«Вагнер – это чистый спорт!»

МИХАИЛ ФИХТЕНГОЛЬЦ, ИГОРЬ ПОРОШИН и ЕКАТЕРИНА БИРЮКОВА поговорили о том, что объединяет оперу и большой спорт

Имена:  Игорь Порошин · Михаил Фихтенгольц

Музыкальный продюсер Михаил Фихтенгольц и спортивный журналист Игорь Порошин по настоянию Екатерины Бирюковой как-то сели, поговорили и нашли много схожего в их сферах деятельности.


Екатерина Бирюкова: Итак, мне кажется, между миром спорта и миром оперы становится все больше и больше общего. Вот первое, что приходит в голову: оперный мир молодеет, срок годности певца укорачивается. Оперным театрам нужны более молодые, не стертые голоса, более выносливые и мобильные певцы…

Игорь Порошин: То есть если бы Мария Каллас дожила до 70 лет, ее бы освистали?

Михаил Фихтенгольц: Дело не в этом. Если бы, скажем, она начала карьеру в 35 лет, то ей бы было очень сложно найти менеджера. Потому что сейчас возраст, в котором хорошо, что называется, запускать дело, сместился лет на 10, если не больше. Сейчас уже на рынке запросто можно встретить певцов 22—23 лет.

Бирюкова: Которые, между прочим, дешевле стоят…

Фихтенгольц: Да, это тоже важно. Сейчас многие театры заинтересованы в том, чтобы приглашать молодых певцов. Все, конечно, говорят, что они поддерживают молодежь, стоят у истоков карьеры. На самом деле за этим часто кроется банальная мысль сэкономить деньги. Потому что бюджеты оперных театров продолжают урезаться.

Бирюкова: Какие еще общие законы в этих двух мирах? Вот наверняка ценится умение прогнозировать. Что будет с этим молодым певцом или спортсменом через пять лет? Если ты его покупаешь, сделаешь ты на нем деньги или нет?

Порошин: Мне дико интересно, что будет в этом смысле с оперой. Какие гены отвечают за голос? Ведь сейчас генетика станет главной движущей силой в спорте. Собственно, это и есть конец света в спорте. Его первая фаза — генная диагностика, которая уже является реальным сервисом. А завтра это станет чем-то сродни походу к стоматологу. И вторая, завершающая фаза конца света в спорте — это генная терапия, то есть активное вмешательство и, можно сказать, опротестование промысла Господа.

То есть мальчик восьми лет приходит в кабинет, садится к аппаратику, у него берут волос, делают анализ и говорят: «Знаете, парень ваш для бокса офигительно хорош, а теннисиста из него ни хрена не выйдет». Это фактически уже завтрашняя реальность, почти сегодняшняя.

Мне интересно относительно голоса. Можно ли будет делать такой же прогноз? «Есть ли у моей девочки шансы петь в Опера Гарнье?» И тогда карьера будет стартовать не в 20 лет, а в 5. Вот next future.

Фихтенгольц: Нет, я думаю, это не next future. Потому что голосовые связки — это вещь гораздо более загадочная и менее изученная. Собственно, для успеха оперного певца должны быть два условия: природа и выучка. Мне кажется, у вас — то же самое. На сколько процентов класс спортсмена определяется физическими данными и на сколько — выучкой и грамотной подготовкой?

Порошин: Должна быть некая комбинация. Но вопрос в том, что в каждом виде спорта есть своя комбинация. Например, я боксер, у меня тяжелый удар, но слабо с реакцией. Дальше я иду к генному терапевту, и он мне «подкручивает» реакцию. И мне интересно — можно ли будет «подкручивать» голос? Лечить его, исправлять?

Фихтенгольц: Сейчас тенденция такая — более всего ценятся не какие-то роскошные данные, голосовая природа, а некий комплекс. То, что называется full package. Часто про какого-то успешного певца, Анну Нетребко, например, говорят: «She is great package». То есть это очень гармоничное сочетание природных данных, выучки, внешности, актерского дарования и каких-то личностных качеств. И тут ничего особо не «подкрутишь».

Порошин: А известны случаи, когда целые династии были с вокалом связаны?

Фихтенгольц: Известны. Но очень редко бывает, когда прямо в нескольких поколениях в семье чудные голоса. В XIX веке был знаменитый певец Мануэль Гарсиа, у которого были две потрясающие дочери: Мария Малибран и Полина Виардо. Но вообще-то если у отца фантастическая вокальная природа — совершенно не обязательно, что у детей будет такая же. Ребенок начинает петь в детском хоре, у него чудный дискант, есть вероятность около 50 процентов, что этот голос после мутации, связанной с половым созреванием, превратится во что-то настоящее. Но гарантии нет. И тем более никто не может предсказать, будет ли у мальчика тенор, баритон или бас.

Порошин: Так это же прекрасно! Опера будет оплотом подлинного, того, что нельзя предугадать! Это будет высшей роскошью, потому что в будущем почти все можно будет предугадывать. Спорт, каким мы его знали, умрет. Потому что непредсказуемость — это то, что делает спорт спортом. А генная терапия всякую непредсказуемость исключает.

Бирюкова: Давайте не только о будущем, но и о настоящем. Как насчет стирания национальных границ и, соответственно, национальных школ в едином глобализированном пространстве?

Порошин: Это есть, и это плохо. Потому что людям необходимо это запретное удовольствие евроатлантической цивилизации — пережить поединок «наших» против «ненаших». Поэтому певцы должны выходить на сцену с флажками. Возможно, с какими-то национальными гербами на груди. Выходит польская певица петь Тоску, а весь балкон выкуплен людьми с польскими флагами.

Фихтенгольц: На вокальных конкурсах так и происходит. Национальное самосознание, гордость за своих, недоверие к чужим — это никуда не девается. Но в театрах класса B и C, то есть в маленьких провинциальных театрах, поют в основном местные певцы, потому что бюджеты другого не предполагают. А театры топ-уровня — интернациональные.

Порошин: Прямо как в футболе…

Бирюкова: Что еще объединяет оперу и спорт?

Порошин: Главное — это то, что и спорт, и опера являются содержанками. Причем про оперу это знают все. А про спорт существует массовое заблуждение. Дескать, спорт — это большой бизнес. Просто в спорте примерно в тысячу раз больше денег, чем в опере. Это содержанка, которая управляется по бизнес-модели.

Фихтенгольц: Были попытки управлять и оперой по модели шоу-бизнеса, но сейчас уже наработаны свои механизмы. Они заключаются в том, чтобы при оперном театре создать эффективно действующий отдел маркетинга. Фандрайзинг — это наше все. Но в опере, в отличие от спорта, за конкретным индивидом не стоят мощные рекламодатели. Финансируются все-таки не отдельные певцы, а оперные театры. Только звезды топ-класса заключают рекламные контракты — как у Нетребко было. А в спорте это сплошь и рядом.

Порошин: Это объясняется как раз теми тремя нулями, которые отражают разницу интересов людей к спорту и к опере. То есть спортом более-менее интересуется несколько миллиардов, а оперой — несколько миллионов. Три нуля — вот и вся разница между рекламными контрактами Анны Нетребко и Майкла Джордана.

Фихтенгольц: Но рекламный контракт Майкла Джордана — это правило. Рекламный контракт Анны Нетребко — это исключение из этого правила.

Порошин: Да, это попытка раскрутить ее по законам спорта. В этом смысле опера в десятки раз консервативнее, инерционнее, и она всегда будет заимствовать технологии шоу-бизнеса и спорта.

Фихтенгольц: Есть, кстати, несколько компаний, которые торгуют и оперными певцами, и спортсменами. Например — IMG, у которой есть еще и модельный бизнес.

Порошин: Да, IMG очень широко понимает понятие энтертейнмента, причисляя сюда и оперу, и спорт, и поп, и фокусы в цирке. Что правильно. Все это является зрелищем, развлечением. Вопрос только — чьим развлечением.