Бездна и «Квест»

Кажется, что Борис Акунин сочиняет бесконечный литературно-исторический кроссворд. Причем «поэтика» заимствована у блаженной памяти журнала «Квант» или книжки «Физики шутят»

Имена:  Борис Акунин

Акунинский «Квест», вышедший в «книжном» варианте, у читающей публики вызвал некоторое недоумение. Не вполне понятно, зачем нужно превращать чтение в игру, то есть зачем это нужно Акунину. Что изменилось бы без этой псевдокомпьютерной обложки? Зачем заставлять читателя вертеть книжку, читать то так, то эдак, разгадывать загадки и переходить с одного уровня на другой — в общем, абсолютно такой же? В этом смысле сетевой вариант интереснее. Там картинки всякие есть.

Но если подумать, Акунин все время играл с читателем. Все время загадывал ему загадки. Не только сюжетные, но и фактические (откуда это заимствовано, из кого цитата и проч.). Ведь признавался же он еще в начале своего пути, что пишет романы-центоны. Видимо, читательская лень, или невежество, или неверное считывание «кодов», или «аллюзийная слепота» заставили Акунина играть в открытую, то есть все самому объяснять и растолковывать. Не знаете, кто такой Симара, прочтите это имя наоборот. Ну вот и замечательно.

Кажется, что Борис Акунин сочиняет бесконечный литературно-исторический кроссворд (иногда более чем актуальный, как, скажем, разговор о Великой депрессии в самом начале «Квеста»). Причем методика составления и «поэтика» заимствованы у блаженной памяти журнала «Квант» или книжки «Физики шутят». Право, все то же самое — «Попробуй-ка решить вот такую задачку!» —только материал другой. В принципе, Акунин убежденный позитивист, и про ученых пишет в «Квесте» не зря.

Любопытно, насколько с этой точки зрения «Квест» походит на книгу воспоминаний знаменитого американского физика, нобелевского лауреата Ричарда Фейнмана «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!». О всякой серьезной науке здесь тоже говорится. Но в основном Фейнман рассказывает о своем пристрастии к фокусам, штучкам, проделкам, о своих биологических экспериментах, розыгрышах, числовых загадках, о том, как он увлеченно «взламывал» сейфы, сравнивал свой нюх с нюхом ищейки, исследовал процесс засыпания и прочее. И во всем этом чувствуется убежденный позитивист, пробующий мир на ощупь и испытывающий откровенное презрение к гуманитарным областям человеческого знания. По крайней мере, высказывается он об этих областях с нескрываемой иронией.

Вот попадает Фейнман на семинар философов, которые обсуждают книгу Альфреда Уайтхеда и пытаются понять, что такое сущностный объект. Фейнмана спрашивают, является ли сущностным объектом электрон. Он, прежде чем ответить, интересуется, является ли сущностным объектом кирпич. Собственно, на этом дело и заканчивается. Потому что участники семинара начинают спорить о кирпиче. Любопытно, однако, что Фейнман спросил про кирпич, надеясь на совершенно другой результат. «Намерение мое состояло в том, чтобы выяснить, считают ли они сущностными объектами теоретические построения. Существование электрона — это ведь просто теория, которой мы пользуемся, и она настолько хорошо помогает понять, как устроена природа, что мы почти готовы назвать электрон реальным. Я хотел прояснить идею такой теории аналогией. Что касается кирпича, я спросил бы следом: «А что можно сказать о внутреннем устройстве кирпича?» — и затем указал бы на то, что кирпича изнутри никто не видел. Каждый раз, как вы разбиваете кирпич, вы видите только поверхность. То, как кирпич устроен изнутри, — это лишь простая теория, которая помогает нам лучше понять те или иные вещи. То же относится и к теории электрона». Все понятно, правда? Единственно, чего никак не могут вместить простые гуманитарные мозги, каким образом вот этот самый электрон, который «почти реальность», Фейнман разгонял в циклотроне и что вообще это значит. И тем более удивительно, каким образом из «почти реальности» получается вполне конкретная атомная бомба, над созданием которой трудился и автор замечательных воспоминаний.

Это действительно удивительная загадка, поскольку чувства реальности Фейнман никогда не теряет. Напротив, все время настаивает на том, что теория как таковая легко может обратиться в пустой набор слов, если никак не связывается в сознании с действительностью. Например, после преподавания в Бразилии он отвечает на вопрос, каково состояние в Бразилии с физикой. Открывает учебник и читает: «Триболюминисценция. Триболюминисценцией называется излучение света кристаллами в процессе их дробления». А затем говорит: «Это наука? Нет! Это всего лишь использование одних слов для объяснения значения другого. О природе здесь не сказано ничего — о том, какие кристаллы испускают при дроблении свет, почему они его испускают. Видели вы студента, который, вернувшись домой, попробовал это проверить? Не видели, потому что ему и проверять-то нечего. Вот если бы вместо этого было сказано: «раздавив в темноте плоскогубцами кусок сахара, вы увидите синеватую вспышку. Такие же создаются и другими кристаллами. Почему так происходит, никто не знает. Это явление называется триболюминисценцией», — тогда, быть может, кто-нибудь и попробовал бы, вернувшись домой, проделать такой опыт». Кстати, я попробовал. Никаких тебе «синеватых вспышек». Тем не менее почувствовал себя обогащенным и более уверенным в окружающем мире.

Все-таки физика иногда помогает чувствовать почву под ногами. Вот читаю, скажем, у Дмитрия Быкова: «И это, честное слово, хорошо — потому что из любой ямы они могут выбраться, а из нашей бездны никогда. Может, в том и есть наше предназначение — быть для них бездной. Каково жить в бездне? Ничего. Весело. Все время падает сверху что-нибудь интересное». Когда Быков пишет про бездну, почему-то уже смешно. Но дело не в этом. Жить в бездне — значит находиться в состоянии бесконечного падения. Оно, может быть, тоже весело, только в таком случае сверху ничего интересного не падает. А если падает, значит, ты не в бездне, а на дне. И в этом случае еще большой вопрос, насколько интересно то, что валится сверху.