«Как хорошо поют живые...»

Критик ДМИТРИЙ УХОВ о символике, авангардизме, сближениях и парадоксах в новом и старых альбомах «Вежливого отказа»

Имена:  Амир Джунусов · Герберт Маркузе · Дмитрий Ухов · Игорь Стравинский · Павел Карманов · Петр Плавинский · Роман Суслов

Глава 1. Вежливый отказ одномерному человеку

Если начинать с самого начала, то есть c названия, то для ровесников из числа потенциальных соратников и слушателей «Вежливого отказа» на Западе оно однозначно ассоциируется с философом Гербертом Маркузе, который в книге «Одномерный человек» (1964) определял начинавшееся превращение молодежной субкультуры, в том числе и рок-н-ролла, в контркультуру как Great refusal — Великий отказ. Можно, конечно, поинтересоваться у одного из сооснователей группы и автора этого названия Петра Плавинского, читал ли он в то время Маркузе, но в любом случае, в советской контрпропаганде, одним махом разоблачавшей и буржуазное общество, и молодежный протест против репрессивной капиталистической цивилизации, «Одномерный человек» упоминался к месту и не к месту.

Глава 2. Люди в пейзаже

Тем, кто хочет разобраться в истории группы «Вежливый отказ» или вообще впервые с ней сталкивается, я бы рекомендовал начать именно с альбома 2010 года «Гуси-лебеди». В нем содержится все, через что прошел «Вежливый отказ» за четверть века своей истории: и по-юношески романтический durchbruch (прорыв) энергетики во втором альбоме группы «Пыль на ботинках», характерный для всего андеграунда, вырвавшегося наружу во второй половине 1980-х. И авангард почти что научных «Этнических опытов». И рискованно ироничная, как весь постмодернизм, игра с общепринятыми музыкальными жанрами в альбоме «И-и раз!..». Показательно, что, кажется, только в этих двух последними названных альбомах есть краткие, но точные прямые музыкальные цитаты: настоящая русская народная — «Гуляли подружки» — в роли вступления ко всему циклу «Этнических опытов», а в «И-и раз!..» — знаменитый «Эпиграф: Тучи над городом встали...», отрывок из песни клезмерского репертуара начала ХХ века, которая с русским текстом и соответствующим названием вошла в кинофильм Козинцева и Трауберга «Юность Максима».

Хроникер «Вежливого отказа», скрывающийся под псевдонимом Амир Джунусов и наблюдающий эволюцию группы «изнутри», считает, что в одном из треков теперь уже предпоследней программы «Герань» 2002 года уже содержится то, что окончательно оформилось в цикле «Гуси-лебеди» в 2010-м. В течение последнего года «Вежливый отказ» показывал отдельные номера из этого цикла в диаметрально противоположных программах — в расширенном составе с участниками камерного оркестра «ПерСимфАнс» в мае 2009-го и в камерном составе unplugged на именном фестивале композитора Владимира Мартынова в феврале 2010-го (минус труба и барабаны). Однако никто из побывавших на этих концертах, а также на клубных выступлениях группы в GogolClub в 2008—2009 годах, и представить себе не мог, сколько драйва вложит «Вежливый отказ» в студийную запись.

В «Герани», в первой части двухчастного музыкального (!) палиндрома «Гражданской войны» («Наступление»), недвусмысленное противопоставление двух знаковых фигур русской революции — Карла Маркса и Петра Кропоткина — это не реальный исторический контекст, а художественная, в том числе «психологическая» символика:

          Клим Ефремыч скачет на коне
          В правой ручке сабля наголо
          В левой ручке Маркса первый том
          Он его читает по утрам

          А навстречу ему Нестор Махно
          В правой ручке сабля наголо
          В левой ручке том Кропоткина
          Он его читает — по ночам

                    Текст Михаила Пророкова и Анны Арциховской-Кузнецовой

Во время реальной Гражданской войны ортодоксальные марксисты и кропоткинцы-анархисты были, скорее, вместе, чем друг против друга. Соответственно и столкновение солдата с джигитом во второй части этой «двойчатки» («Отступление») — это не столько современность, сколько «псевдолубочный» образ духовной брани — борьбы человека с самим собой.

Любопытно также, что все текстовые аллюзии (кроме одной) в альбоме «Гуси-лебеди» — включая цитаты из «Памятника» Пушкина («..душа в заветной лире…», «…доколь в подлунном мире...»), аллюзию на «Я говорю с эпохою, но разве..» из «Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…» Мандельштама («…я думал, что беседую с эпохой…») в песне «Тикирика» (текст Аркадия Семенова) и, вероятно, невольную реминисценцию на «Алые паруса» Александра Грина в «Бурятской морской» (текст Романа Суслова) — не выходят за тематические рамки перманентной Гражданской войны. То же происходит и с реалиями и историческими персонажами этого альбома: Соня из «Мурки» — уж не знаменитая ли это авантюристка Сонька Золотая Ручка? Да и сама предательница Мурка, она же коза рогатая, откуда родом (знаменитая одноименная песня была написана в Одессе в 1920 году)? А пьеса №3 — «Перевод»: «В сердце нож, в гильзе пыж...» — это ли не жестокий романс с виртуальным красноармейским маршем («Наш бронепоезд стоит на запасном пути»)?

«Гражданская война (Наступление)»
Гражданская война: Наступление / Герань by vezhlivy_otkaz

{-page-}




Лишь одна фраза в текстах этого альбома — «Твой портрет у меня на майке, Райка», где само имя Райка резко снижает пафос всего альбома — однозначно принадлежит современности. Однако этот атрибут наших дней — майка «с портретом» — лишь напоминает о том, что Гражданская война у «Вежливого отказа» — это метафора: она вычислена и смоделирована чутьем и музыкальной интуицией Романа Суслова и его соавторов. Это — мысленный эксперимент, достоверный портрет эпохи, точный взгляд окрест из нашего с вами времени.

Да, название композиции «Лед Зеппелин» вроде бы тоже из современности. Но свинцовый дирижабль «жесткой конструкции» графа Цеппелина указывает и на начало прошлого века.

Однако вернемся к теме. В альбоме «Герань» война с самим собой еще продолжается. А в цикле «Гуси-лебеди» ее результат уже открыто постулируется: «Моя страна сдана без боя» — та же «Тикирека» на стихи Семенова. Сдана, хоть это и «…край желанный, край навеки любимый...»: интересно, осознанна ли эта аллюзия Романа Суслова в тексте «Бурятской морской» на старую детскую песенку композитора Кабалевского.

Пусть сам Роман Суслов и относится к названиям, в том числе и к названию всего цикла «Гуси-лебеди», как к «рокировке» и «манипуляции» на уровне «фонетики», однако стоит напомнить, что на русской обложке «Этнических опытов» бородач в косоворотке — это самый что ни на есть герой одной из песен, Икар, взятый еще до неизбежного падения ВНИЗ. Так и сами «Гуси-лебеди», и концептуальное решение обложки, выполненное московским дизайнером Игорем Гуровичем, актуально ассоциируется с движением ВВЕРХ. Спрашивается: а куда «вверх»? В потусторонний мир, который символизирует Баба-Яга и которого чудом (как-никак, волшебная сказка) удается избежать брату и отправившейся на его поиски сестре? В отличие от связки воздушных шариков старика Карла и школьника Рассела из анимационного блокбастера Up?

А еще стоит напомнить самим себе «русского летающего мужика Ефима», непродолжительный полет которого в «Андрее Рублеве» Тарковского такой же эпиграф к действию, как точные цитаты у «Вежливого отказа». И то, что сыграл эту эмблематичную «рок-энд-роль» у Тарковского не актер, а практически никем тогда не узнанный поэт Николай Глазков. Этакий «степной волк» с московского Арбата, в свое время придумавший самиздат (самсебяиздат, если быть точнее), без всякой надежды на признание тогдашнего народа/властей писавший в 1940-е:

          Украшают флаги ад,
          Ветрами играя.
          Это только плагиат
          Будущего рая.

Впрочем, с «Вежливым отказом» вообще надо быть готовым к странным сближениям, парадоксам, исключениям, которые только подтверждают правила.

Например, знаменитые глоссолалии лидера «Вежливого отказа», которые идут, наверное, от джазовой вокальной импровизации, скэта. Но укоренены они, по всей видимости, в разговорной манере звучания группы в целом. Редкие примеры подобных опытов есть и в прог-роке (Дамо Сузуки эпохи Can), и в академической музыке («Абстрактная опера №1» Бориса Блахера, в которой персонажи изъясняются без слов. Или — «Рефрен» Карлхайнца Штокхаузена, у которого музыканты голосом изображают то, что не могут сыграть на своих инструментах).

Однако по уровню содержательности заумь Романа Суслова однозначно сближается с авангардом начала прошлого века: от автоматического письма дадаистов и сюрреалистов до русского футуризма:

          Ах, милый поэт, здесь любятся не безвременьем, а к
          развеянным облакам!

                    Бенедикт Лившиц «Люди в пейзаже», 1911

А вот этот текст мог написать (или спеть) и сам «Вежливый отказ»:

          как хорошо поют живые
          Топают с вокзала обнявшись водку
          льЮт на мостовую ХРЮДЬ
          здохни перед фотографическим кабинетом ИЛИ
          Заверни за угол
          выпей чаю с угольками НА
          припомаженной Булке отдохни
          СУТЯГА
          здравия желаем
          ВЫСОКОБЛАЧИНЫГА

                    Игорь Терентьев, 1919

{-page-}




У «Вежливого отказа» заумь — от звукоподражаний («LZ», «Блюз») до анаколуфа (в «Страданиях») — стоит в одном ряду с «Алфавитом» нашего соотечественника Валерия Шерстяного или новоджазового голландца Яапа Блонка. И вообще, вспомните-ка совсем недавнее — «Как я провел этим летом»!

Глава 3. Refusal in opposition

Музыка «Вежливого отказа». В первую очередь это акустический, по сути, саунд группы, узнаваемый моментально; с риффами трубы/саксофона или без них, со скрипкой Сергея Рыженко или с валторной Аркадия Шилклопера. Этот звук — почти физико-математическая константа группы со времени записи знаменитой и любимой всеми «мелодийной» пластинки 1988 года. Как и широкие интервалы с хроматическими заполнениями. И — блюз, действующий не как «танец рокенроль», а как спецэффект.

В самой группе говорят об «иллюзии народных песен». «Песни и пляски неизвестных народов» — кажется, так называли музыканты между собой эту программу в ранний период ее становления. Игорь Стравинский когда-то называл свои регтаймы портретами в том же смысле, в каком «Вальсы» Шопена являются портретами вальса как танцевального жанра. «Вежливый отказ» сам намекает, какой жанр портретирует — «Марш», «Страдания» (подвид русской частушки). Однако — со свойственной себе парадоксальностью — называет «Блюзом» пьесу, которая на самом деле лишь как бы блюз, а песня со стильными блюзовыми брейками Павла Карманова получает название просто по первому слову в ее тексте: «Перевод».

Почему-то у нас сравнивают «Вежливый отказ» только с их старшими рок-коллегами эпохи расцвета рок-музыки. В свое время упоминавшийся уже Игорь Стравинский посвятил свое небольшое сочинение «Симфонии для духовых (памяти Клода Дебюсси)», хотя с музыкой самого Дебюсси это сочинение вроде бы не имело ничего общего. Конечно, при желании можно услышать в композиции «LZ» «Вежливого отказа» влияние легендарной группы — тем более что Джон Пол Джонс после распада LZ ушел далеко за рамки хард-рока, даже в сферу вполне академической камерной музыки, и, видимо, это можно было расслышать в классический период хотя бы на уровне подсознания. Уверен, так же глубоко запрятаны электрогитарные риффы «Дирижабля» и в сногсшибательный грув нового «Вежливого отказа».

Специалист по современной музыке Tibor Kneif в старейшем в истории музыковедческом журнале Melos/Neue Zeitschrift fur Müsik отмечал «мотивную плотность» в прог-роке группы Jethro Tull, которую также упоминают в связи с «Вежливым отказом» (тем более сейчас, когда в группе появился свой флейтист — Карманов). Эта «плотность» (которую у нас назвали бы тесным взаимодействием слов и музыки) естественна для «Вежливого отказа». Но почему-то в разговорах о «Вежливом отказе» совсем забывают про Фрэнка Заппу (между прочим, несколько раз даже музыкально цитировавшего Стравинского).

Известные нам вокальные композиции «Вежливого отказа» — это тоже часто не столько песни — songs, — сколько art songs, по-немецки kunstlied, по-нашему — романсы. Причем в обоих значениях этого термина: и как вокальные сочинения, в которых слово и музыка как бы следуют друг за другом, а не только накладываются по формуле запев-припев, и в бытовом значении — как жестокие романсы.

«Вежливый отказ» вообще виртуально воссоздает 1910—1920-е годы нашей истории, а именно — не осуществленное в реальности соединение русского музыкального авангарда — футуризма/конструктивизма — с низовой культурой. Неслучайно на памятном концерте «Отказа» с камерным ансамблем «ПерСимфАнс» (кстати, тоже название из революционных 1920-х) звучала музыка Стравинского и, в те годы, авангардиста Александра Мосолова, сочетавшего «поэзию машин» (балет «Сталелитейный цех», от которого осталась только симфоническая картина «Завод», в которой вопреки легендам никакого подражания индустрии нет, как есть оно, например, в «Симфонии гудков» Арсения Аврамова, реально исполнявшейся заводскими гудками города Баку) как раз с самым махровым бытом. А Роман Суслов даже блистательно выступил на этом концерте в качестве исполнителя мосоловских «Газетных объявлений».

Примечательно, кстати, что «Симфонию гудков» чуть ли не впервые после Арсения Аврамова реализовал на своем лейбле ReR знаменитый Крис Катлер, сооснователь движения Rock In Opposition. Вот с кем надо бы — нет, не сравнивать, а сопоставлять эстетику «Отказа» — с Aksak Maboul, с This Heat и в первую очередь с инструментальной группой Univers Zero, причем не столько периода бури и натиска 1970—1980-х, а уже нового, 21 века. В «Страданиях» Павел Карманов вольно или невольно отсылает и к одному из их стилистических истоков — до сих пор, в сущности, оппозиционному минимализму 1960-х, фортепьянной партии в знаковой для истории рок-музыки композиции «Rainbow in a Curved Air» Терри Райли.

Впрочем, ими список сопоставления явно не ограничивается, но это тема отдельного разговора.

Как бы банально это ни прозвучало, но музыка «Вежливого отказа» — современная музыка, и сопоставления с динозаврами рока ее имидж не исчерпывают. Если бы потребовалось описать «Вежливый отказ» для современной молодежи (особенно без нашего исторического бэкграунда), то почему бы не представить себе акустический вариант Primus (конечно, без тинейджерских текстов) и Morphine — c роялем вместо саксофона. «Вежливый отказ» к тому же, как и весь Rock In Opposition, балансирует на лезвии опасной бритвы между роком — стеной звуков, когда все играют всё («Жаль» из «Косы на камень», «Страдания» из «Гусей-лебедей») — и утонченной джазовой аранжировкой/импровизацией, как в «Мурке» с импровизацией Андрея Соловьева, чья труба эффектно выезжает из тутти, и с кодой в манере, опять же (!), некоего виртуального ретро, чуть ли не польки.

«Мурка»
Murka / Geese and Swans by vezhlivy_otkaz


И еще один парадокс джаз-рока (рискнем воспользоваться этим расхожим и прилипчивым термином)  «Вежливого отказа»: «Перевод» исполняется не в роковой (диезной), а в джазовой (си-бемоль) «духовой» тональности, однако (!) — с блестящей (первой) импровизацией джазмена Соловьева «полемизирует» соло на скрипке панк-рокера Сергея Рыженко.

1920-е: у нас продолжалась необъявленная гражданская война, добивали НЭП и начинали коллективизацию, а в нью-йоркском Гарлеме — в «Савое» и «Коттон-клубе» — уже рождался рок-н-ролл, еще под названием линди-хоп (в шоу Кэба Кэллоуэя — старичка из «Братьев Блюз»). В нашей истории одно генетически связывается с другим. Наверное, нет необходимости напоминать о том, как эта тема войны — гражданской — становится в русском роке чуть ли не сквозной, чтобы не сказать определяющей. Говоря словами Генриха Гейне (активного участника эстетической гражданской войны): «Если хочешь сетовать на разлад, то сетуй на то, что мир сам раскололся надвое. Ведь сердце поэта — центр мира, поэтому оно с воплем должно было разбиться в наши дни. Через мое же сердце прошла великая трещина мира…». И пока только «Вежливый отказ» поднялся до того же уровня обобщения.

И, наконец, вместо заключения вспомним опять стихотворение футуриста Терентьева «Как хорошо поют живые...». Несмотря на кодовый характер последнего альбома, «Вежливый отказ» многое еще может сделать «в оппозиции». В конце концов, остались еще «пробелы между строк». Если только «Вежливый отказ» вдруг в очередной раз не сделает шаг в совершенно неожиданную для всех нас сторону. Впрочем, в альбом «Гуси-лебеди» уже включен «Этюд», а на концертах звучит «Лухта».

«Лухта»

Ссылки

• Роман Суслов: «А я музыкант, что ли?» 07.04.2010