— А вы можете, хотите, будете предлагать имена дирижеров для Большого театра?

— Видите ли, у нас все уже довольно плотно спланировано на три ближайших сезона. Вы, наверное, знаете от Фихтенгольца (поскольку ваш сайт с завидной регулярностью поставляет сотрудников для Большого театра), что уже разработана стратегия развития театра до 2020 года. Если понадобится — да, я буду в этом участвовать.

— Какие названия ХХ века крупный оперный театр должен обязательно иметь в репертуаре?

— «Воццек» — безусловно. Должны регулярно появляться оперы Рихарда Штрауса. Яначек. Лично я испытываю определенное пристрастие к Бриттену.

— А вторая половина ХХ века?

— Я могу перечислить несколько названий, которые привлекают лично меня, я часто отвечал на этот вопрос во времена «Детей Розенталя». Мне нравятся некоторые оперы Адамса, опера Райха «Пещера», я был очарован оперой «Девочка со спичками» Лахенмана. Есть еще Луиджи Ноно. К Глассу я отношусь весьма прохладно. Но все вышеперечисленные названия и имена, независимо от того, как я к ним отношусь, пока преждевременны на сцене Большого театра.

— А что должно произойти, чтобы это изменилось?

— Должна измениться вся страна в целом.

— Большой театр — это по-прежнему отражение страны?

— Конечно.

— А Мариинский — нет?

— Мариинский — тоже отражение. Могут быть разные отражения. Можно было бы заняться увлекательными спекуляциями на тему, до какой степени Мариинский театр отражает феномен Петербурга.

— Мне кажется, нынешний Мариинский театр как раз очень выбивается из питерской культурной атмосферы...

— ...что тоже очень характерно для Петербурга. Одно яркое пятно, а все остальное тонет в ностальгии и депрессии.

— Что вы думаете о роли режиссуры в нынешнем оперном театре? Куда все катится?

— Я думаю, что в Большом театре разные типы режиссуры должны существовать параллельно, чтобы раздать всем сестрам по серьгам и удовлетворить различные группы публики. Потому что всем сразу угодить невозможно. Часть публики алкает актуализации оперы. А часть все-таки хочет, чтобы все было как в старые добрые времена. У нас есть такой проект, как «Чародейка», где главным начальником будет дирижер Лазарев. И он, по-видимому, посчитал, что это будет абсолютно традиционная постановка. Он намерен привлечь к этому некоего молодого режиссера, который сможет исполнить все его пожелания. Похоже на проекты Юрия Темирканова, которые он делал в годы застоя в Кировском театре, где он был, собственно говоря, и дирижером, и режиссером. Они были довольно традиционными — это «Пиковая дама» и «Евгений Оненин». Я думаю, что такой вариант возможен, но не как правило, а как исключение.

— Просто когда мы говорим про русскую классику, то вопрос режиссуры встает острее обычного. Скажем, запланированный Большим театром, неведомый тут «Кавалер розы» Рихарда Штрауса — о’кей, пусть будет в декорациях 18 века. Но русские хиты — которые мы и петь разучились, и уже не помним, про что. Нужны ли нам еще их традиционные постановки?

— Не знаю. Нет ответа на этот вопрос. Что касается меня как частного лица, то, конечно, я мечтал бы увидеть в России черняковскую «Хованщину» и черняковского «Бориса». Но я понимаю, что это абсолютно невозможно. Просто убьют за это.

— Почему? Наверняка есть еще какое-то количество желающих это увидеть.

— Ну вот, значит, копите денежки, поезжайте и посмотрите. Только так. А вот дико интересный сюжет — возобновление в связи с открытием исторической сцены баратовского «Бориса Годунова». Меня это очень интригует.

В идеале я представляю себе это дело так: традиция может существовать. Но только в таком виде, в каком возобновлена вихаревская «Спящая красавица» в Мариинском театре. Как историческая реконструкция. Непременное условие для этого — чтобы была временная дистанция. И чтобы баратовский спектакль превратился в некий миф. Если мы хотим получить его в первозданной свежести, то мы должны на некоторое время о нем забыть. И с этой точки зрения его возобновление мне кажется преждевременным.

— Но все-таки происходящее там на сцене — не такой плотности, как в «Спящей красавице» или как у Чернякова. Стоит ли оно реставрации?

— А пусть будет такая китайская опера. Это очень интересно. Я себе представляю эти мизансцены таким образом, что есть некая система жестов, которая, может быть, даже и непонятна современному человеку. Это какой-то ритуал, из которого содержание уже ушло. Но это может быть очень волшебно. Только если взяться за это с умом, а не просто бия себя в грудь, что вот мы, мол, возрождаем русскую оперу.

— Вы когда-то собирались еще сами писать оперу...

— Собирался, но это не нашло никакого отклика. Сейчас я об этом не думаю.

— А история с постановкой «Детей Розенталя» в Дюссельдорфе продолжается?

— Немножко подвисла. Там новый интендант, у которого настолько сложная ситуация с текущим сезоном, что говорить о следующем он пока считает преждевременным.

— Речь идет именно о следующем?

— Да. Это почти совпадает с премьерой моего балета «Утраченные иллюзии» в Большом театре. Я лоббирую некий тандем русского режиссера и русского сценографа на этот спектакль. Возможно, интендант приедет в ноябре в Россию, и мне удастся познакомить его с лоббируемыми мною персонажами. Также шла речь о том, чтобы пригласить в постановку кое-кого из кастинга Большого театра.

— А в самом Большом театре спектакль больше не живет?

— Нет, не живет. И, к сожалению, спектакль не записан. Но я сейчас лучше буду думать о дюссельдорфской постановке, зачем мне горевать о том, чего не случилось.