Музыка как праздник и как высказывание

Четыре рояля, два строя, хоровая опера и симфония имени Ходорковского

Имена:  Алексей Зуев · Алексей Любимов · Арво Пярт · Валентин Сильвестров · Владимир Мартынов · Джордж Антейл · Карл Черни · Марк Пекарский · Михаил Дубов · Павел Карманов · Павел Сербин · Петр Айду · Чечилия Бартоли

На прошлой неделе в Москве случилось нечто удивительное. Премьеры новых сочинений — российские и мировые — так наползали друг на друга, что в одном случае даже пришлось добавить спецпросмотр для журналистов, чтобы те потом успели на конкурирующий концерт. Я сейчас говорю не о старом добром узкоцеховом фестивале Союза композиторов «Московская осень», который идет своим чередом, а о невероятном скоплении той новой музыки, которая считается вроде как актуальной. И аудитория которой не то чтобы дико широка, но зато верна и активна.

Итак, началась неделя с крупномасштабного проекта Алексея Любимова в Большом зале Консерватории (между прочим, полном), где сочинения были собраны по чисто внешнему признаку: чтобы было много роялей, лучше — четыре (за ними, помимо Любимова, сидели Михаил Дубов, Петр Айду и Алексей Зуев). Бочком туда попала Соната (1937) Бартока для двух фортепиано и ударных — отличная, настоящая музыка, не уверена, что уместная. Потому что вопрос о том, что считать настоящей музыкой, а что — лишь играми в нее, в данном случае лучше бы было не поднимать.

Но в любом случае праздник, что называется, удался. Пресмешной салонный Концертный квартет (1830) Карла Черни для затравки, рафинированное истаивание Пьесы (1959) Мортона Фелдмана, узнаваемый и даже какой-то уютный в своей внеэмоциональной концептуальной узнаваемости Владимир Мартынов («Листок из альбома — 2», 2009). И самый зрелищный пункт программы — «Механический балет» (1924, исполнялась версия 1953 года) американского музыкального террориста Джорджа Антейла, изначально предназначавшийся для экспериментального фильма Фернана Леже. Везде — четыре рояля в разных диспозициях, в последнем случае еще и с большим скоплением ударных Марка Пекарского, с такой экзотикой, как пропеллер, вдобавок. Плохо ли?

Следующий праздник недели — премьера сочинения Павла Карманова, в котором нашел наилучшее применение его позитивный минимализм. Потому что композитору пришлось улаживать отношения непримиримых оппонентов — аутентистов и традиционалистов. «Эрмитаж» Алексея Уткина и Pratum Integrum Павла Сербина — два ансамбля, играющие в разных манерах, на разных инструментах — что между ними может быть общего? К тому же помимо неразрешимых психологических противоречий есть еще и вполне материальные, звуковысотные. Ведь ноту «ля» в соответствии с архивными изысканиями последователи исторически достоверного исполнительства (аутентизма) настраивают почти на полтона ниже обычного.

Но подобная проблема как раз оказалась удачным подспорьем для композиторской мысли. Кармановский «Дважды двойной концерт» (кульминация программы двух ансамблей в Доме музыки) для двух флейт, двух гобоев и двух камерных оркестров в двух разных строях получился этаким симпатично-колючим. Новое блюдо из хорошо известных ингредиентов. Ниже можно послушать Павла Карманова и посмотреть фрагмент репетиции.



При некоторой нотной грамотности видно, что пианистка играет в ми мажоре, а клавесинистка — в фа мажоре. И совсем не страшно.

Премьера «Гвидона» Александра Маноцкова в «Школе драматического искусства» на Сретенке (репетицию мы уже показывали) — еще одна премьера этой недели, тоже вполне праздничная. Даже, можно сказать, просветленная. Но без лицемерия.

Дополнительный спецпросмотр был придуман именно для этого спектакля — чтобы как-то разойтись с самым медийным событием прошлой недели, российской премьерой Четвертой симфонии Арво Пярта, посвященной Ходорковскому. По понятным внемузыкальным причинам это сочинение уже наделало немало внемузыкального шума. Хотя OPENSPACE.RU может похвастаться и высокопрофессиональным его разбором, сделанным Леонидом Десятниковым.

Скрывающийся от мира православный эстонец Пярт — очень серьезная фигура: возможно, самая серьезная для современной российской ситуации, где место композитора-пророка как-то не занято. Сам он приезжал в Москву на репетиции симфонии с оркестром Musica Viva, но на концерт не остался — то ли обидевшись (такие были разговоры), что он происходит не в Большом зале Консерватории, а лишь в переполненном Рахманиновском, то ли, наоборот, из-за своей нелюдимости.

Устроителем мероприятия был все тот же Алексей Любимов, который таким вот радикальным образом открыл свой консерваторский абонемент под названием «Выйти за пределы, прикоснуться к реальности». В пару к Пярту в программе был еще один гуру из СНГ — проживающий на Украине Валентин Сильвестров. Крутой поворот от ультрасложности к «новой простоте» был совершен обоими композиторами в далекие семидесятые и уже сам по себе является классикой.

Сильвестрову, который и сам посидел за роялем («Багатели» для фортепиано), и послушал из зала свою концертно-литургическую музыку в исполнении камерного хора «Духовное возрождение» под управлением Льва Конторовича, досталось первое отделение концерта. Второе начала крошечная, но эмблематичная фортепианная пьеска «К Алине», открывшая того Пярта, которым он сейчас и является (ее исполнил Любимов). После чего последовала главная музыка вечера — написанная год назад симфония Los Angeles.

О праздничности и каком бы то ни было приятном времяпрепровождении на данном вечере речь не шла. И не только из-за посвящения. Но и из-за опять возникшего (как и в случае с Бартоком) ощущения настоящего.

Сильвестров, правда, провоцирует совершенно обратную реакцию. Потому что его поэтика — это не высказывание, а виртуозное его избегание. Он постулирует самоценность мелочевки, маленькой безделушки, вспоминает в своих комментариях инвенции Баха и миниатюры Шопена и выступает против гигантомании. Но на самом деле его музыка имеет смысл именно в своей огромной массе. «Багатели», в которых пианист что-то бесконечно долго и тихо мурлыкает на своем рояле, выражают это наилучшим образом. Это долгое, последовательное погружение в сладкий обман без начала и конца, вроде бы с виду приятный, но в действительности весьма изматывающий. Хотите — понимайте как игру, хотите — как серьезное.

Пярт же — это уж точно не про игру. Музыка симфонии — это сжатость, напряжение, давление. Пярт не боится открытых эмоций и открытых высказываний, благо при его профессионализме он может позволить себе не впасть при этом в пошлость — даже когда в финальном тюремном марше оркестр лезет все выше и выше, на поднебесные ноты, после чего звучит колокол. Типа — вознесся.

Очень показательно, что присутствовавший в зале Владимир Мартынов, вроде бы собрат Пярта по «новой простоте», не дожидаясь финала, демонстративно вышел из зала. Оказывается, противоречия тут даже глубже, чем у аутентистов и традиционалистов. И их обнаружение — наверное, главный итог уникальной прошлой недели.