У «Вежливого отказа» заумь — от звукоподражаний («LZ», «Блюз») до анаколуфа (в «Страданиях») — стоит в одном ряду с «Алфавитом» нашего соотечественника Валерия Шерстяного или новоджазового голландца Яапа Блонка. И вообще, вспомните-ка совсем недавнее — «Как я провел этим летом»!

Глава 3. Refusal in opposition

Музыка «Вежливого отказа». В первую очередь это акустический, по сути, саунд группы, узнаваемый моментально; с риффами трубы/саксофона или без них, со скрипкой Сергея Рыженко или с валторной Аркадия Шилклопера. Этот звук — почти физико-математическая константа группы со времени записи знаменитой и любимой всеми «мелодийной» пластинки 1988 года. Как и широкие интервалы с хроматическими заполнениями. И — блюз, действующий не как «танец рокенроль», а как спецэффект.

В самой группе говорят об «иллюзии народных песен». «Песни и пляски неизвестных народов» — кажется, так называли музыканты между собой эту программу в ранний период ее становления. Игорь Стравинский когда-то называл свои регтаймы портретами в том же смысле, в каком «Вальсы» Шопена являются портретами вальса как танцевального жанра. «Вежливый отказ» сам намекает, какой жанр портретирует — «Марш», «Страдания» (подвид русской частушки). Однако — со свойственной себе парадоксальностью — называет «Блюзом» пьесу, которая на самом деле лишь как бы блюз, а песня со стильными блюзовыми брейками Павла Карманова получает название просто по первому слову в ее тексте: «Перевод».

Почему-то у нас сравнивают «Вежливый отказ» только с их старшими рок-коллегами эпохи расцвета рок-музыки. В свое время упоминавшийся уже Игорь Стравинский посвятил свое небольшое сочинение «Симфонии для духовых (памяти Клода Дебюсси)», хотя с музыкой самого Дебюсси это сочинение вроде бы не имело ничего общего. Конечно, при желании можно услышать в композиции «LZ» «Вежливого отказа» влияние легендарной группы — тем более что Джон Пол Джонс после распада LZ ушел далеко за рамки хард-рока, даже в сферу вполне академической камерной музыки, и, видимо, это можно было расслышать в классический период хотя бы на уровне подсознания. Уверен, так же глубоко запрятаны электрогитарные риффы «Дирижабля» и в сногсшибательный грув нового «Вежливого отказа».

Специалист по современной музыке Tibor Kneif в старейшем в истории музыковедческом журнале Melos/Neue Zeitschrift fur Müsik отмечал «мотивную плотность» в прог-роке группы Jethro Tull, которую также упоминают в связи с «Вежливым отказом» (тем более сейчас, когда в группе появился свой флейтист — Карманов). Эта «плотность» (которую у нас назвали бы тесным взаимодействием слов и музыки) естественна для «Вежливого отказа». Но почему-то в разговорах о «Вежливом отказе» совсем забывают про Фрэнка Заппу (между прочим, несколько раз даже музыкально цитировавшего Стравинского).

Известные нам вокальные композиции «Вежливого отказа» — это тоже часто не столько песни — songs, — сколько art songs, по-немецки kunstlied, по-нашему — романсы. Причем в обоих значениях этого термина: и как вокальные сочинения, в которых слово и музыка как бы следуют друг за другом, а не только накладываются по формуле запев-припев, и в бытовом значении — как жестокие романсы.

«Вежливый отказ» вообще виртуально воссоздает 1910—1920-е годы нашей истории, а именно — не осуществленное в реальности соединение русского музыкального авангарда — футуризма/конструктивизма — с низовой культурой. Неслучайно на памятном концерте «Отказа» с камерным ансамблем «ПерСимфАнс» (кстати, тоже название из революционных 1920-х) звучала музыка Стравинского и, в те годы, авангардиста Александра Мосолова, сочетавшего «поэзию машин» (балет «Сталелитейный цех», от которого осталась только симфоническая картина «Завод», в которой вопреки легендам никакого подражания индустрии нет, как есть оно, например, в «Симфонии гудков» Арсения Аврамова, реально исполнявшейся заводскими гудками города Баку) как раз с самым махровым бытом. А Роман Суслов даже блистательно выступил на этом концерте в качестве исполнителя мосоловских «Газетных объявлений».

Примечательно, кстати, что «Симфонию гудков» чуть ли не впервые после Арсения Аврамова реализовал на своем лейбле ReR знаменитый Крис Катлер, сооснователь движения Rock In Opposition. Вот с кем надо бы — нет, не сравнивать, а сопоставлять эстетику «Отказа» — с Aksak Maboul, с This Heat и в первую очередь с инструментальной группой Univers Zero, причем не столько периода бури и натиска 1970—1980-х, а уже нового, 21 века. В «Страданиях» Павел Карманов вольно или невольно отсылает и к одному из их стилистических истоков — до сих пор, в сущности, оппозиционному минимализму 1960-х, фортепьянной партии в знаковой для истории рок-музыки композиции «Rainbow in a Curved Air» Терри Райли.

Впрочем, ими список сопоставления явно не ограничивается, но это тема отдельного разговора.

Как бы банально это ни прозвучало, но музыка «Вежливого отказа» — современная музыка, и сопоставления с динозаврами рока ее имидж не исчерпывают. Если бы потребовалось описать «Вежливый отказ» для современной молодежи (особенно без нашего исторического бэкграунда), то почему бы не представить себе акустический вариант Primus (конечно, без тинейджерских текстов) и Morphine — c роялем вместо саксофона. «Вежливый отказ» к тому же, как и весь Rock In Opposition, балансирует на лезвии опасной бритвы между роком — стеной звуков, когда все играют всё («Жаль» из «Косы на камень», «Страдания» из «Гусей-лебедей») — и утонченной джазовой аранжировкой/импровизацией, как в «Мурке» с импровизацией Андрея Соловьева, чья труба эффектно выезжает из тутти, и с кодой в манере, опять же (!), некоего виртуального ретро, чуть ли не польки.

«Мурка»
Murka / Geese and Swans by vezhlivy_otkaz


И еще один парадокс джаз-рока (рискнем воспользоваться этим расхожим и прилипчивым термином)  «Вежливого отказа»: «Перевод» исполняется не в роковой (диезной), а в джазовой (си-бемоль) «духовой» тональности, однако (!) — с блестящей (первой) импровизацией джазмена Соловьева «полемизирует» соло на скрипке панк-рокера Сергея Рыженко.

1920-е: у нас продолжалась необъявленная гражданская война, добивали НЭП и начинали коллективизацию, а в нью-йоркском Гарлеме — в «Савое» и «Коттон-клубе» — уже рождался рок-н-ролл, еще под названием линди-хоп (в шоу Кэба Кэллоуэя — старичка из «Братьев Блюз»). В нашей истории одно генетически связывается с другим. Наверное, нет необходимости напоминать о том, как эта тема войны — гражданской — становится в русском роке чуть ли не сквозной, чтобы не сказать определяющей. Говоря словами Генриха Гейне (активного участника эстетической гражданской войны): «Если хочешь сетовать на разлад, то сетуй на то, что мир сам раскололся надвое. Ведь сердце поэта — центр мира, поэтому оно с воплем должно было разбиться в наши дни. Через мое же сердце прошла великая трещина мира…». И пока только «Вежливый отказ» поднялся до того же уровня обобщения.

И, наконец, вместо заключения вспомним опять стихотворение футуриста Терентьева «Как хорошо поют живые...». Несмотря на кодовый характер последнего альбома, «Вежливый отказ» многое еще может сделать «в оппозиции». В конце концов, остались еще «пробелы между строк». Если только «Вежливый отказ» вдруг в очередной раз не сделает шаг в совершенно неожиданную для всех нас сторону. Впрочем, в альбом «Гуси-лебеди» уже включен «Этюд», а на концертах звучит «Лухта».

«Лухта»

Ссылки

• Роман Суслов: «А я музыкант, что ли?» 07.04.2010