— Твой гонорар зависит от того, сколько человек зарабатывает?

— Да.

— На наркоманах ты же, наверное, не очень много зарабатываешь.

— А что с них взять-то? Мне тут одна девочка звонит, которой я помог уйти от уголовной ответственности; она стырила из магазина то ли «Лента», то ли «Карусель» продукты, и ее там поймали. Но для того чтобы была уголовная ответственность, ей понапихали еще товаров. Возбудили уголовное дело, направили в суд. Ну, я ей рассказал всю схему, как там надо все сделать. Она мне потом звонит: «Дмитрий Владимирович, можно я вас отблагодарю?» Я говорю: «В смысле, ты меня отблагодаришь?» Она говорит: «Ну, вот у меня есть три тысячи рублей». Я говорю: «Оставь себе на продукты». Зачем я буду у нее деньги брать, если я понимаю, что они ей нужнее, чем мне?

С наркоманами вообще сложно вести дела — приходим к следователю, я и две подружки, одна другую привела: одна на кумаре, другую кумарит. Следователю за нее пришлось чуть ли не расписываться. Но все-таки не надо так, что если наркоман, то говно. Некоторые адвокаты и с ВИЧ-инфицированными не хотят работать — только посмотрел, уже заразился.

— Ты работаешь с заключенными, у которых туберкулез и ВИЧ. Расскажи, пожалуйста, о тюремной больнице имени Гааза в Ленобласти.

— Да, «турбоВИЧ» — это СПИД плюс туберкулез. У нас в тюрьмах, по данным ФСИН годовой давности, 60 тысяч человек с ВИЧ. Им практически не оказывается медицинская помощь, не проводится антиретровирусная терапия, без которой они не могут выжить, то есть фактически в российских тюремных больницах происходят убийства ВИЧ-инфицированных. «Агора» занимается этим вопросом. А больничка Гааза — там разные отделения есть. Кто может платить — того лечат нормально. Но есть так называемые отверженные — как мой клиент Эдик Разин, обычный зэк, за душой ни копейки, никому он на хрен не нужен, таких просто привозят, ни хрена их не лечат, ничего не добиться — ни лекарств, ничего. И таких, естественно, большинство. Смертность можно было бы понизить: нужны лекарства, финансирование, продукты, ремонт, медицинское оборудование, очень много всего нужно. А кто этим будет заниматься? Здесь заложники ситуации и сами врачи, и заключенные. А государство, по типу, не при делах.

— Дежурный майор ФСИН сказал по телефону «Русской службе BBC», что «они у нас каждый день подыхают». Кто у нас вообще отвечает за тюремную медицину в стране? Мы же ничего не знаем.

— Мы совершенно ничего не знаем. Даже наши общественники туда носа не суют. А я только констатирую: «смерть, смерть, смерть» — не получил препарата, не была сделана операция, не диагностировано заболевание. В Торжке то же самое, в тюремной больнице. Там палаты интенсивной терапии такие, что там ни одного прибора не стоит. Туда привозят, чтобы просто умирать. В Твери построили новый изолятор — новый корпус больницы, хотели туда торжковских привезти, но воз и ныне там.

— По делу Магнитского сейчас обвиняют врачей — ты считаешь, это правильно? У них нет возможности оказать медицинскую помощь, но почему-то у них есть санитары, которые прибегают по вызову кнопки скручивать заключенного.

— Да какие санитары, это охрана с дубинками. Санитары только в психиатрических отделениях. У меня был клиент — я его вытаскивал в течение четырех лет из психушки тюремной. Знаешь, какие нормативы: если ты заезжаешь по тяжелой статье в психиатрическую клинику, ты по-любому там три года просидишь. По-лю-бо-му. Даже если ты выздоровел или у тебя нормальное состояние. Любое замечание добавляет тебе еще полгода. И вот мы с этим парнем прошли за четыре года все режимы — от усиленного до общего и, наконец, до амбулаторного — на свободу. Со строгого сразу на амбулаторный перескочить нельзя. Из психушки человека вытащить — это такая проблема, просто мегапроблема, туда лучше вообще не попадать. Там никакого даже общественного контроля нет, они считают себя закрытыми учреждениями. И прикрывают они всё это врачебной тайной. Так что косить «по шизе» можно с одним условием — если у тебя есть деньги. Все продается, все покупается. Могут в хорошее отделение определить.

— За что этот человек в психушке сидел?

— Ударил человека, и этот человек ударился головой и умер. То, что сейчас с господином Мирзоевым, боксером, произошло. У всех таких статья 111 часть 4 — причинение тяжких телесных повреждений, повлекшее за собой смерть.

— Ты не можешь быть адвокатом всех ВИЧ-инфицированных заключенных в стране. Как ты планируешь им всем помогать?

— Для меня был важен человек, тот же Эдик Разин или Костя Пролетарский. Но сейчас я уже, наверное, перерос конкретные дела и уже делаю некий системный прицел. Все же хотят каких-то системных изменений. С той же больницей Гааза — надо приоткрыть эту систему, посмотреть, как она работает, почему люди умирают. Посмотреть, что там за врачи, действительно ли лекарств не хватает? Поэтому в Следственный комитет было подано соответствующее заявление, в прокуратуру Ленинградской области, — чтобы ра-зо-брать-ся. Соответственно, исходя из этого, мы должны выйти на определенный уровень… Как изменить вот это все? Как это происходит, почему происходит и, исходя из этого, уже определяться. И я считаю, что механизмы, структуру — все это надо давать обществу. Чтобы общество могло реагировать и знало, как реагировать.

— Я тебя не могла поймать для интервью — ты все время куда-то ездишь. Что ты делал во Ржеве?

— Во Ржеве защищаю человека, Новиков его фамилия, который торговал оружием. А ему наркотики шьют. Моя основная задача — доказать, что мой клиент не причастен к сбыту наркотиков. В деле есть протокол: якобы агенты ФСБ купили оружие у подельника Новикова в такой-то день, а на самом деле это произошло в другой день, раньше. Так вот, этот протокол они просто фальсифицировали. Короче, там много мутного в этом деле. Упаковка наркотиков не совпадает … Потом на весах у моего клиента почему-то оказался метадон, хотя он всегда там порох взвешивал…

— Действительно удивительно…

— Да у него были рычажные весы и электронные, на рычажных обнаружили наркоту, хотя ее спокойно можно было вешать на электронных. Понимаешь? Ну, то есть, бред какой-то. Я могу сказать, что председатель ржевского суда Степанов — он действительно разбирается. Мы сейчас еще одну экспертизу назначили. Так что если там будут выявлены фальсификации, ты же, наверное, представляешь, что будет с сотрудниками ржевского ФСБ. У них там недавно начальник, Морев, застрелился в своем кабинете, пулю себе в лоб пустил…

— Почему ты взялся за это дело и что ты пытаешься доказать?

— Когда подкидывают наркоту, когда фальсифицируют материалы уголовного дела в такой структуре, как ФСБ, я считаю, что это очень сильный звонок. Если мы не можем иметь структуру, которая не будет этим заниматься, считай, что у нас все очень плохо в рамках вообще всех уголовных дел. Если это допускается в одном месте — значит, где-то еще это делают еще похлеще. А я не считаю, что ФСБ должно делать такое говно. У них очень мощная база, очень много специалистов, эксперты, следователи, оперативники и мощная техническая поддержка. Что мешает нормально работать? Да ничего.

— То есть ты борешься за чистоту рядов ФСБ?

— Нет, я борюсь за судьбу одного человека. Ему угрожает до двадцати лет по этой статье.

— Тебе когда-нибудь угрожали?

— Я защищал сбытчиков наркотиков, обычных барыг. Защищал их профессионально, не давая их развести, надавить на них. Как-то раз приходит эсэмэска из Госнаркоконтроля: «Ты, такой-то и такой-то, мы тебе жопу порвем». Основной совет по таким вопросам, когда вам пытаются «порвать жопу»: раструбить об этом везде, где только можно, и приплести к этому всех ваших врагов. И только пусть попробуют они вам потом жопу порвать. То есть понимаешь, да? Если кому-то хотят порвать жопу, ее просто порвут, не присылая никаких эсэмэсок.

— По каким делам ты работаешь с «Агорой»?

— За дела, где менты набедокурили, никто не берется. Но если потерпевший готов бороться, «Агора» берет это дело. Если у потерпевшего нет такого настроя, ничего не получится: вот дело Наказнюка было недавно, сорвалось. Там его не просто менты — а приехали сотрудники центрального аппарата ГУВД и его били зверски, ломали, хотели, чтобы он взял на себя, что он какую-то машину во дворе хотел угнать. «Ты на кого работаешь, какая банда, ты че наш бизнес здесь пытаешься делить»… Срощенный криминал — менты-бандиты. Кейс-то хороший! Но на него вышли, что-то предложили ему, наверное, не знаю, он не рассказывал. Он отказался дальше давать показания против ментов.

Берутся такие дела, как дело Выржиковского — его менты подвешивали, все руки ему переломали, по нему были публикации, фотографии, где он весь синий. Такие дела большой резонанс имеют. Мы хотим, чтобы сотрудники милиции хотя бы иногда задумывались о том, что они вообще творят. И чтобы общество знало своих героев в лицо.

— Ну, в системе вряд ли что-то изменилось с 1999 года, когда ты был следователем…

— Ты ошибаешься. Я никогда не видел, чтобы людей избивали, например. У нас же даже этих материалов не было. Если кто-то кого-то толкнул — люди писали жалобы. Собирали убойный отдел на совещание: «Если хоть пальцем тронете задержанного, все сядете». Это всё на совещаниях говорилось. Мы какого-то мужика с адреса сняли, допрашивали целую ночь. Но чтобы его кто-то пальцем тронул, даже подзатыльник дал? Все было нормально — ему и чаю дали, и в туалет выводили, и сидел он без наручников.

Это все зависит от многих людей на местах. Если прокурорский надзор хорошо работает и нещадно карает весь этот беспредел, то уровень его снижается. Если общество замечает каждый такой случай и люди протестуют, этого не будет. Должен быть самоконтроль системы.

— Что-то хорошее с этой системой еще может произойти?

— Знаешь, что мне надо? Только одно. Дайте мне состязательность в суде. И я могу горы перевернуть. Дайте состязательность. Это точка опоры для всех будет. Дайте состязательность! Состязательность заставит систему работать. Перестаньте подыгрывать гособвинению и заглядывать ему в рот, согласовывать там что-то. Всё! Пусть судья сидит молчит, и дайте возможность нам состязаться. Будем состязаться: характерами, упорством, грамотностью, профессионализмом, фактами — и кто кого. И по многим делам сделайте суд присяжных. Всё, ничего больше не надо. Мне лично ничего больше не надо. Остальное я смогу сделать. Есть коронная фраза — увидимся в суде.

Сейчас это есть только по резонансным делам, там, где есть пресса.

— Были у тебя большие неудачи в работе?

— Да, была одна большая неудача. Но это не от меня зависело, и я даже клиентам это не мог донести… Это был Всеволожский городской суд, где всё повязано, поперевязано… Я защищал наркомана, который украл телефон у другого наркомана. Тот, кого обокрали, поехал домой на электричке, пошел до дома через лесополосу, и его уже обнаружили только весной. Труп повесили на парня, который украл телефон. Сфабриковали дело — я в этом уверен. Свидетели в суде все приходили, говорили, что их били, что их принуждали, что за них расписались. Мы почерковедческое исследование провели… Ничего не сработало. Дали девять лет. Судья была непробиваема. Девять лет. Потом был обжалован приговор, но та коллегия, которая разбиралась, — половина спала. Разбирательство заняло ровно пять минут. Так и уехал парень с девяткой. Работал над делом два года. Псу под хвост. Если у нас захотят в стране осудить по беспределу — ничего не поможет.

— Почему ты не работаешь в большой адвокатской конторе какой-нибудь модной?

— А я не модный и не большой. Я работаю с «Агорой», мне с ней хорошо. И я люблю работать с профессионалами. Многих моих коллег раздражает, что мне могут позвонить и я могу подорваться поехать человека выручать. Они говорят — ты че, дурак? Мол, выезд должен стоить 20, 30, 40 тысяч. Но я не вступаю с ними в дискуссии, просто молча делаю свою работу. Бог не фраер, он все видит.

— А, так ты в Бога веришь?

— В Бога верю, конечно. Ну, назови его Вселенский разум или Главный программист…

— И все, что ты видел в своей практике, не убеждает, что никакого Вселенского разума нет?

— Нет, почему, как раз таки это меня убеждает в том, что он есть.

— Ты нашел того, кто сбил твоего отца?

— Ну, я что-то нашел… Потом поговорил с матерью. Ей объяснил все свои мысли, и она пришла к такому же выводу. Мы простили его. Наша семья его простила.

— А вот было самое какое-то чудовище, которое ты защищал?

— Для меня их нет. Все — любимые клиенты. Кто чудовище — тот, который изнасиловал девятилетнюю? Мало ли что у него в голове перемкнуло. Я всех людей оправдываю.

— Почему врачом не стал?

— Биологию не выучил.

— Может быть такое, что ты откажешься от своих клиентов из группы Война? Что они должны сделать, чтобы ты перестал их защищать?

— А вот хрена.

Ссылки

• Письма о Войне, 10.03.2011
• Нужно ли проявить солидарность с группой «Война»? 22.11.2010
• Елена Костылева. Война народная, 13.07.2009