Леонид Десятников – Борис Филановский: «Мы и на небесах будем работать под раскаты грома»

Два композитора – бывший и нынешний колумнисты OPENSPACE.RU – о «Воццеке» и о себе, о фрейдизме и Sprechstimme, о бедном люде и хипстерах-ботаниках

Имена:  Альбан Берг · Арнольд Шенберг · Борис Филановский · Вениамин Баснер · Джордж Гершвин · Дмитрий Черняков · Дмитрий Шостакович · Игорь Стравинский · Кристиане Бюхнер · Леонид Десятников · Теодор Курентзис

Леонид Десятников. Можно, черные начнут? Во времена Берга у венской богемы было в ходу жаргонное словечко Daigetzen (идиш) — глубокомысленная интеллектуальная болтовня. По-моему, самый подходящий формат для OPENSPACE.RU. Итак, бойцы вспоминают минувшие дни. Мы оба проходили «Воццека» в консерватории. У меня это было в середине 70-х…

Борис Филановский. А у меня в начале 90-х. Но, кстати, мы его проходили с одним и тем же преподавателем — Людмилой Григорьевной Ковнацкой.

Л. Д. Давайте сначала про вас. Петербургская — только что переименованная — консерватория, начало 90-х. Как это было?

Б. Ф. Я был тогда бесчувственный пень. И меня эта опера совершенно не вперла. Никакого шрама она на мне тогда не оставила. Шрам появился только в зрелом возрасте.

Л. Д. Именно от «Воццека» или вообще от нововенской школы?

Б. Ф. Именно от «Воццека».

Л. Д. А нововенская школа в начале 90-х лично для вас много значила? Для вашего поколения?

Б. Ф. Не скажу за поколение…

Л. Д. …потому что никаких поколений не существует.

Б. Ф. Не существует, да. А для меня она была очень важна. Это была дверь куда-то еще. Тогда я, наверное, и «Воццека» воспринимал как произведение в рамках нововенской школы. Что, безусловно, неправильно. Нет никаких школ — как нет поколений.

Л. Д. Но все-таки «Воццек» в каком-то смысле является оправданием нововенской школы. Или нет?

Б. Ф. Наверное. В том же смысле, в каком сказано «не разрушу город сей ради десяти праведников».

Л. Д. То есть к «Воццеку» вы пришли постепенно. Для вас он имеет значение.

Б. Ф. И чем дальше, тем большее значение.

Л. Д. Как нечто отдельное? Часть традиции? Что-то авангардное?

Б. Ф. Я очень часто пытаюсь его слушать — настолько часто, насколько можно вообще слушать вещь, которая требует такого огромного слушательского труда. В финале я почти всегда реву. Но я почти никогда не дохожу до финала. Безумно тяжело.

Л. Д. А почему тяжело? Страшно?

Б. Ф. Страшно.

Л. Д. То есть вы слушаете это как простодушный человек. Не как композитор. Без практических целей.

Б. Ф. Ну, у меня есть клавир в электронном виде, пиратский. Как у всех. Партитуру видел, конечно. Помню, что в начале 90-х я мог слушать с композиторскими, практическими резонами. Но чем дальше, тем меньше они имеют место, эти резоны.

Л. Д. Вам, значит, не важно, что когда-то «Воццек» был знаменем авангарда, вы его слушаете так же, как всякую великую музыку.

Б. Ф. Да, это вневременная вещь. Другое дело, почему он так потрясает. Это уже связано с ХХ веком. Теперь вы расскажите про знакомство.

Л. Д. Я его услышал впервые году эдак в 1975-м. Сегодня странно думать, что это была обязательная программа для композиторов и музыковедов.

Б. Ф. Все равно что в девятом классе «Войну и мир» проходить.

Л. Д. Правильно. Более того, «Воццек» же не был обиходной вещью в СССР.

Б. Ф. Это был какой-то образовательный реликт. Включенность в мировой контекст, проблематику. Ведь его в самом деле обязательно надо проходить, надо знать, хотя если исходить из тогдашней советской ситуации — да и нынешней российской, — то проходить и знать не надо.

Л. Д. Не надо знать Джойса, Пруста…

Б. Ф. …потому что, мол, в России свой контекст. И удивительно, как этот мировой контекст остался в консерваторской программе по истории зарубежной музыки.{-page-}

Л. Д. Да, как ни странно, в 70-е годы при лютой советской власти «Воццек» все-таки был более обиходным, чем сегодня. Не то чтобы пластинки продавались в магазине «Мелодия», но их можно было достать. Я дружил с ныне покойным композитором Вениамином Баснером и его второй женой Людмилой, для них опера Берга была предметом абсолютного культа. В доме была партитура, хранимая как некая драгоценность. Казалось бы, Баснер, известный преимущественно песнями из кинофильмов про войну, — и «Воццек». Видимо, почитание шло от Шостаковича, который в свою очередь был иконой в этой семье. А Берг — как бы первый ряд в пантеоне восхищения у Дмитрия Дмитриевича. Как известно, постановка «Воццека» 1927 года в Кировском театре произвела на Шостаковича столь сильное впечатление, что он буквально на следующий день после спектакля начал писать «Нос». (Очень похоже на то, как Берг, увидев пьесу Бюхнера, сразу решил, что будет писать оперу на этот сюжет.) В «Носе» много от гротескной линии «Воццека», прежде всего от Капитана и Доктора, но не только.

Б. Ф. Хотя у Шостаковича это чистый, намеренный гротеск, а у Берга психопатология.

Л. Д. Условимся, что «Воццек» есть нечто целостное, а «Нос» — одна из его частей, разросшаяся до размеров целого.

Б. Ф. А другая разросшаяся часть — «Леди Макбет Мценского уезда».

Л. Д. Ну да, ну да, на обе оперы «Воццек» оказал огромное влияние. Это я к тому, что — культовая вещь в узких кругах, преимущественно музыкантских. Интересно, что в начале 80-х, кажется, уже после смерти Брежнева, приезжал в город на Неве какой-то театр из ГДР и показывал «Воццека» в Кировском, я сам ходил — и начальство не сильно беспокоилось. А вот сейчас могут быть всякого рода мракобесные реакции — просто на сам факт постановки «Воццека» в Большом театре. Сейчас озабоченность самобытностью и национальной идеей несравненно мощнее фонтанирует, чем, допустим, в годы застоя, когда всем все было до фени... И все же: почему вы не можете дослушать «Воццека» до конца?

Б. Ф. Это как раз связано с техникой композиции. Там время настолько сжимается — присущая 12-тоновости абсолютная выверенность и плотность, — что возникает психологическое насыщение каждым эпизодом. «Воццека» надо слушать отдельными сценами. Во второй картине первого акта Воццек и Андрес рубят дрова — там уже ежишься. Убийственна вся детская линия, начиная с первой сцены второго акта, где Мари поет сыну колыбельную. Понятно, почему Берг вывел ее в финал: нет ничего страшнее этой невинности. Твоя мать умерла, говорят дети сыну Воццека и Мари. И он как бы на лошадке туда скачет поглядеть, хоп-хоп, хоп-хоп. Тут, конечно, есть спекулятивный момент, но все равно — это невозможно смотреть, невозможно слышать. Я не могу. И этот финал уже содержится в колыбельной Мари. Потому что — техника одна и та же.


Л. Д. Может быть, это идет от вагнеровской системы лейтмотивов?

Б. Ф. Не знаю. Мне кажется, что додекафония вообще такое монотеистическое дело. Да не будет у тебя иных богов. Возьми серию и сделай произведение из нее одной.

Л. Д. Вот тут я категорически не согласен. Не про саму додекафонию, а про другое. Возможно, «Воццек» — едва ли не самое значительное и уж точно самое популярное произведение нововенской школы именно потому, что оно протестует против бога-отца этой школы, Шенберга. У Берга с ним были довольно сложные отношения — Шенберг требовал повиновения, чистоты метода и не очень хорошо относился к «Воццеку» и его успеху. А успех как раз потому, что Берг не следует тупо шенберговской додекафонной технике, но крайне прихотлив в ее использовании. Мы там слышим прямые нарушения метода — секвенции, параллельные аккорды, я уже не говорю о тональности; в первую очередь это коллажи, связанные с жанровой музыкой люмпен-пролетарской среды: военный оркестр, расстроенное пианино в кабаке, там же хор пьяных посетителей, песня Андреса. Вообще-то это кабаретная сфера. Шенберг тоже отдал ей дань; ирония судьбы заключается в том, что тесно связанный с кабаре «Лунный Пьеро» — самая эмблематичная его вещь. Это все в двух шагах от Вайля…

Б. Ф. …и в двух шагах от драматической декламации, завываний, например, Сары Бернар — ну ведь прямо Sprechstimme, оставалось только записать нотами…

Л. Д. Декламация — это как бы нечто декадентское в смысле дурного вкуса. Да и сейчас она не в топе совершенно.

Б. Ф. Ага, сейчас в топе экстремальный вокал…

Л. Д. (Смеется.) Не сильно-то он в топе. Наверное, место декламации заняли хип-хоп и разновидности вульгарной частушки, которые не требуют вокального интонирования. Но мы отвлеклись. У нас была такая кухонно-фрейдистская тема про то, что в Берге зрел протест против его музыкального отца.

Б. Ф. Фрейдизм фрейдизмом, но ведь додекафония тогда еще не устаканилась как строгий метод, там все бурлило, находилось в становлении.

Л. Д. В «Воццеке» более, чем где бы то ни было у нововенцев, полно позднеромантических кусочков, музыки, которую мог бы написать Рихард Штраус…

Б. Ф. …да он ее и написал…

Л. Д. …полно трезвучий, особенно вся линия Мари, есть инвенция на тональность знаменитая. Это то, что потом станет Голливудом. Голливуд между мировыми войнами очень многим обязан «Воццеку» — я имею в виду хоррор и около. Как всегда, коммерческое паразитирует на экспериментальном. Вы знаете, что Гершвин боготворил «Воццека»? То есть с одной стороны, любовь нечаянно нагрянет. С другой стороны, если среднестатистическому почитателю Гершвина рассказать о любви того к Бергу, он ответит: не может быть.

Б. Ф. Он ответит: у каждого свои недостатки.

Л. Д. Да, в лучшем случае отшутится. Но главное, что тогда было стадиальное, поколенческое родство между людьми — Вайля опять же сюда, — которых сегодня мы разводим по разным полюсам. Все они варились в одном котле. А сейчас у них разные потребители в разных социальных группах.

Б. Ф. Обычное дело. Со временем все костенеет, и индустрия может это рубрифицировать и продавать.

Л. Д. И уже необходимо умственное усилие, чтобы услышать родство Гершвина и Берга, несмотря на то что индустрия убеждает в обратном.

Б. Ф. Может быть, постановка в Большом побудит кого-то к таким усилиям.

Л. Д. А вы оптимистически смотрите на связанные с этим перспективы? Что будет?

Б. Ф. Есть вещи, которые надо делать и не думать о том, что будет.

Л. Д. Тут у нас с вами полное согласие. Обязательно надо поставить в Москве «Воццека». Впервые в этом городе. Берг ведь писал социальную оперу. Про маленького человека, сочувствие к угнетенным.

Б. Ф. А есть ли прецеденты? До Берга были такие оперы? Я вот не могу назвать. Потом-то прорвало, та же «Леди Макбет», «Катя Кабанова».

Л. Д. А до этого оперы были, условно говоря, из графской жизни про любовь. Но оперы, столь же условно говоря, по «Шинели» Гоголя не было.

Б. Ф. Невозможно представить такую оперу в XIX — начале ХХ века.

Л. Д. Шенберг был против сюжета Бюхнера, он ему казался неподходящим. В этом смысле Шенберг был более консервативен. А пьеса Бюхнера ведь основана на реальном случае, когда солдат-денщик убил свою возлюбленную. Впервые в юриспруденции обсуждалось, освобождает ли невменяемость от ответственности. Кажется, его признали невменяемым, но все равно казнили.

Б. Ф. А чем, по-вашему, страдает Воццек у Берга?

Л. Д. Он безумен.

Б. Ф. Шизофреник?..

Л. Д. …не берусь ставить диагноз…

Б. Ф. …легкий аутизм?..

Л. Д. …не знаю. Часто бывает, что мы должны дать моральную оценку чьему-то поступку и говорим: он/она просто crazy. То есть констатируем, что граница между безумием и аморализмом не очень четкая. Но еще важно, что Воццек подвергается бесконечным унижениям. И пьеса, и опера — прежде всего про унижение.

Б. Ф. У него нет ничего, что помогло бы ему устоять, и он ломается.

Л. Д. Так называемый простой человек, «бедный люд». Какой у него культурный бэкграунд? Библия. А в остальном «улица корчится безъязыкая». Он погружается в болото, в котором утонет, уже в самом начале — погружается в своем сознании. И вот эта социальная направленность — до какой степени Москва, город, типа, успешных людей, захочет это смотреть? Ведь эти успешные люди тоже подвергаются унижениям.

Б. Ф. И как раз этого они не хотят про себя слышать.

Л. Д. Насколько не хочет этого слышать наша target group?

Б. Ф. Видимо, здесь заканчивается социология.

Л. Д. Потому что здесь невозможна статистика. Получается, что мы не можем никого завлекать, пользуясь наработанными маркетинговыми ходами, а можем адресоваться непосредственно человеку: посмотри на себя.

Б. Ф. Может быть, посмотри на «бедный люд» — независимо от того, похож он на тебя или нет.

Л. Д. Милость к падшим.{-page-}

Б. Ф. Да, тема совершенно не московская. Именно поэтому она нужна Москве.

Л. Д. И что же делать? Как объяснить человеку, который, допустим, имеет какое-то представление о классике, что «Воццек» — это музыка неописуемой красоты?

Б. Ф. Думаю, та часть аудитории, которая хочет это слышать и видеть, насытится довольно быстро. А пробить брешь в другой части аудитории пока вряд ли получится. В лучшем случае люди, которым подавай, например, «Хованщину» в сталинской постановке, сходят на «Воццека» один раз…

Л. Д. …с целью убедиться, что это говно и что Большой театр пал еще ниже…

Б. Ф. …и проебал кучу денег…

Л. Д. …налогоплательщиков.

Б. Ф. В случае «Воццека» особенно ясно, что должна быть система stagione: неделя представлений, полгода перерыв и потом снова.

Л. Д. Конечно, stagione моя мечта. Я сам 25 лет живу по системе stagione и могу сказать, что психология меняется в сторону большей самостоятельности: как-то научаешься сам о себе заботиться, а патернализм государственный побоку. На своем месте я могу представить и певца. Но все-таки принцип stagione сталкивается с трудовым законодательством.

Б. Ф. А сосуществование репертуарной системы и stagione?

Л. Д. Да, это оптимальная модель для Большого. «Воццек» ведь не станет репертуарной оперой — такой как «Кармен» или «Евгений Онегин».

Б. Ф. Ну так этого и не предполагалось.

Л. Д. Пока заряжено пять спектаклей в ноябре и два в мае. Мне бы хотелось — это я уже как номенклатурный работник говорю, — чтобы «Воццека» показали в Новосибирске, в Перми, в крупных городах России.

Хорошо, поговорим о целевой аудитории, которая хочет это слушать и смотреть. Вот Дондурей писал, что есть один процент населения, который смотрит хорошее кино по ТВ с часу ночи до пяти утра. В Москве 15 миллионов, один процент — это 150 тысяч.

Б. Ф. Может быть, один процент только трудоспособного населения?

Л. Д. А может, одна десятая процента? 15 тысяч?

Б. Ф. Да, наверное, в Москве найдется тысяч 20—25 желающих посмотреть «Воццека».

Л. Д. Это музыканты-профессионалы? Студенты?

Б. Ф. Уверен, что в основном нет.

Л. Д. Молодые снобы? Театралы? Хипстеры-ботаники (есть и такая разновидность)? Гадаем на социологической гуще.

Б. Ф. Не знаю, как это будет в Москве и с «Воццеком». Но знаю, как это происходит на концертах «Про Арте». Вы видели, там не очень много музыкантов. А студенты консерватории, объективно наша target group, — они en masse вообще ложили на это с прибором. Зато очень много людей, у которых какой-то свой выход в музыку. Это могут быть художники и литераторы; те, кто интересуется современным искусством и литературой; студенты-гуманитарии и студенты-естественники.

Л. Д. Они ходят и на фестиваль Earlymusic, и в «Про Арте»…

Б. Ф. …потому что им наскучила филармоническая рутина.

Л. Д. То есть они настроены антибуржуазно?

Б. Ф. Филармоническая публика не буржуазная, там скорее врачи-учителя-инженеры, советское подобие low middle class.

Л. Д. Вымирающее подобие.

Б. Ф. Скажем так, стремительно сужающаяся социальная база. Зато не охвачена другая группа — дизайнеры или, скажем, не лишенные культурных запросов айтишники.

Л. Д. Люди, которых интересует современное искусство вообще и такая музыка в частности. Но она их интересует как экстрим. Вот что мы читаем в «Диалогах» Стравинского: «Современным примером антитезы моей музыке является “Воццек”... Меня смущает в “Воццеке” (а я люблю его) уровень его апелляции к невежественной аудитории, и успех, которым он пользуется, можно приписать 1) сюжету, 2) Библии и детским сентиментам, 3) сексу, 4) краткости, 5) динамическим оттенкам от pppp до ffff, 6) засурдиненной меди, ´, ^, >, col legno и т.д., 7) мнению, что вокальная линия ↗↘↗ = эмоции, 8) оркестровым бичеваниям в интерлюдиях, 9) ощущению публики, что вещь ужасно современная». Что вы об этом думаете? Зависть?

Б. Ф. Нет.

Л. Д. Вроде бы все правда, но это вот «а я люблю его» в скобках — оно совсем тонет.

Б. Ф. Это характерный для Стравинского способ высказывания. То, что в скобках, дорогого стоит. И он ведь не касается того, какая это музыка, — только причин ее успеха.

Л. Д. И ему не нравится, что «Воццек» его имеет, а, допустим, «Персефона» — нет.

Б. Ф. Стравинский здесь высказывается как музыкальный социолог.

Л. Д. Но с некоторым осуждением.

Б. Ф. Мне так не кажется — может быть, потому, что я очень люблю Стравинского.

Л. Д. «Воццек» шедевр, а любой шедевр очень уязвим.

Б. Ф. Нет неуязвимых шедевров. По крайней мере, в ХХ веке. Мне близко отношение Стравинского. И между прочим, он портретирует неведомую нам сегодня чуткость публики. Вы только подумайте, она реагирует на pppp и ffff, на изломанную вокальную линию, детализованную акцентуацию и так далее. На детские сентименты реагирует! А сегодня-то всем похуй!

Л. Д. Да, вы правы. Мне Черняков рассказывал, что в Германии, где опера — часть культурного ландшафта и может спокойно идти в каком-нибудь Бохуме, публика именно так и реагирует. Может быть, у Стравинского и есть насмешка над ней, но мы-то с нашей культурной дикостью не имеем права ее разделять. Для нас такая реакция — позитивная и недостижимая.

Б. Ф. Потому что мы-то в смысле культуры публики находимся отнюдь не в 1930-м (или когда Стравинский сказал это про «Воццека»?), а в 1910-м: «Петрушка» уже написан, а «Весна священная» еще нет. А если написана, то еще не вошла в публичный тезаурус, в нашу мелосферу.

Л. Д. Это такой позитивистский подход. Представление о некоем прогрессе в искусстве.

Б. Ф. Как сказать. Есть вещи, которые нельзя обойти, через которые нельзя перепрыгнуть. Тот же «Воццек».

Л. Д. Да, мы не можем без «Воццека». Вопрос, как убедить в этом публику.

Б. Ф. Если театр приложит силы, чтобы выцепить интересующихся из общей массы…

Л. Д. Не очень понятно, как это делать. Это ведь уникальный для Большого спектакль, соответственно другая аудитория.

Б. Ф. А «Похождения повесы» Стравинского в постановке Чернякова тоже ведь уникальный был спектакль.

Л. Д. Да. Он немножко опередил свое время. Абсолютно замечательный, но пришлось его снять, потому что публика насытилась. Думаю, его надо обязательно возобновить через пару сезонов. Так вот, Большой театр — главный в стране, внимание властей, ТВ, первых-вторых кнопок, официоз — и вдруг такой faux pas. Ясно, что в этом случае пропаганда должна быть другая.

Б. Ф. Она не должна идти крупным социологическим помолом, должна обращаться к отдельному человеку. Вот лично я ничего лучшего не желал бы от Большого театра, чтобы был «Воццек» и чтобы ставил Черняков, а дирижировал Курентзис.

Л. Д. Я счастлив, что имею отношение к Большому театру, когда в нем происходит такое.


Заголовок текста — вольный перевод реплики главного героя пьесы Георга Бюхнера «Войцек». Первая сцена «У Капитана»