Искусство и политика: новая апатия?

На следующий день после Шествия против нацистского террора, которое поддерживали многие деятели искусств, OPENSPACE.RU публикует материалы собственного круглого стола, касающегося сходных материй

Имена:  Александр Архангельский · Глеб Морев · Дмитрий Гутов · Екатерина Дёготь · Павел Бардин

Круглый стол «Искусство и политика: новая апатия?» прошел в начале декабря на выставке интеллектуальной литературы NON/FICTION. Друг с другом разговаривали художественный критик и куратор ЕКАТЕРИНА ДЁГОТЬ, художник ДМИТРИЙ ГУТОВ, писатель и журналист АЛЕКСАНДР АРХАНГЕЛЬСКИЙ и режиссер ПАВЕЛ БАРДИН. От OPENSPACE.RU разговор вел ГЛЕБ МОРЕВ.

Глеб Морев: Для начала существенное уточнение. В объявлении о теме нашего круглого стола выпал вопросительный знак. Формулируя тему, мы про себя проговаривали ее так: «Искусство и политика: новая апатия?» Мы исходили из расхожего представления о том, что нынешнее положение дел все больше напоминает ситуацию лет 30—40 назад, а именно период так называемого застоя, и слово «апатия» отсылает к тому времени. Эта точка зрения недавно была выражена метафорой, на которой построен текст Владимира Сорокина, опубликованный на сайте Snоb.ru. Текст называется Underground и прямо вырастает из сопоставления воспоминаний Сорокина о его молодости семидесятых годов и нынешнего положения дел, когда новые молодые люди, такие же, каким был молодой Сорокин, подпадают под обаяние нового андеграунда, то есть всего того, что не находит выхода в свободное культурное пространство. Сорокин называет имя Лимонова как знак этого нового андеграунда. Мне кажется, этот текст симптоматичен, но это лишь одна из точек зрения, потому что процессы, которые происходят в последнее время, именно фундируют вопросительный знак в нашей теме. Хотелось бы спросить у участников круглого стола, которые представляют разные сферы художественной деятельности, какими им видятся стратегии отношения художника и политики сегодня. Есть ли здесь действительно параллели с прошлыми эпохами? Может быть, Александр Архангельский начнет?

Александр Архангельский: Нужно для начала разобраться в том, в чем эпохи похожи, а в чем различны. И 30—40 лет назад мы имеем в виду или 20? Это не одно и то же. Любое сравнение, любая параллель хромает. Но чтобы она хромала не на обе ноги, нужно определиться более четко. Если мы ощущаем, что мы в начале застоя, — это одна история, если в сердцевине — другая, если на излете — третья. По некоторым признакам, мы на излете, по другим — в сердцевине. По каким в сердцевине? Вот по этой замеряемой апатии населения, когда все принимают ситуацию, а недовольство не вышло за пределы узкого слоя. Если не монетизируют льготы, если пенсионеров не обижают, то все в порядке. Если бы партия «Единая Россия» не была такой жадной, она все равно бы выигрывала — немножко с другими цифрами, но победа ее простым большинством у меня не вызывает никаких сомнений. С этой точки зрения мы в сердцевине.

Если мы посмотрим на процессы, свидетелями которых мы стали в последнее время, то увидим, что это излет. Начался технологический износ, а это обычно происходит к концу существования систем. Саяно-Шушенская ГЭС — это довольно показательный символ. Ее не доводили до ума все последние десятилетия, хотя все знали, что при советской власти она была построена плохо. Но она работала, работала, все знали, что ее заклинит, но она продолжала работать, пока не исчезла, не обвалилась система. То же самое происходит с правоохранительными органами. Все знают, что они никуда не годятся, и сами они знают, что они никуда не годятся, и власть знает, но они вроде есть, и вроде пока все не рухнуло. И все знают, что рано или поздно рухнет, но ведь не рухнуло же пока, значит, она работает, эта система. А потом вдруг выясняется, что сами участники этой системы, ее колесики и винтики, давным-давно ее системой не считают. Я имею в виду и Дымовского, и то, что произошло вслед за ним. Дымовский, мягко говоря, не романтический герой, но в каком-то смысле это не имеет ни малейшего значения. Потому что если вы знакомы с людьми в погонах, то понимаете, что пока система есть, человек в погонах может ее ненавидеть, но он против нее не пойдет. Он из нее уйдет или покончит с собой, но не пойдет против системы, это другая психология, другая логика. Если — не важно, по каким причинам, из-за сведения счетов с начальством, с кем угодно — человек из этой системы идет против нее, значит, она мертва. И если другие начинают идти по его стопам, это тоже значит, что она мертва.

Вот мы только что с Бакштейном обсуждали ситуацию с судьями Конституционного суда. Мы знаем, что и раньше судьи Конституционного суда выдавливались из системы, они мягко из нее уходили, ну, Морщакова — яркий пример. Но это никогда не выходило наружу, это никогда не было явно предъявлено обществу ни с той, ни с другой стороны: судьи Конституционного суда никогда открыто не шли против системы, нарушая неписаные правила, и система никогда их не выбрасывала, признаваясь в том, что она их выбрасывает. А это значит, что система тоже под знаком вопроса.

Если мы смотрим на то, что происходит на Кавказе, мы видим то же самое. Все вроде работает. Ну, дали в аренду территорию Чечни в обмен на лояльность, вроде как-то все поспокойнее. Хотя все прекрасно понимают, что о тех батальонах, которые туда получил в свое распоряжение Кадыров, Дудаев не мог и мечтать. И управляемость полностью отсутствует. В любую секунду может произойти все, что угодно, достаточно ситуации развернуться в другом направлении, и вы ее уже не остановите.

Это просто набор каких-то поверхностных примеров, которые бросаются в глаза, и по этим критериям мы на излете застоя. И накануне выпадения из него вопрос: куда? И, соответственно, те культурные тактики, которые были возможны в середине семидесятых, не могут работать по одним причинам, а те, которые были возможны в середине восьмидесятых, не могут работать по другим. И это значит, что надо искать совершенно другие ходы. Мне-то кажется, что нулевые были временем для работы над ошибками, временем политической пустоты, которая высвободила для нас возможность обдумать, в чем были ошибки наших предшественников. И главная из этих ошибок заключалась в том, что при поздней советской власти героический путь возобладал над системным. Польская «Солидарность», когда она была интернирована в 1981 году, и не только «Солидарность», но и часть оппозиционных интеллектуалов занимались не тем, что готовили заговоры и побеги. Они писали законы, которые будут принимать, когда придут к власти. Они готовились к системному преобразованию. Да, время сейчас такое, завтра будет иное. Нас не ждут впереди брызги шампанского; никакого эмоционального подъема, который был в середине восьмидесятых, не будет. Будет очень трудная, медленная, мучительная, скучная работа — либо будет полный обвал.

©  OPENSPACE.RU

Глеб Морев

Морев: Павел Бардин.

Павел Бардин: На мой взгляд, никакой апатии не существует. А существует попытка с помощью денег искусственно создавать эту апатию. Например, апатия начинается в тот момент, когда есть чей-то личный запрос на творчество и есть встречный ответ в виде бюджета, который присылается из структур, аффилированных с администрацией. Человек успокаивается и может делать что-то такое вяло патриотическое, чувствуя себя в профессии и в бытовом комфорте. При этом на самом деле апатии нет ни в политике, ни в искусстве. Наоборот, есть желание власти оставаться у власти и манипулировать людьми от искусства, есть желание людей от искусства менять мир и поднимать некомфортные темы. Мне кажется, апатии нет.

Ссылки

• Андрей Лошак. Я против, 15.11.2010
• Давид Рифф о границе между критикой и пропагандой, 10.02.2009
• Восстание масс, 04.02.2009