— Создается впечатление, что XX век — это время, когда отдельно взятые энтузиасты пытаются освободить искусство от необходимости что-либо высказывать, а основная масса людей требует вернуть веру в высказывание.

— Безусловно, но зачем говорить об основной массе, если искусство всегда элитарно? Это не всенародное дело.

— Поэтому вы не особенно расстраиваетесь, когда вас неправильно понимают? К примеру, в своей знаменитой книге «Беседы со Шнитке» Александр Ивашкин заявил, что для вас негреховная музыка — это музыка для церкви. Как вы относитесь к подобной интерпретации?

— Скажу вам честно: я имею дело с разными профессиональными сообществами — художниками, литераторами, философами. Нет более неадекватного сообщества, чем музыканты. Когда читаешь музыкальные книги, просто ужасаешься — это какая-то каббалистика. Музыковедение выпало из сферы гуманитарного знания. Мне приписывают вещи, которые я никогда не говорил. Что касается Ивашкина, у нас с ним наладились отношения, поэтому вряд ли он сейчас сказал бы так. Но, к примеру, в Союзе композиторов, не пригласив меня, устроили обсуждение книги «Конец времени композиторов» и разбили ее в пух и прах. Потом выясняется, что текст на самом деле практически никто в глаза не видел. Из композиторов книгу читали Загний и Батагов. Всё. Мысль о конце времени композиторов многие воспринимают буквально, но я не имел в виду, что все композиторы должны в один день умереть от тифа.

— Когда Леонида Десятникова попросили назвать достойных современных композиторов, он, как ни странно, заговорил о Земфире Рамазановой. Академический композитор выделил совершенно не академического. Насколько я знаю, ансамбль Татьяны Гринденко Opus Posth должен был играть с Земфирой на прошлогоднем концерте в «Олимпийском»…

— Да, мы собирались сыграть несколько композиций, но что-то не срослось… У нас часто размывают понятие «композитор». Хотя оснований для композиторства у Земфиры гораздо больше, чем у других. У нее очень яркий материал. Так что здесь я, пожалуй, соглашусь с Десятниковым.

— Во время вашего фестиваля в «Доме» вы сейчас впервые играли «Книгу танцев». Ваше прежнее произведение с созвучным названием «Танцы на берегу» указывало на некую пограничность. Берег — это неопределенное пространство между водой и сушей, между да и нет. В «Книге танцев» уже не указано пространство этих танцев. Значит ли это, что шаг куда-то сделан?

— Шаг сделан не в какую-то определенную сторону. Пацюков (заведующий отделом экспериментальных программ ГЦСИ. — OS) хорошо сказал о «Книге танцев»: это не шаг, а вытаптывание пространства.

— Второго апреля в Рахманиновском зале будет продолжение вашего фестиваля. Какое произведение вы будете играть? Применимо ли вообще сейчас к музыке слово «произведение»?

— По поводу программы: будет играться оркестровая вещь, которая исполнялась в Штатах. Она была заказана семьей Солженицына и посвящена его памяти. Также фрагменты «Апокалипсиса» и «Стена сообщений». По поводу самого термина «произведение»: от него по-прежнему никуда не деться. Тем более если речь идет о Рахманиновском зале. В «Конце времени композиторов» я писал о том положении, в которое попадают минималисты, называющие свои произведения «внеперсональными ритуалами». Как они могут быть «внеперсональными ритуалами» в ситуации концертного зала? Если мы из всего корпуса григорианского хорала выламываем отдельные антифоны и исполняем их на концерте, они превращаются в произведение, хотя таковыми не являются.

— В своих произведениях вы обращаетесь к пространству сакрального искусства. Какому именно?

— Есть целый ряд пространств. Они не мистические, а с определенными, прочитываемыми параметрами, которые не обязательно должны указывать на христианскую сакральность. К примеру, египетское пространство, Долина Царей или индуистские храмы — это что, не сакральное пространство? Сакральное пространство — это избавленное от психологизма пространство, где присутствует священное.

— Вы часто говорите о необходимости поиска нового сакрального пространства…

— Да, человек в том виде, в каком он есть, не может дальше существовать. Кризис, о котором уже столько сказано, непонятно, чем кончится. Но чем бы он ни кончился, ясно, что в такое состояние современный мир привел именно человек.

— «Конец времени композиторов», «Конец русской литературы» — названия ваших книг. Когда же наступит конец этих бесчисленных концов? Мы всё еще живем в эпоху постмодернизма или он себя уже изжил?

— Он себя так просто изжить не может, его нужно кончить. Для того чтобы эта эпоха кончилась, нужны не просто свежие идеи. Нужны действия. Быть может, религиозные действия. Но человек пока это не осознает в полной мере. Наверное, обстоятельства еще заставят. Или вообще ничего не будет. Как сказано в «Апокалипсисе», «будут кусать языки от ужаса…». Апокалипсис не значит конец всему. Это переходный момент. Когда не будет выхода, человеку придется измениться.


Еще по теме:
Петр Поспелов. Пусть неудачник плачет, 6.03.2009
Владимир Юровский: «Мартынов вообще не совсем композитор», 10.02.2009

Другие материалы раздела:
Дмитрий Ренанский. От Моцарта до Берга: европейская опера, начало года, 19.03.2009
«Другое пространство» в Московской филармонии, 17.03.2009
Борис Филановский. Вундеркиндергартен, 13.03.2009