь это движение оказало влияние даже на поместный собор 1917 года и восстановление патриаршества в Русской православной церкви.

Можно считать религиозным ренессансом и события 60—70-х годов, обсуждаемые в недавнем документальном телесериале Александра Архангельского «Жара», когда после морального краха утопической веры в прогресс и коммунистическое будущее многие интеллигенты стали обращаться к религии, кто к какой — к православию, иудаизму, буддизму, исламу... Православных по социально-историческим причинам оказалось больше. Религиозным ренессансом было и резкое оживление церковной жизни и церковно-общественного диалога в конце 1980-х. В жизни православной церкви, к сожалению, был переломный момент — убийство Александра Меня, после которого сильно ослабели надежды на то, что возможно соединение православной церковности с либеральной терпимостью к инакомыслию. Потом были 1990-е, когда шел активный процесс возвращения храмов церкви. Но это было время не только ренессанса православия — интенсивно создавались самые разные религиозные организации, в России началась проповедь религий, которые раньше в нашей стране не были представлены вовсе.

На мой взгляд, религиозный ренессанс — это обогащение и усложнение церковной и религиозной жизни, развитие диалога между консервативной и инновативной частями церкви, которые, по мысли англиканского богослова Дж. Данна, равно необходимы для ее полноценного развития и функционирования. Сегодня мы наблюдаем совсем другой процесс — усиление интереса общества и политических элит к религии как идеологии.

3. Не молебен, а «молитвенное стояние» — так эту акцию определили ее организаторы. Оно состоялось во всех кафедральных соборах России, а не только в храме Христа Спасителя — как всегда, у нас медиа замечают в основном то, что происходит в Москве. Люди, которые участвовали в этом «стоянии», осуществляли свое право на свободу собраний и вероисповедания. Мне бы хотелось, чтобы в будущем и я, и та общественная группа, с которой я буду солидарен по религиозным, общественным или политическим вопросам, тоже имели бы возможность высказаться в публичном пространстве города, то есть, чтобы право на свободу собраний не было монополизировано какой-то одной частью политического, общественного или религиозного спектра.

Я не был у Храма Христа Спасителя, но, судя по отзывам в интернете, некоторых православных верующих напугал свойственный этому собранию дух нетерпимости к тем, кто придерживается других взглядов на православие и отношения церкви и общества. Лично меня смутили некоторые фразы из речи патриарха Кирилла — например, о «предателях в рясах». Да и само название очень уж стилистически характерное. На моей памяти жанр «стояния» до сих пор использовали в основном крайние фундаменталисты, которые организовывали такие «стояния» против ювенальной юстиции, но на самом деле выступая в защиту патриархального понимания семьи, против публичного обсуждения семейных ценностей, прав и обязанностей членов семьи.

4. Я думаю, что большинство людей, которые вчера участвовали в молитвенном стоянии у Храма Христа Спасителя, пришли по собственному желанию.

Насколько я могу судить по виду тех людей, что уезжали оттуда на электричке со станции, мимо которой я вчера проходил, это другие люди, чем те, что были на Поклонной, — скорее, многих из них можно было бы встретить в очереди за право приложиться к частице пояса Богородицы. Это часть общества, которую нельзя назвать «старой» или «новой». Вероятно, подавляющее большинство из них воцерковились в 1990—2000-е годы, и в этом отношении они — часть «новой» России. Если же оценивать их мировоззрение, то оно очень консервативно и многими нитями связано с советским прошлым, даже у тех молодых людей, которые Советского Союза не застали. (Вспомним концепцию «советского завета».)

5. Почему же раскола? Мы просто не привыкли к резкой публичной полемике, поэтому любая поляризация точек зрения кажется нам предвестием раскола.

Наше общество вообще фрагментировано... В продолжение 2000-х годов, когда по мере сокращения несетевых публичных пространств основные дискуссии перенеслись в интернет, постепенно создалась модель «блогового» обсуждения — часто довольно агрессивного по тону, свидетельствующего о том, что общество близко к состоянию холодной гражданской войны. В ходе предвыборных кампаний — думской и президентской — и особенно в результате протестных акций и последовавшего нарастания политической активности все эти обсуждения стали интенсивно перемещаться в другие медиа, но и там заметно нарастающее психологическое напряжение. «Молитвенное стояние» — только одно из свидетельств этой фрагментации, которая раньше выплескивалась в спорах по совершенно светским поводам: посмотрите, какой агрессивный тон был у блоговых полемик по поводу Сталина и советского наследия, до какого градуса дошли споры вокруг «доверенных лиц» В.В. Путина и т.д.

Единства нет ни в обществе, ни в церковной среде. И все-таки расколом бы я происходящее не назвал. Раскол — это когда есть два легко описываемых политических лагеря. Мне кажется, при значительном напряжении в обществе о двух легко описываемых лагерях сегодня говорить невозможно. «Власть» и «все остальные»? Но и в этих двух группах нет внутреннего единства.

В самих по себе спорах по принципиальным вопросам — а вопрос о роли церкви в жизни общества, несомненно, принципиальный, — нет ничего плохого, это признак здоровья общества. Тревожно, когда эти полемики переходят этические границы, и когда одна сторона — руководство РПЦ — явно пользуется государственной защитой и поддержкой, а их оппоненты — заведомо нет.

Я хочу от себя ответить еще на один вопрос. Можно ли говорить о том, что идет информационная война против Русской православной церкви?

Мне кажется, нет. Я думаю, что мы наблюдаем несколько жестких полемик, которые совместились в одно время в информационном пространстве. На поверхность вырвались споры, которые до недавнего времени были «заморожены». В число этих споров входит и обострившееся противостояние между церковной иерархией и частью общества. Среди тех, кто критикует патриарха Кирилла, есть и православные, и неверующие, и, например, агностики, но и среди тех, кто выступает против его критиков, есть сугубо мирские политические активисты, которые считают нужным защищать предстоятеля РПЦ как символ нынешней российской государственности. Особенно тут характерен лозунг группы поддержки «молитвенного стояния» «кто стреляет в патриарха — целит в Россию» — это парафраз выражения Александра Зиновьева о перестройке: «Метили в коммунизм, а попали в Россию». Само происхождение этого лозунга свидетельствует о том, что мы имеем дело не столько с церковной, сколько в основном с политической полемикой.

{-page-}

 



Анна ГОЛУБЕВА, публицист
К вопросам

1. Общество изменилось. Начался новый этап в его развитии, происходит переоценка ценностей, пересматриваются прежние конвенции. Это касается всех институтов, от государства с его судом и полицией, до религиозных конфессий, особенно таких влиятельных, как православная церковь.

И в русской церкви многое изменилось. Это уже не та бледная страдалица, которая в начале 90-х выходила из резервации и которую тогда хотелось только гладить по голове и обливать слезами. РПЦ вполне встала на ноги, окрепла и претендует на серьезную роль в обществе. Однозначного сострадания — по крайней мере у людей сторонних — она уже не вызывает, на смену пришли какие-то другие эмоции и оценки, в том числе критические. Это опять же предполагает пересмотр отношений церкви и общества.

Кроме того, с появлением в 2009-м нового патриарха изменился тонус и стиль разговора РПЦ с внешним миром. Патриарх Кирилл известен как человек деятельный, энергичный, сторонник активного участия церкви в общественной жизни. Стало заметно присутствие РПЦ в публичном поле, ее официальные представители чаще и громче высказываются. Что не может не вызывать в обществе ответной реакции.

По-моему, диалог общества и православной церкви сейчас только начинается. Даже если поводом для разговора становится конфликт или курьез и представители сторон не всегда на высоте, это не отменяет его необходимости.

3. Как довольно необычную инициативу руководства Московской Патриархии — по крайней мере, для постсоветского времени.

Соборная, массовая молитва, собственно, и есть дело православной церкви (тем более что собрались, как было объявлено, в связи со случаями поругания икон в нескольких российских храмах, а не для того, чтобы защитить патриарха от внимания прессы). Но почему решили провести молебен на площадях, в такой несколько громоздкой форме? Трудно отделаться от мысли, что это произошло под впечатлением от зимних митингов — хотя прежде патриарх как будто говорил о них без особого энтузиазма.

4. Я там не была, социологической картины не имею (если этим кто-то занимался, то данные пока не обнародованы). Знаю по отзывам участников, что пришли совершенно разные люди. Сторонники условной Болотной и условной Поклонной, — и те, кто от всяких гражданских движений далек. Одни прибыли охотно и своими ногами, другие охотно, но на автобусах, кто-то, вероятно, неохотно, но таких было мало, — тут все-таки премии не лишат и с работы не выгонят. Наверное, клириков просило прийти начальство. Никаких разнарядок, насколько я слышала от знакомых священников в Москве, им не приходило. Это старая или новая Россия? Да разная.

Атмосфера, говорят, была спокойная и доброжелательная. С одной стороны, массовое стояние вне стен и даже ограды храма не может не затруднять общую молитву. С другой, молитва — это сила. Умиротворяющая как минимум. И те, кто, возможно, пришел туда в воинственном настроении, уходили в другом. Почему бы не предположить, что и предстоятель тоже?

5. Ни того, ни другого. Это свидетельство того, что руководство РПЦ хочет, чтобы голос церкви был слышен, чтобы она была заметна, чтобы она была способна отвечать на актуальные вызовы в актуальном, скажем так, формате.


Борис КУПРИЯНОВ, издатель
К вопросам

1. Давайте разделять ярых адептов РПЦ и верующих. Помните, как у Бродского: «Есть мистика, Есть вера. Есть Господь. Есть разница меж них. И есть единство. Одним вредит, других спасает плоть. Неверье — слепота. А чаще — свинство». Я веду к тому, что есть вера и есть институция, которая верующим помогает, создает условия совершать религиозные обряды. Задача РПЦ не в том, чтобы манипулировать людьми. А она пытается манипулировать для осуществления некоторых политических целей. Наши разговоры связаны не с православием, а с политической позицией некой институции: это может быть как РПЦ, так и Общество спасения на водах. Например, один раввин заявил намедни, что «все евреи голосуют за Путина». Какую связь это имеет с иудаизмом?

2. Напротив, дело идет к серьезному сокращению места религии в жизни общества. Неверующие смотрят на все происходящее критически, и для тех, кто еще не определился, то, что происходит сейчас вокруг РПЦ, не может способствовать выбору в пользу религиозности.

3. Я не пошел бы на молитвенное стояние. Это насквозь политическая акция: просто иерархи демонстрируют мощь, показывают, что у них много людей, которых они могут вывести на улицу. Но к чему это? Церковь — не политическая партия. Надо дела богоугодные делать, а не мстить мелко и не приватизировать «духовность».

4. Внутри церкви — простые люди, и наверняка не все согласны с действиями патриарха. Но тех, кто пришел к Храму Христа Спасителя, все же нельзя сравнивать с теми, кто был на Поклонной.

5.Самое главное — все это способствует делению общества на «своих» и «чужих», что опять же является попыткой контроля и манипуляции. Церковь должна была поддерживать верующих, вести социальное служение, но не сейчас проснуться, а, например, в 1993-м или в 2005-м. Где тогда была РПЦ?

{-page-}

 



Священник Константин КРАВЦОВ, поэт, эссеист
К вопросам

1. Почему мы снова заговорили о православии? Ответ очевиден. Акция в Храме Христа Спасителя и все, что за ней последовало, продолжает будоражить и церковное, и светское общество, не оставляя равнодушных.

2. После падения советской власти многие пришли в церковь, что дало повод говорить о церковном возрождении. Но то, что происходит сейчас, — это, скорее, системный сбой: иные высказывания официальных представителей Московской Патриархии, явно противоречащие евангельскому призыву к милосердию, провоцируют возмущение и разделение, что особенно заметно по социальным сетям, да и при непосредственном общении среди верующих.

3. Молитвенное стояние в защиту христианских ценностей в Москве и по всей стране, вообще говоря, — идея прекрасная. Жаль только, что церковь раньше не организовывала таких стояний, выражая свой протест против, например, той же пропаганды насилия и разврата в СМИ и множества других негативных явлений общественной жизни. Церковь ведь существует в мире не ради себя самой как институции, а для того, чтобы нести в мир слово Христа, для приобщения людей к Богу и для переустройства жизни на евангельских началах, первое и главное из которых — любовь Христова.

4. Я не думаю, что людей, которые вышли на молебен, стоит как-то связывать с теми, кто выходил на Поклонную или на Болотную. Конечно, было много духовенства, но были, и самые разные люди. Надо сказать, что мы действительно имеем дело с антихристианскими процессами, происходящими в мире, в чем, в общем-то, нет ничего нового — так было и будет всегда. Но формы меняются. Например, недавно в Англии было официально запрещено ношение креста на работе, аналогичный закон существует во Франции, в США запрещено официальное упоминание о Рождестве во время Рождества и т.д. В ряде европейских стран периодически проходят погромы католических церквей, т.е. конфронтация существует, и христиане вправе выступать против этих явлений. Но в данном случае возникают некоторые вопросы, например, по поводу «информационной войны» против церкви. Мне не встречалось откровенно антицерковных публикаций, а то, что я видел, является, на мой взгляд, закономерной реакцией журналистов на известные события.

5. Мне не кажется, что можно говорить о каком-то назревающем расколе внутри РПЦ. Но то, что противоречащие Евангелию призывы к жестокости объявляются официальной позицией Церкви, выбивает у многих людей почву из под ног. Теперь о кощунстве. Когда Тер-Оганьян рубил иконы, предлагая сделать т же самое всем желающим, это было действительно вызывающим надругательством над «религиозными чувствами». Многие экспонаты выставки «Осторожно: религия» тоже не могли не быть восприняты большинством верующих как откровенное глумление. Но акция Pussy Riot, на мой взгляд, не содержит прямого богохулства, это скорее политическая акция, экстравагантный протест против сращивания церкви с государством, действительно вызывающего тревогу как у верующих, так и неверующих. Как бы ни расценивать этот «панк-молебен», ответ на него государства кажется мне несимметричным по своей жестокости. Я считаю, что от судебного разбирательства «кощунницы» должны быть освобождены, что содержание их под стражей не только негуманно, но и что такая жестокость не может не сказываться негативно на настроениях как в обществе, так и в церковной среде.


Глеб ПАВЛОВСКИЙ, политолог
К вопросам

1. Дух раскола в стране не связан с православием — наоборот, можно говорить о нехватке его присутствия. Место нормальных православных долго отнимали надменные рожи начальников-«подсвечников», дважды в год выстаивающих телетрансляции в ХХС. О православии у нас вспоминают в связи с требованиями околоцерковных сумасшедших что-либо запретить. Но рядом же есть и обычные православные люди. Их омрачает навязанный стране стиль жизни, они страдают. Не так сама акция Pussy Riot, как последующая истерия выбила их из колеи. Их позвали молиться на улицу, и они пошли, будучи оскорблены. Так же москвичи шли на Болотную. Кстати, некоторых я точно видел и там, и там.

2. Нет, это не религиозный ренессанс. Люди, участвовавшие в молитвенном стоянии, в большинстве не знали простого «Верую», символа веры православных. Но политический ренессанс в России набирает обороты. Православный патриарх выпустил на волю политического джинна. Конечно, для патриарха это был акт личной самозащиты, плюс импровизация на этой основе — попытка сыграть самостоятельную государственную роль, пользуясь пересменкой и хаосом в верхах. Вот зачем его часы&квартиры включены в адский fusion с порубленными большевиками иконами. Pussy Riot чиркнули спичкой, власть плеснула бензина, и огонь пошел. Теперь НТВ подстрекает к садизму по отношению к Pussy Riot. Но православные люди гостелевидение презирают. Зато они обучаются политической мобилизации, вот что важно на будущее. Они вдруг почувствовали, что обязаны иметь открытую позицию, обязаны говорить о ней вслух, а не молчать.

3. В толпе у Храма Христа Спасителя 22 апреля была, разумеется, совсем другая атмосфера, чем на Болотной и проспекте Сахарова. Но было и нечто общее: отказ бояться быть собой. И такая же пропасть между собравшимися и собравшими — «трибуной». Речи, которые рушились на молящихся с экрана у ХХС, были пошлые, бесчувственные, полные общих фраз. А чего стоят одни «предатели в рясах»! Но это задевало молящихся так же мало, как Болотную — оргкомитетские речи. Кирилл вдруг даже напомнил мне Немцова: тот тоже считал, что люди пришли выслушать именно его. Люди горячо молились, но явно не в связи с надрывными речами, а потому что ощущали реальность какой-то беды.

4. Я был в толпе у ХХС. Это не была толпа с Поклонной, о нет. Были хорошие лица, то горестные, то очень открытые. Были, разумеется, приходские старички и старушки, как без них. Кого-то явно привезли, и они также отличались по лицам и повадке, озирались вокруг. Однако неучаствующих, отбывающих мероприятие почти не было, такие толпились ближе к «трибуне».

4. Это не раскол на «старых» и «новых». Люди были глубоко взволнованы. И те, кто выходил на Болотную, и те, кто пришел к Храму Христа Спасителя, хотят перемен, но по-разному. Они не умеют разговаривать, у них разные языки. Они не жаждут раскола, но глубоко потрясены состоянием власти, общества, того же телевидения. Нет, это не «старая» Россия.


Максим СОКОЛОВ, публицист
К вопросам

1. Мир вообще не любит Христа, и сейчас мы это явно видим.

2. Люди, пришедшие на молебен, и так в церкви, их не надо специально приводить. А тем, кто, находясь вне церкви, подвергает ее критике и требует ее реформировать, не мешало бы для начала побольше узнать о предмете. Они даже не знают, как церковь устроена, а уже хотят изменить ее.

3. Раз иерархия решила провести молебен, значит, наверное, так надо.

4. Я думаю, люди к ХХС приходили добровольно. Как можно по разнарядке свезти людей, которые умеют молиться, знают слова молитв и помнят, какой рукой креститься? На Поклонной не надо было иметь такого знания, а здесь без этого никак. Даже силами власти невозможно организовать такую доставку сведущих в православных традициях людей.

5. Если говорить о церковном народе, то это, скорее, свидетельство объединения. Если говорить о моральной стороне вопроса, это не раскол, это демаркация. Либеральная общественность никогда не любила христианство и, тем более, православие. И сейчас это сделалось для всех понятным.​