24 декабря

На митинг добираемся с Фанайловой на метро, на машине невозможно, и это сам по себе подвиг, как в рассказе Сологуба про братика и сестричку, задавленных на Ходынке. Демонстранты с белыми ленточками стиснуты, точно бедные селедки, но необычайно любезны, дабы не походить на путинских злодеев. Умудряюсь обронить шапку, и восставшие граждане, несмотря на сутолоку, отыскивают меня и возвращают. Без шапки я бы околел: всевышний за Путина и наслал на Москву мороз.

Идем на стогну с Таней Баскаковой, которая принесла мне биографию Х.Х. Янна с печальными картинками (он был очень нехорош собой). У входа раздают листовки с Чебурашкой. Минуем бессмысленные античеченские рамки, через которые можно пронести слона, фаршированного гексогеном. «Дозволено ли приходить на митинг со своим омоновцем?»

Застреваем в кишках толпы, справа — бесстыдный юноша с плакатом «Долой партию жуликов, воров и гомофобов», слева — девушка в ондатровой шапке с лозунгом «Вжо-пу!», сзади — дурноголосые поклонники Навального. Смешно, что сцена сделана журналом «Афиша», который десять лет создавал путинский стиль, втюхивая бесхребетным клеркам, что они обязаны маршировать по «Ашану», зажав ягодицами книгу Оксаны Робски. Устроенная афишными мастерами видеотрансляция, конечно же, не работает.

Оля Романова объявляет, что мы должны взяться за руки. Ужаснувшись, вступаем с Баскаковой и Фанайловой в хоровод. К счастью, ондатровая девушка и навальнолюбы на наши пальцы не покушаются.

Речи одна скучнее другой. Освистывают Илью Пономарева, резонно кричат «Сдай мандат». Перед Навальным выступает для разогрева сребровласый Ермолаев из ДПНИ, кричит кикиморой. Решаем уйти после неврастенической речи Навального, задающего толпе идиотские вопросы, как на викторине в сурдологической школе. Заскорузлый молодой человек хрипло орет мне в затылок ответы: «Да! Да!» — словно озвучивает порнофильм.

Менты в валенках, как в день смерти Сталина. Бабенка в милицейской форме добродушно покрикивает на толпу, указывает путь. У пластиковой лошади, с которой фотографируются провинциалы на трехвокзальной площади, пучок белых лент в гриве.

Сегодня в Питере вручают Премию Андрея Белого, но об этом все забыли, из Москвы никто не поехал. Музы молчат, глядя на платоновские заголовки, как из «Красной газеты» 1919 года: «Инженер-геодезист посчитал участников митинга».

Вечер в кафе «Март». На подоконнике ваза с белыми ленточками, за столиками бормочут в горячке: «Чуров! Навальный!» Всё как в имажинистской поэме: «Кто-то самый безумный назвал революцией менструацию этих кровавых знамен».

Кургинян устроил антимитинг, сжег белую ленту под Девятую симфонию Бетховена. Пугачева вышла замуж за Галкина. Заплатил ли ей Сурков, чтобы она устроила свадьбу в бунтарский день, отвлекая магнитные мозги домохозяек? Путин, как Пугачиха, тоже хочет заключить новый брак: сожрать молодость молодых. Пожилой проходимец готовится к похабной свадьбе, а гости, зажимая рты и заламывая руки, бегут из дворца бракосочетаний. «Спасите! Крокодил!»



25 декабря

Еще одно место, ни на миллиметр не сдвинувшееся за двадцать лет: американский бар на Маяковке, отрада похмельных часов. Овсяная каша так же безупречна, как при Ельцине. За дальним столиком громовым голосом молодая женщина объясняет знакомым: «Он хотел блядь отнять у меня самое дорогое блядь самое дорогое самое дорогое блядь», — что именно ей столь дорого, непонятно, но, видимо, говорит о Путине.

Умерли советский поэт Фоняков и любимый актер Гитлера Йоханнес Хестерс. В магазине «Республика» продается прекрасный альбом Мэрион Пек (жены Марка Райдена) и трехтомник тюремных татуировок. Только одна наша книга: дневник Маркина.

Хмырь на бандитской машине, оказавшийся прилежным буржуа («на митинги ходить некогда, у меня ипотека»), довозит до Ленинградского вокзала. Всё по-старому: узкие двери, неприветливые ступеньки, маленький беломраморный Ленин, новое — только бессмысленная полицейская проверка. Рамки, в цивилизованных местах истошно визжащие от пряжки моего ремня, тут как в рот воды набрали.

В «Сапсане» разнообразные дамы и господа, только что сошедшие с райского конвейера. Супружеские пары с умасленными детьми. Холеная молодежь с белыми ленточками на рюкзаках. Повсеместно мягко побрякивают айфоны. Рядом со мной блондинка смотрит «Иронию судьбы», изредка мило смеется всем телом. В «Сапсанах» лучше не сидеть у окна: туземцы швыряют камни, а порой по-чеховски развинчивают рельсы. Время от времени под нашим вагоном что-то драматически грохочет.

В Питере еще теплее, каждый сам себе царь и верблюд. Везущий меня таджик молчит всю дорогу, а потом задает выстраданный вопрос: почему есть улица Рашетова, но есть и улица Решетникова, и в чем тут разница.

Где-то далеко в московской больнице голодает революционер Удальцов, снова засаженный на 10 суток, и возмущенная общественность сочувствует ему на новогодних распродажах.

Родители смотрят телевизор: первое заседание новой Думы. Урод на уроде, ни одного приятного лица, все шелудивые, жирные, кривомордые. Отец Звездоний рядом с Сурковым. Размалеванная Матвиенко, неподалеку непонятный уебок с разъеденной скулой, как будто плеснули поташом, и шрамом на виске. Камера все время скользит сверху, среди люстр, отрываясь от мерзких рож, словно хочет передохнуть, и снова к ним возвращается.


26 декабря

Оттепель, течет и дует. Добираюсь до незнакомых задворок Петроградской стороны, где обитают Костылева с Шавловским, совместно нажитым младенцем и пожилой кошкой. Младенец тих, кошка сидит у меня на коленях, Костылева кормит грудью, говорим о митингах и группе Война.

Война живет в каком-то сквоте, Козе вот-вот рожать, в больнице она не хочет, а подходящего дома нет. Движение белых ленточек в сонном Питере провалилось, на митинг никто не пришел, какой-то тухлый скандал вокруг Оксаны Дмитриевой, разбираться лень.

Еду на машине с двумя крепкими парнями, потом на машине с одним парнем, без твердой цены («Да сколько не жалко, нам все равно по пути»), и думаю, что они запросто могут ебнуть меня по голове или одурманить и выбросить в Парголово, как бедного Дэвида Бетеа. Но ничего не происходит, ездить, правда, совершенно невозможно, потому что пробки везде, на магистралях и в переулках, утром, днем и вечером. Африканская езда без правил, по трамвайным рельсам. Перед трамваем сталкиваются грузовик и «рено», всё останавливается навеки, приходится идти пешком.

Слушаю «Эхо Москвы»: два часа недреманая Альбац коронует Навального. «Когда вы станете президентом…» Навальный отвечает бойко и разумно, но на вопросе о гонениях на пидарасов сбивается и сконфуженно бормочет нечто невнятное. Все допустимо в Свободной России Без Путина, но есть и пределы, знаете ли.

Говорят, что гнуснобородый поп Чаплин напился в «ОГИ» и жаловался, что у него не стоит на мужиков.


27 декабря

С утра бушует ураган «Патрик». На нашей улице рухнуло дерево, пришлось объезжать. Дамбу то ли прорвало, то ли нет. Всю жизнь я слышу про эту дамбу: оказывается, ее достроили только в прошлом году. Афиши по дороге в аэропорт тоже из вечности: Эдита Пьеха и группа Roxette обещают билет в бессмертие.

Старый мудак в самолете: сначала громко рассказывал про манты со строганиной в Сургуте, потом пристал к девице, которая самозабвенно красила губы и ногти, допытывался, к кому она летит в Прагу и зачем. Наконец, задумался и сказал: «Послушайте, а вот я видел, как две вороны клевали мертвого крота». И навсегда замолчал. Когда самолет приземлился и еще катил по земле, вскочил с места и побежал вперед, напугав стюардессу.

Начал читать роман Пиранделло про кинооператора, переведенный с опозданием на 95 лет. Архаичный и «новее нового», с дикими отступлениями, нервными взвизгами, аллегориями, не литература, а сама молодость мира, «локомобиль утюжит дали». Мы, в старом мире, так писать разучились.


28 декабря

Из Кремля прогнали Суркова, будто бы за то, что он слишком нежно отнесся к бунтовщикам. Ну да: он так долго ждал революции, что в результате свалился к ней в объятия. Получилось, как у шлюхи и инфантила из рассказа Фланнери О'Коннор. На место Суркова запрыгнул пронырливый гей Володин.

Весь вечер смотрел короткометражные фильмы Шлингензифа. Чувствую себя выпотрошенным рождественским карпом, ни на что не хватает стамины.


29 декабря

Из путинских застенков освободили юношу Крылова-Скифа, облившего водой прокурора. Несчастную диабетичную женщину Осипову, которую защищает Война, напротив, посадили на 10 лет. Поздравил освобожденного юношу, проклял палачей осужденной женщины.

Прохоров назначил руководителем предвыборного штаба телевизионного активиста, и его тут же аутировали в уорхоловском журнале, где теперь трудится Устиян. Прохоров похож на больного динозавра. Какая-то странная кожа, серая, словно сидел в забое. Подозрительно не женат, хотя был скандально замечен с горнолыжными шлюхами. Его обращение к избирателям ужасное: размахивает руками, как огородное пугало.

Умер шимпанзе Чита из фильма о Тарзане (80 лет) от почечной недостаточности, на 26 лет пережил Вайсмюллера. У меня была любимая плюшевая обезьянка, названная в его честь, и сейчас мерзнет на пустой даче.



30 декабря

Закончен макет «Угрино и Инграбании», подготовлен к верстке «Призрачный образ» Гибера, и почти прошел первую читку Гийота. Я — деревенская мельница, перекачиваю воду декоративного ручья, триста лет стою на одном месте. А что, если, как Нед Рорем, дотяну до 2054 года? Вся красота вселенной пройдет через мои вакуоли.


31 декабря

Начал смотреть последнего Монте Хеллмана. Беспомощная сенильная белиберда, почему он всем так нравится? Бросил на середине и перешел на Menu Total Шлингензифа. Это то, что мы хотели снимать в 1986 году, но гораздо занятней Юфита.

Новогодние подарки: альбом Вивиан Майер, билеты в Чили, золотая лягушка. Как удалось дожить до 2012 года? It’s over my expectations. Грядет конец света. Напутствие от Алехандро Ходоровского: «Спрячьте в каблуке своего ботинка записку с надписью "Ничто"».

Ссылки

• Дмитрий Волчек. Сентябрь – ноябрь 2011: от смерти Вавры до смерти Магора, 13.03.2012
• Современные записки-2011: Дмитрий Волчек, 22.09.2011