Пусть неудачник плачет

Русский концептуализм — Кабакова или Сорокина — в Европе понимают. Но Мартынова совсем не поняли

Меня давно интересовала подоплека происшествия, случившегося в 1998-м в Мадриде, когда Венский филармонический оркестр крупно облажался, играя «Болеро» Равеля. Будто бы один за другим музыканты стали врать или киксовать, в итоге чего были освистаны.

Дирижер Андрей Борейко, с которым я обсуждал эту историю, говорил мне, что таких оркестров, где никто никогда не ошибается, нет. Но если в Венском филармоническом кому-то случается сфальшивить, то весь оркестр мгновенно так концентрируется, что остаток исполнения проходит еще лучше, чем если бы ошибки не произошло.

Выдвигалась и та версия, что музыканты лажали специально, чтобы зачем-то насолить дирижеру Лорину Маазелю. Запись эту версию опровергает. С тромбонистом, который действительно крупно лажается, видимо, что-то случилось: предположим, ему на губу сел мадридский комар. Никакого злонамеренного остроумия в его игре не слышится. Более того, к середине соло тромбонист комара сгоняет и доигрывает вполне благополучно.



Итак, перед нами обычный пример творческой неудачи, а речь о ней я завел потому, что и нам недавно хорошо досталось — правда, не от испанцев, а от пуритан.

Предыстория такая: в 2002 году по инициативе продюсера Эдуарда Боякова Большой театр и Мариинский театр одновременно заказали оперы современным композиторам, Леониду Десятникову и Владимиру Мартынову. Только Десятникова в Большом поставили, а Мартынова в Мариинском — нет. Вместо Мартынова Валерий Гергиев принял к постановке оперу Александра Смелкова «Братья Карамазовы». Опера же Мартынова («Vita nuova» по Данте, либретто Мартынова и Боякова) понравилась дирижеру Владимиру Юровскому, который и взялся за нее со своим Лондонским филармоническим оркестром.

Недавно Гергиев возил «Карамазовых» в Лондон. Композитору Смелкову досталось от лондонских критиков на орехи. Писали, что он передрал у Чайковского и Мусоргского все, да только не их талант. «А Валерий Гергиев, если думает, что теперь закрыл графу «современная опера», сильно ошибается», — писал один критик.

Так и надо Гергиеву, подумал я тогда. Променял Мартынова на Смелкова. Сам небось локти кусает, да поздно уж.

Через несколько дней в том же Лондоне Владимир Юровский дал премьеру, тоже в концертном исполнении, оперы Мартынова. Повезло англичанам на русские оперы. К сожалению, рецензии на Мартынова оказались еще хуже, чем на Смелкова.

Одна
Другая
Третья
Четвертая
Пятая

Пять газет — и ни одного доброго слова. Нет, одно есть: «Как и в случае с «Карамазовыми», технически все сделано отлично». Исполнителей рецензенты выгораживают и даже, посмеиваясь, жалеют. Как звучало у оркестра и хора, хвалят. Но критические рейтинги — одна звездочка или ноль. Ругань такая, что страшно цитировать. Переведи на русский, так выйдет даже и непечатно. «Мартынов доводит постмодернизм до крайностей, чтобы прикрыть нехватку вдохновения и правореакционные взгляды на невозможность прогресса» — это еще самое вежливое из всего.

Влетело по первое число и Юровскому — за выбор: «Зачем надо было подбирать партитуру столь плохую, что даже те русские, которые ее заказали, не стали ее исполнять?» Описывается «лондонский фан-клуб Мартынова, который состоит из Владимира Юровского в качестве основателя, председателя и единственного члена».

Еще через несколько дней Юровский исполнил «Vita nuova»  в Нью-Йорке. Там нет стольких влиятельных газет, как в Лондоне, но и одной The New York Times хватило. Ее обозреватель, видимо, не читал британских коллег, поэтому выбранился теми же самыми словами, что и они.

Шестая

«Банальность», «претенциозность», «посредственность», «белиберда», «ни копейки (kopek) оригинальности», «нахватал и смешал». Мы бы так не написали даже про Смелкова. «Заимствования столь очевидны, что «оммаж» превращается в плагиат». Охотно перечисляются ингредиенты: православные песнопения, духовная музыка ренессанса, романтизм, минимализм и «бог знает что еще». Один из критиков полагает, что с тем же успехом можно было исполнить студенческие упражнения в стиле Малера или Штрауса, «хоть мои». Уход со сцены в духе «Прощальной симфонии» Гайдна расценивается как избитый трюк, уже было у Шнитке. В качестве источников упоминаются и скорее всего незапланированные автором Орф, Элгар, Бриттен и Корнгольд. Противопоставляются Мартынову Пярт, Гурецкий и Тавенер, на чьей территории автор «антиоперы» «Vita Nuova» со свойственным ему «самомнением» вдруг оказался.

Я воспринял случившееся как свою личную неудачу. Много лет я слушаю музыку Мартынова, стараюсь о ней писать, и мне все равно кажется, что я в ней не все понимаю. А тут раз — и зарубили сплеча. Просто какое-то фатальное непонимание культур.

Как здесь:



Или как здесь:



Вероятнее всего, пуританам просто было скучно. Ту же самую смесь они бы переварили, составь Мартынов ее поувлекательнее, и в претензию бы поверили, прояви он больше уважения к человеческому терпению. Умеют же кинорежиссеры слеплять фильмы из нескольких слоев. Внешний слой, где джунгли с индейцами или лошади с церквями — для публики. А подспудный слой, рефлексия — для знатока.

Но Мартынов не таков. У него на музыку, кроме мысли, ничего не навешано.

Однажды, много лет назад, после концерта Мартынова к нему подошел Илья Кабаков и сказал: «Мы делаем одно дело». И Мартынову это было дороже похвал музыкальных критиков.

Русский концептуализм — Кабакова или Сорокина — в Европе понимают. Но, видимо, не там, где большие залы, в которых играет Лондонский филармонический оркестр. Кроме того, по выставке Кабакова можно пройтись за пять минут, Сорокина можно сразу пролистать на последнюю страницу, а «Vita nuova» сколько длится? Один критик честно написал: «Уже прошло два часа с четвертью, а я все не понимал, о чем идет речь».

У нас к Мартынову есть кредит доверия. Мы согласны выносить его «максималистический минимализм» столько, сколько он захочет. А если кто-то, взбесившись, хлопнет дверью (я был свидетелем такой сцены), оставшиеся почувствуют себя на одну интеллектуальную ступеньку выше. У британцев такой конвенции нет.

Ну и напоследок — история еще одного человека, потерпевшего неудачу. Коммерсант Брайан Суини Фицджеральд, или Фицкарральдо (в фильме Херцога его играет Клаус Кински), захотел построить в джунглях Перу оперный театр и пригласить петь Карузо. Опуская детали, перейду к развязке: племя спустило его пароход по порогам. Мечта разбилась, но в утешение Фитцкарральдо устроил концерт самому себе. В финале фильма на палубе парохода, который ему уже не принадлежит, он наслаждается тем, как заезжая труппа поет оперу Беллини «Пуритане».


Автор — редактор отдела культуры газеты «Ведомости»


Еще по теме:
Владимир Юровский: «Мартынов вообще не совсем композитор», 10.02.2009

Другие колонки Петра Поспелова:
Достоверность спасения и склеротичность культуры, 30.01.2009
Нам бы такие премии, 15.12.2008
Надо ли пороть музыканта, 14.11.2008