«Дон Жуан» в Большом театре

Чернякову и Курентзису тесно в одном спектакле

Имена:  Алина Яровая · Вольфганг Амадей Моцарт · Димитриос Тилякос · Дмитрий Черняков · Екатерина Щербаченко · Колин Бальцер · Теодор Курентзис · Франко Помпони

В Большом театре проходит премьерная серия первой оперной постановки сезона, которой еще до ее рождения было уготовано место главного оперного события года. Помимо имен Дмитрия Чернякова и Теодора Курентзиса, которые сами по себе являются этакими опознавательными сигналами, есть еще название престижного французского фестиваля в Экс-ан-Провансе, где премьера спектакля – правда, с наполовину другим кастингом и другим дирижером – прошла этим летом. «Дон Жуан» – это копродукция с Эксом, а также с мадридским театром «Реал» (где теперь правит знаменитый оперный интендант и горячий поклонник Чернякова с Курентзисом Жерар Мортье) и Оперой Торонто. Можно сказать, актуальная европейская новинка с пылу с жару.

Про режиссерскую концепцию Чернякова, которую можно было посмотреть (в зависимости от финансовых возможностей) живьем или в сети, уже написаны тома красивых исследований, в том числе и на OPENSPACE.RU. Поэтому напомню только три главные постановочные идеи.

1. Нет никаких сверхчеловеческих сил. Вместо эффектной загробной жизни – тихий семейный ад, в который погружены все восемь героев оперы, превращенные в членов одной респектабельной семьи. Вместо пришельца с того света на финальное застолье семьи приходит специально нанятый родственниками, загримированный под Командора человек, который доводит Дон Жуана до сердечного приступа. Вот и все. Зато все остальные, совершив совместную гадость и успешно перешагнув через испытание под названием «Дон Жуан», испытывают наконец облегчение, расслабляются, немедленно излечиваются от неврозов и очень уместно поют заключительный мажорный ансамбль.

2. Дон Жуан никакой не мачо, а довольно слабый, но симпатичный человек, который от женщин все больше склоняется к бутылке. Одна из самых щемящих сцен – Серенада, которую он почти шепотом, кружась в одиноком пьяном танце, напевает вовсе не служанке, а самому себе. Дело, конечно, не в сексуальной распущенности, которая в спектакле показана с какой-то детской неловкостью. Главное в том, что он другой, лишний; он и притягивает, и несет с собой разрушение.

И хотя в случае с Командором Черняков борется с иррациональностью, тут он без нее никуда – фактически осмысленность спектакля зависит от того, насколько харизматичным и манящим будет исполнитель этой роли. В Эксе Дон Жуан был другой, там всё держалось на могучем потускневшем обаянии датского баритона Бо Сковхуса. Двух московских, совершенно разных Дон Жуанов при этом совершенно не стоит ругать. Оба очень выразительны. Грек Димитриос Тилякос играет добрую и привлекательную беспомощность. Итальянец Франко Помпони – придурковатую агрессивность, может, даже более удачную. Но все равно спектакль изначально ставился не на них, и премьера в Большом прошла в атмосфере ностальгии по тому «настоящему» «Дон Жуану», которого мы так и не обрели.

3. Оперным условностям, благодаря которым хорошо знакомые друг с другом персонажи вечно не узнают друг друга из-за какой-нибудь смехотворной смены головного убора, объявлена война. На это тратится невероятное количество сил режиссера, актеров и публики, которая в результате оказывается в еще более закавыченном, чем у Моцарта, пространстве. В московском спектакле эти усилия совсем чрезмерны. Стоит признать, что описывать спектакль интереснее, чем его смотреть.

И вот еще что. Вообще-то предполагается, что до этого публика должна насмотреться нормальных «Дон Жуанов» – так, чтобы уж тошнило, чтобы опера прочно сидела в культурной памяти. И вот теперь порефлексировать на ее тему, поиграть с ней в шарады. Но в Москве такой публики нет. Получается, не в коня корм. Это не тот случай, что с «Евгением Онегиным». Так что при всей внешней привлекательности идея копродукции, при которой уравниваются очень разные культурные ситуации, в данном случае плохо работает.

Другая проблема постановки – пресловутый тандем Чернякова и Курентзиса, считающийся чуть ли не нашим национальным ноу-хау, на самом же деле – просто вынужденное объединение двух самых ярких представителей отечественной оперы. Но им тесно в одном спектакле. Они совершенно друг в друге не заинтересованы. Как Курентзис прекрасно бы прожил без кропотливого черняковского кинематографизма на сцене (что, собственно, и предполагалось, когда «Дон Жуан» затевался в Большом еще с Анатолием Васильевым), так и Чернякову совершенно без разницы, на жильных или металлических струнах играют в яме. В яме и на сцене происходят две абсолютно разные истории, каждая по-своему революционная. Но только одна другую как бы гасит.

Действительно, надо еще подумать, что тут является более эпохальным моментом – упразднение статуи Командора или то, что оркестр Большого театра (конечно, не весь, только те, кто хотели, благо моцартовский состав гораздо скромнее того, к которому тут привыкли) в рекордные сроки освоил жилы, натуральную медь и фирменный стиль Курентзиса, раскапывающего в Моцарте скорее барокко, чем классицизм. И то, что там теперь воркуют лютня и барочная гитара. В конце концов, спектакль в Москве пробудет всего два года, а купленные жильные струны и старинные смычки останутся.

На пресс-конференции Курентзис запальчиво заявил, что главный герой постановки – оркестр. И это так и есть, слушать все его негромкие большей частью подробности – большое удовольствие. А в финальной сцене зато никакого разверзшегося ада не нужно – достаточно шквалистой бури в яме.

Но все-таки оркестровая яма – это еще не весь спектакль. Главный магнит у Курентзиса сейчас – оркестр, а солисты на сцене периодически живут совершенно своей жизнью, не совпадающей с главным красующимся героем. Это тем более жалко, что интернациональный кастинг-то сильный (и очень обидный для традиционного самоощущения Большого театра) и есть несколько настоящих открытий.

В первом составе, где нет ни одного солиста Большого, это прежде всего фантастический парящий тенор Колина Бальцера в роли Оттавио; он исполнял ее и во французском спектакле. Оттуда же в Москву перекочевали Черстин Авемо – Церлина, Анатолий Кочерга – Командор и Давид Бизич (в Эксе – Мазетто), который в Москве повышен до Лепорелло второго состава. Яркую краску, в первую очередь актерскую, дает Вероника Джиоева (Эльвира).

Второму составу, впрочем, тоже грех жаловаться на своего Оттавио – отличного Райнера Троста. Здесь также обнаружился ангельской красоты сопрано у Донны Анны – Биргитты Кристенсен. Кроме того, во второй состав были допущены люди из Большого: молодая примадонна Екатерина Щербаченко (Эльвира), которая мужественно, но не без потерь справлялась с моцартовской партией; и совершенно беспроблемная участница Молодежной программы Алина Яровая (Церлина) – настоящая находка и, кажется, персонаж, уже не имеющий никакого отношения к традиционному самоощущению Большого театра.