Адвокат Ебнутого

Его клиенты – наркоманы, ВИЧ-инфицированные, зэки, педофилы, проститутки, фашисты, антифашисты, нацболы и художники. ЕЛЕНА КОСТЫЛЕВА поговорила с адвокатом Дмитрием Динзе

Имена:  Дмитрий Динзе

​Мы познакомились с Динзе на суде по делу арт-группы Война, после ареста Николаева и Воротникова, когда они оба были в СИЗО «Лебедевка». В феврале их выпустили, взяв залог — 300 тысяч рублей за каждого. Сейчас активисты Олег Воротников и Наталья Сокол находятся в розыске.

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

Но Леня Ебнутый (Николаев) преспокойно ходит на марши несогласных, а его адвокат Дмитрий Динзе подает ходатайство о прекращении уголовного преследования своего клиента. Динзе также защищал Гаскарова — его оправдали по громкому политическому делу о нападении на администрацию Химок. Проходившему по тому же делу антифашисту Денису Солопову дали условный срок.



— Объясни, почему твоим клиентам часто удается избежать уголовного преследования?

— Наверное, я везучий просто.

— Серьезно. Почему Леню Ебнутого оставили под залогом, а Олега Воротникова объявили уже в международный розыск?

— Понимаешь, иногда процессы лучше распутывать, а иногда их лучше запутывать. С Николаевым я постоянно все распутываю — у Лени всегда все предельно ясно. А Воротников вследствие некоторых особенностей своего характера склонен все запутывать. Но я не ставил своей целью в процессе этой работы, скажем так, «держать» Олега — Олега ничто не сдерживает, и в связи с тем, что его ничто не сдерживает, мы имеем то, что имеем. И куда эта кривая выведет, я не знаю.

— Но Олега же пытались арестовать во время допроса и затем, после неявки на допрос, объявили в розыск?

— Это темный лес, кто там кого пытался арестовать; четкую картину мы бы получили, только если бы действительно что-то произошло, в ту или в другую сторону.

— Подано ходатайство о прекращении уголовного преследования Николаева. А по Олегу будет подано такое же ходатайство?

— Вопрос не ко мне. У Олега другой адвокат.

— Что сейчас происходит с делом?

— Там три дела в одно соединено. В отношении Козы (Натальи Сокол) отдельное дело сейчас — за то, что она якобы поливала ментов мочой на митинге 31 марта. «Мочеиспускательная» экспертиза еще не проведена, по крайней мере я ее в деле что-то не заметил. Воротников и Николаев идут вместе по делу за акцию «Дворцовый переворот», плюс дело по событиям 31 марта. Леня 31-го был, но мочой никого не поливал, его самого там шпыняли, и еще не очень хорошо его погрузили в грузовик… Так что по Лене все отлично, никаких следов, что он какой-либо противоправной деятельностью занимался. У него прекращены все административки, и, если будет прекращено дело за «Дворцовый переворот» против него, он будет чистым как слеза младенца.

— Что будет с Олегом, какие у него варианты?

— Если Олег не хочет в тюрьму и не хочет становиться жертвой нашего государства, единственный вариант — это попросить где-то политического убежища. Потому что здесь ему однозначно жить не дадут, творить он будет из подполья, как партизан при немцах. Потому что у нас не понимают, что такое перформанс, уличное искусство: в других странах сначала стараются разобраться, а у нас сразу по полной — уголовное дело. У меня такое ощущение, что Олега сейчас пытаются вытравить, как Солженицына, — чтобы дело умерло. Ты же представляешь, какой шум-гам начнется, если его дело в суд направить.

— Ты защищаешь Войну на общественных началах?

— Мне позволяет работать с Войной то, что я веду еще сторонние дела с мутными типцами, которые занимаются не совсем деятельностью в рамках закона. И в финансовом плане держусь как-то на них. Плюс я работаю с правозащитной организацией «Агора» — и поэтому я могу делать больше, чем остальные. Я стараюсь не отпускать дело, если от меня окончательно не отказались, движуху какую-то наводить, не останавливаться.

— А этот очередной следователь по делу Войны, Рудь, он вообще собирается кого-нибудь сажать?

— После того как его пропесочили на free-voina, он вообще сидит и молчит, только «угу», «ага».

— Если бы их хотели поймать, их бы уже поймали?

— Я думаю, что их бы поймали, если бы была чья-то личная заинтересованность. Центр «Э» заинтересован их поймать, но какой смысл сотрудникам милиции ловить Каспера с Козой? Они, что, такие великие преступники?

— Так, может, они и не хотят никого ловить?

— Давай поставим вопрос по-другому: а может, у них просто есть совесть? Раньше вот, знаешь, чем занимались следователи? «Износы» (изнасилования), «парашютисты» (самоубийцы), потом «убои» всякие разные, похищения. Ну и экономики еще немного. То есть какие там экстремисты? Да ходи ты, говори что хочешь, расклеивай любые листовки — кого это волнует? Если бы тогда такое дело образовалось, поверь мне, никто бы это ничего не расследовал. Пожурили бы мальчиков, сказали бы — идите.

— Ты ведь раньше сам работал следователем?

— Да, здесь придется рассказать одну историю. Отец мой примечательным человеком не был, работал в такси. И погиб он непримечательно. Его на Невском проспекте насмерть машина сбила. Мне было тогда 14 лет, и это впоследствии сыграло определенную роль. Мы нашли его только через три месяца после смерти, и то опознали лишь по куртке, по часам, его похоронили как неизвестного. Было возбуждено дело, мать ходила на все эти расследования, рассказывала. Коррупция уже на высоком уровне была, особенно в дэтэпэшных делах со смертельным исходом. Тогда я понял, кем я хочу стать. Я решил стать следователем и, может быть, этих людей как-то разыскать. Поступил в академию МВД.

— Сколько ты проработал следователем?

— С 1998-го по 2000-й.

— Почему ушел?

— Вел дело в Красногвардейском районе, где порезали двух человек. В прокуратуре сказали: «Сажай, а суд потом разберется». Доказательств у меня не было, парень свою вину отрицал, короче, у меня было убеждение, что парень невиновен, и я не выполнил указание начальства. Потом эта же начальница меня уволила, влепив выговор за нарушение профессиональной этики следователя: я купил пейджер у знакомого риелтора, которого подозревали в связи с квартирными убийствами и который к тому же был неоднократно судим. Мне нужна была связь — а нам копейки тогда платили. Я ходил в папиной куртке, в джинсах одних по три года и в свитере с Апрашки.

— Дело ясное, что дело темное.

— А я не говорю, что я не темный и не мутный.

— Ты работаешь…

— …с антифашистами, наркоманами, ВИЧ-инфицированными, проститутками, с теми, у кого гепатит, просто осужденными, которые на зоне, а теперь еще и с нацболами.

— А у тебя какие-то собственные убеждения есть?

— Вот Воротников меня очень долго пытал по этому поводу. Собственных политических взглядов нет, собственных убеждений нет.

— Ты и фашистами занимаешься?

— Да, занимался. «Дело Линка» такое было: школьники убивали приезжих и видео убийств выкладывали в интернет. Попросили меня очень слезно помочь мальчику, который снимал на видео избиения. Мол, у него дедушка ветеран войны, мальчик рос в проблемной семье, ни мамы, ни папы. Вот я и начал ему помогать вылезти из всего этого дерьма. Он дал признательные показания и получил условный срок, чему был очень рад. Так что фашистами занимаюсь только при одном условии: когда человек осознал свою вину, полностью раскаялся и выложил всех своих товарищей по партии. Самому Линку я бы никогда не стал помогать.

— Почему?

— Да потому что он урод.

— Так значит, у тебя все-таки есть политические взгляды?

— Я не вникаю в политические взгляды, меня интересуют прежде всего бумажки, которые шиты белыми нитками, и проблемы конкретного человека. Когда человек ко мне обращается, я же не знаю, кто он — нацбол, фашист, извращенец, еще какой-нибудь… Я, например, защищал парня, который изнасиловал девятилетнюю девочку. Ему, правда, «на тюрьме» было тяжело, и я ему, конечно, искренне сочувствовал…

— Что делал, после того как уволили?

— «Зенит» поконсультировал как юрисконсульт, потом работал в общественной организации — они помогали заключенным. Искал себе работу, искал себя, если вот так говорить. Потом стал адвокатом Ленинградской областной коллегии у Акиндиновой Светланы Юрьевны, которая у меня уже одиннадцать лет заведующая.

— Расскажи о работе в «Агоре».

— Работа в «Агоре» называется «привлеченный адвокат». С Пашей Чиковым, директором «Агоры», мы познакомились на конференции по ВИЧ-СПИДу в Польше, куда я поехал от «Гуманитарного действия». В принципе, правозащитная деятельность у меня началась с «Гуманитарного действия». У них есть большой автобус и малый автобус, малый работает с уличными проститутками, большой — с наркопотребителями. Там можно сдать тесты на ВИЧ, получить презервативы, салфетки, иглы, обмен шприцов, там есть психолог, можно получить направление к какому-нибудь врачу в Боткина — то есть программа снижения вреда, что уже давным-давно существует в Европе.

В автобусе мой телефон висит, и многие наркоманы мне звонят, консультируются. Я ездил на этом малом автобусе — пришла девочка, у нее ребенок, она ВИЧ-инфицированная. К ней подъехали оперативники, мол, поехали. Привезли, дают протокол, говорят, надо подписать. Она подписала, потом спрашивает, а что это. А это статья 228 часть 2 — наркотики, «но ты не бойся, получишь условно, нам надо палки делать». Она начала все это рвать, ее избили и заставили подписать еще раз. Такие вот проблемы. Девочек и насилуют… ну понятно, какие сотрудники милиции с ними работают, с каким положением в обществе и с каким правосознанием уличным. Там огромный пласт работы.

Ссылки

• Письма о Войне, 10.03.2011
• Нужно ли проявить солидарность с группой «Война»? 22.11.2010
• Елена Костылева. Война народная, 13.07.2009