Песни невинности, они же опыта

Текст открытой лекции Орхана Памука в МГУ 28 августа 2009 года

Публикуется с незначительными сокращениями.

Находиться здесь для меня большая честь, большое удовольствие. Я буду рассказывать по-турецки, это прекрасный и богатый язык, я пришел из этого языка, я сделан из этого языка, поэтому я буду вести свою лекцию на турецком. Если вы будете учить турецкий, то я вам сразу скажу, что это сокровище. Но выучить его не так просто. До сих пор в Турции находятся люди, которые говорят мне, что моя грамматика турецкого языка не в лучшем состоянии, не в классическом. Язык становится языком в процессе говорения. Не благодаря грамматике, а благодаря разговорной речи. Моя нынешняя лекция посвящена моему многолетнему писательскому опыту. Я начну именно с этого, а потом расскажу, как создавался роман «Музей невинности».

До двадцати трех лет я занимался живописью, но потом решился бросить и стать писателем, пишу уже тридцать лет, слова эти повторяю давно. Я так много раз их повторял, что они перестали быть правдой, потому что сейчас уже пошел тридцать шестой год моего писательства. Правда, и это не совсем верно. Время от времени я пишу что-нибудь другое: очерки, критические статьи, заметки о Стамбуле или о политике, лекции для таких случаев, как этот. Но моим главным призванием, тем, что привязывает меня к жизни, является написание романов. Многие блестящие писатели пишут гораздо дольше меня, пишут уже более полувека, не привлекая к этому процессу особого внимания. А творческая жизнь таких великих писателей, как Толстой, Достоевский или Томас Манн, которых я с восторгом перечитываю вновь и вновь, вообще длилась не тридцать лет, а более пятидесяти.

Почему я придаю такое большое значение тридцати годам моей писательской деятельности? Потому, что я хочу говорить о процессе написания книги как о привычке. Писатель иногда похож на капитана корабля, который не знает, куда ему плыть. Но краешком сознания мы, писатели, все-таки понимаем, в каком месте находимся и куда хотим доплыть. Даже когда я полностью подчиняюсь воле ветра, я по сравнению с другими писателями, которых я знаю, которыми восхищаюсь, примерно помню свое основное направление, предполагаю, куда я иду. Перед тем как отправиться в путь, я составляю план, делю рассказ, который собираюсь написать, на части в зависимости от того, в какие порты предстоит зайти моему кораблю, какие грузы загрузить, а какие — выгрузить, и сколько примерно времени займет мое путешествие. И отмечаю все у себя на карте, а моя карта — это моя тетрадь.

Я продолжаю сравнивать свою работу с движением парусника. Бывает, мой парус раздувается порывом ветра и решает изменить направление движения рассказа. Я не противлюсь этому. А бывает, что ветер успокаивается, и я замечаю, что стою там, где царит полный штиль. В этих спокойных водах, покрытых туманом, мне больше всего хочется, чтобы поэтическое вдохновение, о котором я рассказывал в романе «Снег», посетило и меня. Это разновидность вдохновения, о котором писал Кольридж, пережив его во время создания поэмы «Кубла Хан, или Видение во сне». Я страстно желаю, чтобы меня посетило такое же вдохновение. Вдохновение яркое и впечатляющее, желательно в виде готовых сцен, которые можно сразу же поместить в роман. Если я терпеливо и внимательно жду, то мое желание сбывается. Писать книгу — значит быть открытым всем желаниям, ветрам, порывам вдохновения, темным уголкам сознания и минутам туманной неясности и застоя.

Мы говорим о вдохновении. Хемингуэй в известном интервью журналу Paris Review рассказал, кто из великих оказал на него влияние, у кого он учился. Я был поражен, увидев в этом списке не только писателей, таких как Флобер, Стендаль, Толстой, Достоевский, но и композиторов — Баха и Моцарта, и художников — Брейгеля и Сезанна.

Год назад, когда мой роман вышел в Турции, мне стали задавать много вопросов. Именно «Музей невинности» вызывает у читателей много вопросов, вроде такого: что вдохновляет вас на написание романа? Этот вопрос задают так часто потому, что «Музей невинности» не только роман, но и музей, который я создаю в Стамбуле на протяжении многих лет. Вот почему я хочу рассказать о том, что именно, какие эпизоды из повседневной жизни вдохновили меня на создание этого романа.

В 1982 году на одном семейном вечере я познакомился с принцем Али Васыфом-эфенди. Если бы султанат продолжал существовать, а династия Османа была бы у власти, принц, младший внук падишаха Мурата V, был бы на троне. А он с трудом добился разрешения приехать в Турцию. Трон с властью совершенно не интересовали этого восьмидесятилетнего человека. Ему хотелось только одного: иметь возможность постоянно бывать в Турции, куда он мог приехать только с иностранным паспортом. Он жил в Александрии, а каждое лето проводил в Португалии с друзьями, такими же, как он — престарелыми королями и принцами из Европы и Ближнего Востока, лишившимися трона и власти. Он, в частности, рассказал мне, почему шах Ирана Реза Пехлеви разошелся с первой супругой.

Когда он умер, его сын написал книгу «Мемуары принца, впечатления на родине и в ссылке», вышедшую в 2004 году. Из книги было видно, что всю жизнь принца мучила одна проблема — безденежье. Пытаясь заработать себе на жизнь, он много лет проработал в Александрийском музее-дворце: сначала проверял билеты на контроле, а потом стал директором. Я следил за работой музея, за чистотой и сохранностью вещей, напишет он в мемуарах, отвечал за серебро, хрусталь и мебель. Отвечая на мои полные любопытства вопросы за столом в домашней обстановке, он рассказал о том, что король Фарук был клептоманом. Если какая-нибудь вещь в музее ему нравилась, он без разрешения открывал витрину и забирал ее с собой во дворец. Еще принц рассказал о том, что прежде чем Османская империя погибла, а члены династии покинули Стамбул, он жил в Павильоне Лип [Павильон Ихламур] в Стамбуле, учился в Галатасарайском лицее в Стамбуле, а после продолжал образование в том же военном училище, где учился и Ататюрк. Спустя сорок или пятьдесят лет мне предстояло ребенком бывать в этих местах.

Принц жаловался, что теперь, после пятидесятилетней ссылки, он ищет работу, чтобы иметь источник заработка и возможность вернуться в Турцию навсегда. Но, увы, никто не может ему помочь. И кто-то из сидевших за столом заметил, что он вполне может стать экскурсоводом в Павильоне Лип, где он провел детство. Такая работа была бы для него прекрасным вариантом, потому что он знал многое о Павильоне Лип, ставшем музеем, и в то же время отлично представлял, как музеем управлять. Все сидевшие за столом вообразили, как Али Васыф-эфенди будет рассказывать посетителям, что в этих залах он ребенком делал уроки и отдыхал.

Помню, позднее я представлял себе, как принц скажет посетителям: «Вот, господа, в этих комнатах семьдесят лет назад мы занимались математикой с моим адъютантом». Он отойдет от группы, зайдет за бархатную ленту, которая ограждает вещи экспозиции от посетителей, и сядет за стол, за которым сидел в детстве и юности. Так ко мне пришло это ощущение — ощущение человека, работающего экскурсоводом в музее, где ты рассказываешь о своих вещах или много лет спустя о своей жизни, прожитой в музее с этими вещами.