Леонид Десятников – Борис Филановский: «Мы и на небесах будем работать под раскаты грома»

Два композитора – бывший и нынешний колумнисты OPENSPACE.RU – о «Воццеке» и о себе, о фрейдизме и Sprechstimme, о бедном люде и хипстерах-ботаниках

Имена:  Альбан Берг · Арнольд Шенберг · Борис Филановский · Вениамин Баснер · Джордж Гершвин · Дмитрий Черняков · Дмитрий Шостакович · Игорь Стравинский · Кристиане Бюхнер · Леонид Десятников · Теодор Курентзис

Леонид Десятников. Можно, черные начнут? Во времена Берга у венской богемы было в ходу жаргонное словечко Daigetzen (идиш) — глубокомысленная интеллектуальная болтовня. По-моему, самый подходящий формат для OPENSPACE.RU. Итак, бойцы вспоминают минувшие дни. Мы оба проходили «Воццека» в консерватории. У меня это было в середине 70-х…

Борис Филановский. А у меня в начале 90-х. Но, кстати, мы его проходили с одним и тем же преподавателем — Людмилой Григорьевной Ковнацкой.

Л. Д. Давайте сначала про вас. Петербургская — только что переименованная — консерватория, начало 90-х. Как это было?

Б. Ф. Я был тогда бесчувственный пень. И меня эта опера совершенно не вперла. Никакого шрама она на мне тогда не оставила. Шрам появился только в зрелом возрасте.

Л. Д. Именно от «Воццека» или вообще от нововенской школы?

Б. Ф. Именно от «Воццека».

Л. Д. А нововенская школа в начале 90-х лично для вас много значила? Для вашего поколения?

Б. Ф. Не скажу за поколение…

Л. Д. …потому что никаких поколений не существует.

Б. Ф. Не существует, да. А для меня она была очень важна. Это была дверь куда-то еще. Тогда я, наверное, и «Воццека» воспринимал как произведение в рамках нововенской школы. Что, безусловно, неправильно. Нет никаких школ — как нет поколений.

Л. Д. Но все-таки «Воццек» в каком-то смысле является оправданием нововенской школы. Или нет?

Б. Ф. Наверное. В том же смысле, в каком сказано «не разрушу город сей ради десяти праведников».

Л. Д. То есть к «Воццеку» вы пришли постепенно. Для вас он имеет значение.

Б. Ф. И чем дальше, тем большее значение.

Л. Д. Как нечто отдельное? Часть традиции? Что-то авангардное?

Б. Ф. Я очень часто пытаюсь его слушать — настолько часто, насколько можно вообще слушать вещь, которая требует такого огромного слушательского труда. В финале я почти всегда реву. Но я почти никогда не дохожу до финала. Безумно тяжело.

Л. Д. А почему тяжело? Страшно?

Б. Ф. Страшно.

Л. Д. То есть вы слушаете это как простодушный человек. Не как композитор. Без практических целей.

Б. Ф. Ну, у меня есть клавир в электронном виде, пиратский. Как у всех. Партитуру видел, конечно. Помню, что в начале 90-х я мог слушать с композиторскими, практическими резонами. Но чем дальше, тем меньше они имеют место, эти резоны.

Л. Д. Вам, значит, не важно, что когда-то «Воццек» был знаменем авангарда, вы его слушаете так же, как всякую великую музыку.

Б. Ф. Да, это вневременная вещь. Другое дело, почему он так потрясает. Это уже связано с ХХ веком. Теперь вы расскажите про знакомство.

Л. Д. Я его услышал впервые году эдак в 1975-м. Сегодня странно думать, что это была обязательная программа для композиторов и музыковедов.

Б. Ф. Все равно что в девятом классе «Войну и мир» проходить.

Л. Д. Правильно. Более того, «Воццек» же не был обиходной вещью в СССР.

Б. Ф. Это был какой-то образовательный реликт. Включенность в мировой контекст, проблематику. Ведь его в самом деле обязательно надо проходить, надо знать, хотя если исходить из тогдашней советской ситуации — да и нынешней российской, — то проходить и знать не надо.

Л. Д. Не надо знать Джойса, Пруста…

Б. Ф. …потому что, мол, в России свой контекст. И удивительно, как этот мировой контекст остался в консерваторской программе по истории зарубежной музыки.