Песни невинности, они же опыта

Текст открытой лекции Орхана Памука в МГУ 28 августа 2009 года

Публикуется с незначительными сокращениями.

Находиться здесь для меня большая честь, большое удовольствие. Я буду рассказывать по-турецки, это прекрасный и богатый язык, я пришел из этого языка, я сделан из этого языка, поэтому я буду вести свою лекцию на турецком. Если вы будете учить турецкий, то я вам сразу скажу, что это сокровище. Но выучить его не так просто. До сих пор в Турции находятся люди, которые говорят мне, что моя грамматика турецкого языка не в лучшем состоянии, не в классическом. Язык становится языком в процессе говорения. Не благодаря грамматике, а благодаря разговорной речи. Моя нынешняя лекция посвящена моему многолетнему писательскому опыту. Я начну именно с этого, а потом расскажу, как создавался роман «Музей невинности».

До двадцати трех лет я занимался живописью, но потом решился бросить и стать писателем, пишу уже тридцать лет, слова эти повторяю давно. Я так много раз их повторял, что они перестали быть правдой, потому что сейчас уже пошел тридцать шестой год моего писательства. Правда, и это не совсем верно. Время от времени я пишу что-нибудь другое: очерки, критические статьи, заметки о Стамбуле или о политике, лекции для таких случаев, как этот. Но моим главным призванием, тем, что привязывает меня к жизни, является написание романов. Многие блестящие писатели пишут гораздо дольше меня, пишут уже более полувека, не привлекая к этому процессу особого внимания. А творческая жизнь таких великих писателей, как Толстой, Достоевский или Томас Манн, которых я с восторгом перечитываю вновь и вновь, вообще длилась не тридцать лет, а более пятидесяти.

Почему я придаю такое большое значение тридцати годам моей писательской деятельности? Потому, что я хочу говорить о процессе написания книги как о привычке. Писатель иногда похож на капитана корабля, который не знает, куда ему плыть. Но краешком сознания мы, писатели, все-таки понимаем, в каком месте находимся и куда хотим доплыть. Даже когда я полностью подчиняюсь воле ветра, я по сравнению с другими писателями, которых я знаю, которыми восхищаюсь, примерно помню свое основное направление, предполагаю, куда я иду. Перед тем как отправиться в путь, я составляю план, делю рассказ, который собираюсь написать, на части в зависимости от того, в какие порты предстоит зайти моему кораблю, какие грузы загрузить, а какие — выгрузить, и сколько примерно времени займет мое путешествие. И отмечаю все у себя на карте, а моя карта — это моя тетрадь.

Я продолжаю сравнивать свою работу с движением парусника. Бывает, мой парус раздувается порывом ветра и решает изменить направление движения рассказа. Я не противлюсь этому. А бывает, что ветер успокаивается, и я замечаю, что стою там, где царит полный штиль. В этих спокойных водах, покрытых туманом, мне больше всего хочется, чтобы поэтическое вдохновение, о котором я рассказывал в романе «Снег», посетило и меня. Это разновидность вдохновения, о котором писал Кольридж, пережив его во время создания поэмы «Кубла Хан, или Видение во сне». Я страстно желаю, чтобы меня посетило такое же вдохновение. Вдохновение яркое и впечатляющее, желательно в виде готовых сцен, которые можно сразу же поместить в роман. Если я терпеливо и внимательно жду, то мое желание сбывается. Писать книгу — значит быть открытым всем желаниям, ветрам, порывам вдохновения, темным уголкам сознания и минутам туманной неясности и застоя.

Мы говорим о вдохновении. Хемингуэй в известном интервью журналу Paris Review рассказал, кто из великих оказал на него влияние, у кого он учился. Я был поражен, увидев в этом списке не только писателей, таких как Флобер, Стендаль, Толстой, Достоевский, но и композиторов — Баха и Моцарта, и художников — Брейгеля и Сезанна.

Год назад, когда мой роман вышел в Турции, мне стали задавать много вопросов. Именно «Музей невинности» вызывает у читателей много вопросов, вроде такого: что вдохновляет вас на написание романа? Этот вопрос задают так часто потому, что «Музей невинности» не только роман, но и музей, который я создаю в Стамбуле на протяжении многих лет. Вот почему я хочу рассказать о том, что именно, какие эпизоды из повседневной жизни вдохновили меня на создание этого романа.

В 1982 году на одном семейном вечере я познакомился с принцем Али Васыфом-эфенди. Если бы султанат продолжал существовать, а династия Османа была бы у власти, принц, младший внук падишаха Мурата V, был бы на троне. А он с трудом добился разрешения приехать в Турцию. Трон с властью совершенно не интересовали этого восьмидесятилетнего человека. Ему хотелось только одного: иметь возможность постоянно бывать в Турции, куда он мог приехать только с иностранным паспортом. Он жил в Александрии, а каждое лето проводил в Португалии с друзьями, такими же, как он — престарелыми королями и принцами из Европы и Ближнего Востока, лишившимися трона и власти. Он, в частности, рассказал мне, почему шах Ирана Реза Пехлеви разошелся с первой супругой.

Когда он умер, его сын написал книгу «Мемуары принца, впечатления на родине и в ссылке», вышедшую в 2004 году. Из книги было видно, что всю жизнь принца мучила одна проблема — безденежье. Пытаясь заработать себе на жизнь, он много лет проработал в Александрийском музее-дворце: сначала проверял билеты на контроле, а потом стал директором. Я следил за работой музея, за чистотой и сохранностью вещей, напишет он в мемуарах, отвечал за серебро, хрусталь и мебель. Отвечая на мои полные любопытства вопросы за столом в домашней обстановке, он рассказал о том, что король Фарук был клептоманом. Если какая-нибудь вещь в музее ему нравилась, он без разрешения открывал витрину и забирал ее с собой во дворец. Еще принц рассказал о том, что прежде чем Османская империя погибла, а члены династии покинули Стамбул, он жил в Павильоне Лип [Павильон Ихламур] в Стамбуле, учился в Галатасарайском лицее в Стамбуле, а после продолжал образование в том же военном училище, где учился и Ататюрк. Спустя сорок или пятьдесят лет мне предстояло ребенком бывать в этих местах.

Принц жаловался, что теперь, после пятидесятилетней ссылки, он ищет работу, чтобы иметь источник заработка и возможность вернуться в Турцию навсегда. Но, увы, никто не может ему помочь. И кто-то из сидевших за столом заметил, что он вполне может стать экскурсоводом в Павильоне Лип, где он провел детство. Такая работа была бы для него прекрасным вариантом, потому что он знал многое о Павильоне Лип, ставшем музеем, и в то же время отлично представлял, как музеем управлять. Все сидевшие за столом вообразили, как Али Васыф-эфенди будет рассказывать посетителям, что в этих залах он ребенком делал уроки и отдыхал.

Помню, позднее я представлял себе, как принц скажет посетителям: «Вот, господа, в этих комнатах семьдесят лет назад мы занимались математикой с моим адъютантом». Он отойдет от группы, зайдет за бархатную ленту, которая ограждает вещи экспозиции от посетителей, и сядет за стол, за которым сидел в детстве и юности. Так ко мне пришло это ощущение — ощущение человека, работающего экскурсоводом в музее, где ты рассказываешь о своих вещах или много лет спустя о своей жизни, прожитой в музее с этими вещами. {-page-}

Известный роман Владимира Набокова «Бледный огонь» был назван по пьесе Шекспира «Тимон Афинский»: «Луна нахалка и воровка тоже, свой бледный свет она крадет у солнца». Эти строки также являются метафорической характеристикой писателя, источником творения и вдохновения которого становится другое произведение. Роман Набокова состоит из двух частей. Сначала мы читаем поэму похожего на Роберта Фроста американского поэта Джона Шейда — она содержит пространные рассуждения о жизни и о мире. Я подумал, что, если можно написать роман в виде комментариев к поэме, значит, можно написать роман в виде заметок о вещах музея.

Поначалу мой роман существовал в виде музейного каталога, и, как в музейном каталоге, я сперва представлял читателям какой-либо предмет. Например, сережку или сумку известной марки, а потом переходил к воспоминаниям, которые вызывал этот предмет у героев романа. Прошло много лет, и тут в романе внезапно разбушевался ураган любовной истории. Он побудил во мне беспокойное желание упорядочить заметки, воспоминания, предметы из музея, и, закрутив все, увлек за собой.

Мы говорим о любви, это не совсем подходит для академической среды, и я меняю тему. Главный герой пушкинского романа в стихах «Евгений Онегин» сначала принимает любовь с пренебрежением. Но затем любовь заставляет его страдать, как и моего героя. Устав от балов и светских раутов, он не замечает, когда любовь стучится ему в дверь, и даже презирает влюбленную в него Татьяну, но затем…

Однако я заговорил о полном литературных отсылок пушкинском романе в стихах не ради его любовной темы, а ради набоковского перевода с комментариями, в которых эти отсылки подробно объясняются. Годы работы над детальными комментариями к Пушкину безусловно способствовали созданию «Бледного огня». Сейчас я вам рассказываю очередную мою профессиональную тайну, пожалуйста, никому не передавайте.

Мы подошли к разговору об искусстве незаметного отступления от темы, об искусстве устранения разницы между важными деталями романа и неважными и о способности рассуждать о мелочах и о бессмыслице как о чем-то важном. Я люблю и время от времени перечитываю книги таких писателей, как Стерн, Флобер и Набоков. Но особенно мне нравится роман Жоржа Перека «Жизнь: инструкция к употреблению». Мне кажется, что этот роман наиболее ярко иллюстрирует, как искусство отступления от темы и способность замечать детали, которые к главной теме имеют мало отношения, могут быть главной темой серьезного романа с новой проблематикой. После бальзаковской любви к деталям любовь Перека к спискам позволяет поэтически прочувствовать, что вещи занимают важное место в центре нашей жизни, и самое главное — в центре нашего духовного мира. Это переживает и Кемаль.

Неужели следует влюбиться, как герой моего романа Кемаль, чтобы вспомнить, что на протяжении нашей жизни нами создаются плотные личные чувственные отношения с вещами, которые изощренная марксистская теория отчуждения мыслит далекими от нас? Конечно, это был риторический вопрос.

Я продолжаю рассказывать об источниках вдохновения моего романа. Я очень люблю натюрморты голландских художников в стиле vanitas, символика которых — черепа, часы, тающие свечи — в художественной форме напоминала о бренности и скоротечности жизни. Люблю картины самого выдающегося французского художника XVIII века Жана Батиста Симеона, натюрморты Поля Сезанна, а также полотна Бальтюса, Марселя Дюшана и Джозефа Корнелла, которому прекрасно удавалось выявить скрытую поэзию предметов. Кто-то из моих читателей, возможно, скажет: «Орхан-бей, бог с ними, с этими подробностями, но вы-то сами собирали когда-нибудь вещи своей возлюбленной?»

Поэтому я расскажу, что в моей книге заимствовано из повседневной жизни. У моей тети был Chevrolet 56-й модели, который описывается в романе. Мой отец работал генеральным директором «Айгаза», и его контора располагалась в Харбее как раз напротив памятника Ататюрку у входа в воинскую часть. Каждый год в канун Нового года моя бабушка собирала в доме Памуков на семейный ужин всех своих детей с семьями и заставляла взрослых ради нас, детей, играть в лото, а подарки победителю покупались задолго до Нового года. В 1983 году, когда я женился и испытывал финансовые трудности, я, поддавшись на уговоры одного моего приятеля-режиссера, которому понравился мой первый роман «Джевдет-бей и его сыновья», начал писать по нему сценарий, но фильм не был снят. В это время мой приятель водил меня по всевозможным барам, где встречались кинематографисты, и, глядя на то, как я почти мгновенно пьянею от болтовни и сплетен молоденьких актрис и пары стаканчиков пива, он с нежностью смеялся надо мной.

Все, о чем я сейчас рассказываю, есть в романе. Если вы прочитаете роман, вы увидите все это. Написание романа означает заимствование черт из реальной жизни и передачу их в художественной форме писателем.

В период с 1974 года, когда я окончил занятия архитектурой и живописью, до 1995-го я курил в среднем по тридцать сигарет в день. Но в 1995-м курить бросил. В Европе существует поговорка: «Курит как турок». Для меня она означает не употребление большого количества табака и не постоянное пребывание в дыму, а проявление различных общественных жестов в сотнях индивидуальных воплощений: от вскрытия пачки до манеры по-дружески протянуть ее человеку, с которым мы недавно знакомы или незнакомы вообще, от легкого покручивания сигареты между пальцами, чтобы было вкуснее курить, до сотен индивидуальных способов держать ее и выдыхать дым, а также способность толковать эти жесты, то есть знать и понимать их.

Образы богатых людей в романе частично навеяны моим окружением: отцом, его братьями, их друзьями, двоюродными братьями и их знакомыми, отчасти моими друзьями по лицею. Если рассказывать, в какой степени дорогие рестораны, бары, стамбульские улицы из романа связаны с моими личными впечатлениями, то рассказ будет бесконечным, как если начать рассказывать, насколько мои книги навеяны Стамбулом.

Между 1996-м и 2000-м годом я водил по утрам дочь в школу. Доведя ее до дверей школы, я шел по переулкам к себе в рабочую квартиру, размышляя о книгах, которые мне предстояло написать в те дни, — «Меня зовут Красный» и «Снег». Я шел по улицам в утренней прохладе, когда лавки еще только начинали открываться, из булочной доносился запах свежего хлеба, а школьники торопились на занятия. Я шел, наслаждаясь прогулкой. Может быть, я наслаждался потому, что мне предстоял прекрасный день — одна или две новые страницы. А может быть, еще и потому, что те улицы сохранили многое со времен моего детства и юности, совершенно не изменившись, не обветшав и не приобретя искусственный лоск.

Крохотные блошиные рынки на улочках, лавочки, торговавшие всякой всячиной: от старинных столов до пепельниц, от столовых приборов до игрушек турецкого производства, какие выпускались во времена моего детства, подстегивали желание поместить все, что я вижу, в рамку, сохранить навечно. Одно время я специально бродил по тем улицам, когда искал дом на продажу для будущего музея. Когда дом был куплен, скромный коллекционер во мне осмелел. Правда, я знал, что дух собирательства никогда не был мне свойственен. Я покупал разные вещи, которые видел в какой-нибудь витрине. Например, старую солонку, мундштук, или старый счетчик из такси, или старинную бутылку из-под одеколона — не для того, чтобы составить коллекцию, а потому, что собирался сделать эти предметы частью будущего романа. Иногда я вставлял в свою историю старые знакомые вещи. Так старые галстуки моего отца были отданы отцу Кемаля, а мотки шерсти, которыми вязала моя мать, — матери Фюсун. Потому что мне нравилось, что мои герои пользуются вещами моей семьи и моей жизни. Я брал когда-то повлиявшие на меня привычные вещи из своей жизни и отдавал их моим героям, подобно богатой семье, отсылавшей старые вещи бедным дальним родственникам, которые описываются в книге. Так я поступал всю жизнь.

Еще до выхода «Музея невинности» я обнаружил, что могу придумать историю, роман, лишь глядя на некоторый набор вещей, и что это может войти у меня в привычку. Русский литературовед-формалист Виктор Шкловский пишет, что сюжетной считается линия, которая объединяет все вопросы и темы, затронутые в романе. Если мы, выбрав наугад несколько вещей и положив их перед собой, пытаемся соединить их одной историей и представляем, как ввести их в жизнь героев этой истории, значит, мы начали создавать роман. После «Преступления и наказания» Достоевского и рассказов Эдгара По даже детектив, который нынче постоянно воздействует на современный роман, создается из фантазии господина следователя, — соединив улики, он составляет из них рассказ. Однако чтобы можно было увлечься сюжетом, а затем попасть в гармоничный, эмоционально-богатый мир романа, между этими вещами должна существовать духовная связь. Роман можно придумать, лишь расположив предметы, которые оказывают на нас эмоциональное поэтическое воздействие, в определенном порядке.

Первым человеком, который воплотил идею об эмоциональных связях с вещами в музеях, был швейцарский художник румынского происхождения Даниэль Спёрри, прославившийся тем, что беспорядочной красоте обеденного стола он придавал упорядоченность картины, создавал произведение искусства, приклеивая оставшиеся после еды тарелки и стаканы к неубранному столу.

Один из источников моего романа — творчество Флобера. 6 августа 1846 года Флобер написал письмо своей возлюбленной Луизе Кале, свидания с которой послужили прототипом к любовным сценам «Мадам Бовари» (например, любовная связь в карете). А в 11 часов вечера он приписал к этому письму: «В этот ночной час, когда все уже спит, я открываю ящик, где спрятаны мои сокровища, я смотрю на твои туфельки, носовой платок и прядь твоих волос, на твой портрет и вновь перечитываю твои письма и вдыхаю аромат твоей кожи». Накануне он испытывал похожие чувства: «Когда я пишу эти строчки, предо мной — твои туфельки. Эти крошечные коричневые туфельки заставляют меня вспоминать движения твоих жарких ног».

Любопытному читателю, прочитавшему «Музей невинности», который вновь спросит меня: «Орхан-бей, а вы когда-нибудь находили утешение в вещах любимой женщины? Кемаль, главный герой романа, — это вы?» Я отвечу, что в этом романе я не Кемаль, а господин Флобер.

Большое спасибо, я готов ответить на ваши вопросы. {-page-}

— Поступил вопрос. Что вы думаете о курдском вопросе и прогрессе курдского вопроса в Турции?

— Большое спасибо за вопрос. Сейчас мы занимаемся научными вопросами, а что касается актуальной турецкой проблематики, мы оставим это для другой конференции.

— У меня вот какой вопрос. Вы упомянули Набокова. В его стихотворении, обращенном к самому себе молодому, юному, есть такие слова: «Ты давно уж не я, ты набросок, герой каждой первой главы…». Близки ли вам эти слова и как вы можете их прокомментировать?

— По поводу себя я могу сказать, что писание романов меняет человека. Я не очень верю в то, что говорит Фрейд по поводу человеческого духа, по поводу его мыслей. Насколько я знаю, Набоков тоже не согласен с Фрейдом, он, можно сказать, насмехается над ним, и я согласен с Набоковым. 35 лет занимаясь написанием романов, я пришел вот к какому выводу. Насколько я понял, написание романов для меня заключается в том, чтобы представить себе человека, которым я не являюсь, проникнуть в его мысли. Описать человека, который не является мной, используя силу моего воображения. Если человек 35 лет занимается литературой, писательством, он пишет о людях, которые не являются им, и пытается с помощью своего воображения проникнуть в этих людей. Собственно, политический аспект писательства заключается в том, чтобы поставить себя на место человека, о котором писатель пишет.

Самое важное для меня — в том, чтобы испытывать некоторую нежность к характеру, о котором я пишу, при этом имея определенные предубеждения в отношении любого стереотипа. Это основное условие для того, чтобы стать писателем, — относиться к своему персонажу с добротой, нежностью и при этом иметь в отношении него предубеждение. Люди могут не ответить взаимностью на вашу доброту, если вы против них предубеждены. Но ваша задача заключается в том, чтобы поставить себя на место персонажей. О словах Набокова, которые он написал, обращаясь к себе, — о том, что я — это не я, это уже кто-то другой, — могу сказать, что за 35 лет занятий писательством человек меняется, его личность меняется, он становится другим. И в конце концов человек начинает чувствовать, — по крайней мере, я могу сказать это о себе, — что начинает становиться похожим на своих персонажей.

— Что именно будет представлено в реальном «Музее невинности»: вещи старого Стамбула середины XX века? И по какому критерию их будут выбирать? И вторая часть вопроса. Что есть символ невинности в романе?

— В современной Турции существует ситуация, когда общество, которое в принципе связано исламом и определенным образом привержено исламским ценностям, начинает преобразовываться и модернизироваться. Существует проблема женщин, которые находятся под давлением, их сексуальность находится под определенным прессингом. Я, как писатель, пытаюсь понять именно существующие табу по отношению к невинности. Я, как писатель, должен это понимать. Считаю ли я, что это правильно, что это табу имеет право на существование? Это другой вопрос. Но как писатель, романист, я пытаюсь понять людей, у которых есть такие табу. Есть большая разница между тем, чтобы отрицать традиции, отрицать исторические корни, и тем, чтобы жить в соответствии с этим отрицанием, чтобы претворить в жизнь отвержение этих традиций. Допустим, что существуют определенные слои, которые называются буржуазией, сливки общества. Они говорят, что для нас эти табу — пережитки прошлого, это антропологическое явление, которое мы отвергаем. Другой вопрос, что в своей собственной жизни они не следуют тому, что утверждают. Это не так просто.

Я уже начал рассказывать содержание своего романа, поэтому я закончу с ответом на первую часть вопроса. Что касается вопроса насчет того, какие вещи присутствуют в романе, — это реальные вещи, которые между 1980—1985 годом существовали, реальный интерьер. Допустим, в жизни мы используем большое количество документов. Это водительское удостоверение, наши паспорта, какие-то старые билеты в кино и прочее. Это солонки, графины, одежда. Те вещи, которыми мы пользуемся каждый день и на которые не обращаем внимания. Допустим, заколки, которые использует моя героиня Фюсун. Они были в турецком быту, они присутствовали, но в данный момент они практически не используются, мне сложно найти их аналоги в реальности.

— Господин Памук, вы поэт традиций. В наше время в моде отрицание всего традиционного и создание новых отношений, явлений. Каково будущее человечества в этом смысле?

— Мне, с одной стороны, нравятся традиции… Я хочу сказать, что, допустим, вы покупаете какую-нибудь новую вещь и думаете, что избавитесь от старой, но на самом деле стараетесь адаптировать новую вещь к старой. Вот что происходит.

— В нашем мире многое меняется к худшему. Не является ли ваш акцент на вещи попыткой убежать от реальности? И второй вопрос. Не затрудняет ли жизнь такое эмоциональное, может быть, даже сентиментальное отношение к вещам и подобное же эмоциональное отношение к людям?

— Вещи занимают важное место в нашей жизни, в нашей морали, возможно, немного пуританской. Нужно приобретать то количество вещей, которое нам необходимо, не больше. Но если у человека есть возможности… Мы знаем, что помимо хлеба и сыра, который у нас лежит в холодильнике, нам нужны еще какие-то вещи. Например, люди проводят выходные за шопингом. Я не могу сказать, хорошо это или плохо. Во всяком случае, я хочу сказать, что вещи в нашей жизни не играют большой роли. Я могу сказать, что когда у некоторых людей не складываются отношения с окружающими, когда они не получают от окружающих того, что они ждут, то они начинают придавать повышенное значение вещам. Коллекционеры, на мой взгляд, относятся к такому разряду людей. Я не являюсь коллекционером, который отчаялся, у которого неважные отношения с людьми и который компенсирует это коллекционированием. Я романист, у которого прекрасные отношения с его читателем, поэтому мы здесь. И у нас с вами прекрасные отношения.

— Вы занимались живописью и архитектурой. Сейчас вы занимаетесь чем-нибудь подобным, делаете какие-нибудь зарисовки?

— Спасибо большое за этот вопрос. За последние четыре года я действительно занимался живописью, особенно последний год — я рисовал картины. И большинство картин, которые будут в моем музее, — мои картины. Если вы приедете в Стамбул и посетите музей, то увидите и мои картины, и картины Фюсун. Я надеюсь, что вам понравится. Кроме того, вы сможете купить открытки с моими картинами в лавке, которая будет в музее.

— Согласны ли вы с мнением, что как только общество окончательно модернизируется и избавится от предрассудков, то не будет больше красивых историй о любви и авторам станет трудно и неинтересно писать на эту тему? Согласитесь, что когда герои полностью сами виноваты в своих страданиях, им сложно сочувствовать.

— Я не согласен. Последнюю тысячу лет люди говорят, что старые красивые истории о любви умирают, но каждое новое поколение создает свои собственные истории. Все говорят, что когда человек стареет, он теряет способность любить. Это, безусловно, не так.

— Скажите, пожалуйста, что бы вы хотели во время своего визита увидеть в Москве, и, на ваш взгляд, почему ваши книги полюбились в России?

— Я начну со второго вопроса. Многие спрашивают, почему мои книги полюбились в России. Впервые этот вопрос мне задали в Турции. Я бы хотел ответить словами известного писателя, который сказал: «Ну как можно спросить красивую девушку: почему все мужчины в тебя влюбляются?» То же можно сказать и о моих книгах в России. Но на самом деле вопрос сложный. Умная девушка ответит так: «Я не знаю, но не жалуюсь».

Это не первый мой визит в Россию. Впервые я был здесь три года назад, тогда я посетил Третьяковскую галерею и Дом-музей Толстого. Я бы хотел побывать там снова, но из-за интервью и плотной программы, которая меня здесь ждет, я не уверен, что у меня получится.

Огромное спасибо. 


Текст является стенограммой перевода публичной лекции Орхана Памука в МГУ