«Асан», или Риторика Маканина

Маканин — оригинальный мыслитель, то есть очень умный человек. Но человек без художественной свободы

Очевидно, что «Асан» Владимира Маканина — наиболее вероятный главный лауреат нынешней «Большой книги». Вряд ли ему составят конкуренцию «Будьте как дети» Владимира Шарова или «Живая очередь» Маргариты Хемлин. А, собственно, больше конкурентов нет. Ведущие критические силы высказались более чем комплиментарно о новом романе Маканина. Уже было сказано, что «Асан» — очень большая книга. Уже все знают, что это роман о Чечне, что Маканин нашел нового героя. Что этот герой и Александр Македонский, превратившийся в чеченского бога войны и торговли Асана, или, говоря современным чеченским языком, Сашика; и Пушкин (поскольку он Александр Сергеевич); и толстовский кавказский пленник, поскольку фамилия Александра Сергеевича — Жилин. Уже было отмечено, что этот кавказский интендант, король солярки и бензина, продающий чеченцам и федералам топливо (но не продающий оружие), выкупающий пленных (ямников), помогающий солдатским матерям найти плененных сыновей, — символ коррупционера, не потерявшего совесть. Поскольку лучше уж коррупция, чем бардак, то есть хаос. Уже прослежена генеалогия маканинского романа, указано, с какими маканинскими текстами и персонажами связан «Асан». Иными словами, по всему выходит: перед нами масштабное высказывание писателя, и с этим высказыванием нельзя не считаться. Значимый текст. Серьезный, актуальный текст про нас. Про войну и жизнь, про совесть и смерть. Наверное, так оно и есть.

Единственно только, о чем не говорится, каково читать этот роман, каково воспринимать это масштабное высказывание и как оно, это высказывание, организовано, сконструировано.

Каждый текст Маканина начинается с метафоры, с символического образа. «Испуг» — со старика, неожиданно проснувшегося лунной ночью со словами «Пора!». «Лаз» — со странной картинки человека, ползущего под землей. «Буква "А"» — с такой вот впечатляющей картины зэковского торжества: «Те, и другие, и третьи — они не просто так покрывали дерьмом высокое место надзора. Они метили. Они клеймили. Они не желали, чтобы их боль и беда были вскоре же обезличены. И забыты вместе с уходящим временем. Вместе с зарытыми мертвыми. Вместе и заодно с вышками, столбами, колючей проволокой... Под тощими задами зэков грубо и спешно громоздился культ их страданий. Вдогон этому саморазрушающемуся времени. Их кучам и кучкам было далеко до былой высоты вышки, увы! Но тем чудовищней они старались». И пусть это финал повести, но художественное ее начало именно здесь.

И в «Асане» такой образ найти нетрудно. Это самое начало романа. Грузовик везет прибывших в Чечню новобранцев. Новобранцы пьяные, набрались еще в поезде. Колонну останавливают чеченские боевики. Просят выкуп. На переговоры приезжает Сашик. То есть майор Жилин. Его волнуют не только пьяные новобранцы, но и бензин, который перевозят в этой же колонне. И вот ведутся переговоры, а в грузовике копошатся пьяные солдаты. «В грузовике тем часом разыгралось полнейшее безобразие. Четыре... Пять... семь голых жоп вдоль борта! Смотрели в нашу сторону... Это надо было прекратить! Весь борт, весь бок грузовика!.. Они там гоготали... А теперь еще и трубные звуки из глубин кишечников. Кто-то пьяно орал-командовал: «По чичам огонь!»... Они были на волос от смерти. Кретины!»

Эта картинка гораздо сильнее мифологического Асана.

Метафора у Маканина всегда пытается, силится превратиться в историю. На этих усилиях и строится текст. Именно на усилиях, поскольку доминирует у Маканина риторика, а не художественность (в этом смысле «Квази» — самое характерное для Маканина произведение). Отсюда и впечатление искусственности, придуманности. Отсюда многочисленные натяжки и нестыковки.

Роман написан от первого лица, считает Данилкин. Но это не так. Или не совсем так. Нет никакого первого лица на первых страницах романа. Оно появляется неожиданно. «Они уже отъехали около ста километров — им начхать. Зато майору Жилину не начхать на грузовики с горючкой. Майор Жилин — это я».

Понятно, почему так поступает Маканин. Каково писать роман от первого лица, зная, что это первое лицо погибнет в финале? И тогда, то есть в финале, вновь придется, как и в начале романа, прибегать к лицу третьему.

С этой начальной сценой вообще все не так просто. Вот едет майор Жилин на переговоры. По пути выскакивает чеченец. Испугавшийся солдат убивает чеченца. И без того сложные переговоры приобретают уж и вовсе драматический характер. Как будет выкручиваться Жилин? А очень просто. В решающий момент он вдруг говорит, что застряла колонна с чеченскими поселенцами. И он уже позвонил подполковнику Васильку, и тот в случае чего пришлет вертолеты и чеченцев разбомбит. Отличный ход. Только ни о Васильке, ни о чеченской колонне читатель ничего не знал. А повествование разворачивается в реальном времени. То есть намеренно Маканин об этом умалчивает, чтобы подольше подержать читателя в напряжении. Ну, хорошо. А что с убитым чеченцем? А ничего. То есть совсем ничего: «Но с мертвяком упростилось. Оказалось, боевикам убитый был хорошо известен как человек невменяемый». Вот как оказалось. Вполне возможно, в жизни так и происходит. А вот в тексте это выглядит явной неловкостью.

И таких неловкостей в тексте множество. Зачем приезжает к Жилину отец? Чтобы поговорить, чтобы мешать «бухгалтеру» Паку спать, чтобы рассказать о замечательной идее (китайцы, истинные носители социалистической идеи, отправятся походом на Москву, чтобы, подобно крестоносцам, спасающим гроб Господень, спасти тело Ленина)? Кстати, отец Жилина — поклонник Ахматовой. И в это тоже как-то сразу верится. Откуда взялся образ «читающего» генерала Базанова, ветерана афганской войны, теперь все время отдающего чтению? Чтобы он рассказал о чеченском боге Асане и Александре Македонском?

Одна неловкость следует за другой, и все больше усиливается общее впечатление искусственности, «ненатуральности», риторичности романа.

Он и строится как бесконечная цепь рефренов, повторов, усилений. Сквозь этот монотонный ряд повторений, сквозь анафорическую экспрессию, сквозь желание надавить на читателя — тяжело прорываться. Маканинский рассказ с трудом двигается вперед. Ступит шаг вперед, потопчется на месте, вернется назад. А может и спустя десятки страниц вернуться к уже рассказанному. Напомнить, усилить. И еще раз повторить. Примеры приводить бессмысленно, потому что весь маканинский текст — пример такого рода. Вот наугад взятый отрывкок: «Но солдат, судя по дальнейшему, не уснул. Не всякому ночь спокойна!.. Не знаю, ложился ли он вообще. Бродячий оказался слишком напуганным. Его слишком долго виноватили. Его слишком допрашивал тот офицер. На блокпосту... Перестарался!.. Приятно же поорать. Приятно же требовать, нагонять страх, вправлять мозги кособокому солдату, потерявшему где-то оружие... Кругом виноват...». Тот же ритм. Тот же синтаксис. Сказал слово. А потом еще такое же слово добавил. А потом снова об этом же сказал: «слишком долго виноватили», «слишком допрашивал офицер», «перестарался», «приятно же поорать».

Удивительно, но, кажется, сам Маканин повторяет поэтику разговоров отца майора Жилина и читающего генерала Базанова. Те тоже подолгу повторяют одно и то же. И слушателей клонит в сон.

И все же зачем эта подчеркнутая настойчивость, эта повторяемость, повторяемость, повторяемость, этот чудовищный нарратив, эта тавтологическая экспрессия? Кажется, за этим и скрывается маканинская натуга, его усилие чем-то и как-то проиллюстрировать мысль.

В романе есть замечательное место. Отец Жилина говорит, что сочинил две строки стихотворения:

Еще, конечно, впереди
Освобожденье
                             Гроба
                                     Ленина...

И дальше: «Вот, собственно, и все... Жаль, рифмы нет. Не задалась рифма». Звучит это вдвойне честно, потому что и сам Маканин не знает, что дальше. Можно считать, что это рефрен...

«Асан» — удивительный пример беллетристической риторики или усилия по стяжанию художественности. Маканин — оригинальный мыслитель, то есть очень умный человек. Но человек без художественной свободы.


Еще по теме:
Бездна и «Квест»
Девальвация скандала
Без слов, или Нобелевский императив

Ссылки

• Бездна и «Квест»
• Девальвация скандала
• Без слов, или Нобелевский императив
• Народ выбрал лауреатов «Большой книги»