Площадь жертв революции! Так твою распротак. Дожили! Площадь покойников!

Оцените материал

Просмотров: 217744

«Все умрем, и нас засыплет снегом. Во славу коммунизма»

Любовь Шапорина · 18/02/2011
Голод, жизнь, смерть и НКВД в блокадном Ленинграде: неизвестные дневники ЛЮБОВИ ШАПОРИНОЙ

Имена:  Любовь Шапорина

©  РИА Фото

В дни блокады Ленинграда. 1943

В дни блокады Ленинграда. 1943

Художница, основательница первого советского Театра марионеток (1919), Любовь Васильевна Шапорина (урожд. Яковлева; 1879—1967), жена известного советского композитора Юрия Шапорина, подруга и знакомая Алексея Толстого, Кузмина, Ахматовой и многих других деятелей российской культуры, почти всю свою долгую жизнь вела дневники.

Хронологический диапазон (1898—1967) и насыщенность содержания дневников Шапориной позволяют назвать их оригинальным путеводителем абсолютно по всем аспектам жизни страны: повседневному быту; умонастроениям интеллигенции, рабочих, крестьян; политической истории и истории культуры — театра, музыки, живописи.

Особенность дневников Л.В. Шапориной еще и в том, что их автору категорически чужда была власть, правившая страной; с этой точки зрения и без обиняков записано то, чему Шапорина была неравнодушной свидетельницей.

Дневники печатались ранее лишь фрагментами в разных изданиях; ныне они подготовлены к публикации в полном объеме в издательстве «Новое литературное обозрение» — по автографам, хранящимся в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) и в Отделе рукописей Российской национальной (Публичной) библиотеки.

OPENSPACE.RU публикует подборку дневниковых записей Шапориной о блокаде Ленинграда.



        1941

      

©  Предоставлено издательством "Новое литературное обозрение"

Л.В. Шапорина. 1940

Л.В. Шапорина. 1940

 16 сентября. Вчера я возвращалась в десятом часу из госпиталя. Накрапывал дождь. Ни зги не видно. Зарницы со всех сторон неба, — это идут бои. После этих вспышек еще темней. Выхожу на Литейный. Направо, в сторону Невского, далеко за ним зарево, красные тучи. Несутся танки, грузовики с солдатами от Финляндского вокзала. За силуэтом Спасского собора тоже зарницы. Мы в грозовом кольце. Громят Путиловский завод, «Электросилу», Мясокомбинат. Перед глазами встал образ Петровского Спасителя — глаза, полные смертной муки и жалости. Я подумала: Твой город громят, Господи, город Петра. <…>
        А нормы все сбавляют. Теперь я уже вместо 600 гр. получаю в день 200 гр. хлеба, и этого, конечно, не хватает. Целый день в госпитале — 14 часов продержаться на 200 граммах. Это трудновато.
        Вчера Алеша рассказал Васе, что перед выступлением Сталина с 5½ утра по радио предупреждали, что будет чрезвычайное сообщение. Затем, после объявления диктора, что будет говорить Председатель и т.д. и т.д., раздался дрожащий голос: «Братья и сестры», затем бульканье наливаемой воды в стакан и лязг зубов о стекло. «Друзья мои», — и опять стук зубов о стекло.
        Мужичьё сиволапое. Робкий грузин! Открыла окошко, потушив, конечно, предварительно свет. Все спокойно. Орудийной стрельбы не слышно, но все время зарницы, очевидно, со стороны Финляндии; некоторые очень яркие, высоко над домами. Дома черные, без единого проблеска света.
        Хочется спать, уже двенадцатый час. Спим не раздеваясь уже с 8-го, только утром переодеваясь. <…>

        22 сентября. Три месяца войны. Немцы взяли Киев. Сегодня Вася читал очередную немецкую листовку «Мир угнетенному народу». А дальше: «Мы ведем войну с комиссарами и евреями, сдавайтесь, а не то вы все погибнете под развалинами своих домов. Вы в железном кольце».
        Какой-то grand guignol. Кому нужна наша гибель под развалинами Ленинграда? Наша жизнь по советской расценке много дешевле тех бомб, которые на нас потратит Германия.
        Эти листовки явно предназначены для создания паники в населении и в почти, по слухам, безоружном войске.
        Теперь ходят слухи о совещании в Москве с Америкой и Англией, они, дескать, требуют, чтобы Ленинград был сдан, а по другим версиям — объявлен вольным городом. Очевидно, путают понятия вольный и открытый. <…>

        28 сентября. Ночь была совсем спокойная и утро также. В прошлую ночь и в эту — огромное зарево по направлению к Кронштадту. Вчера бросали бомбы на окраинах, на Петроградской стороне, на Выборгской около бывших гренадерских казарм. К нам в больницу принесли около 6 часов вечера двух раненых, один ранен в Колпине, другой, шестидесятилетний, около завода «Вена».
        Я вчера думала: Россия заслужила наказание, и надо, чтобы «тяжкий млат»1 выковал в ней настоящую любовь к родине, к своей земле. 100 лет, а может, и больше интеллигенция поносила свою страну, свое правительство, получила в цари Мандукуса2 и начала униженно, гиперболически преклоняться, возносить фимиамы, думая только о шкуре своей. Думать тошно об апофеозе «Как закалялась сталь» в театре Радлова с бюстом Сталина в центре действия.
        А Алеша Толстой!!
        Убийство Александра II чего стоит. Подозреваю я, что и там Англия была не безучастна.
        Теперь Немезида.
        Россия не может погибнуть, но она должна понести наказание, пока не создаст изнутри свой прочный фашизм. <…>

        8 октября, вечером. <…> Заходила сегодня Марина Хармс. Д.И. <Хармс> арестован уже полтора месяца тому назад, соседний с ними дом разрушен, их дом дал трещину, все окна выбиты, она живет в писательской надстройке. От родителей, живущих в Малой Вишере, никаких известий. Марина без всяких средств к существованию и в смертельном беспокойстве за Даниила Ивановича. Была Женя Григорьева. У нее окна заколочены досками, очень холодно, но все же они все вернулись на свою квартиру. Она нянчит чужого ребенка и собирается поселить у себя уже третью жилицу, раненую с верхнего этажа, учительницу. Женя — это сама самоотверженность и доброта. Мы с ней познакомились в 1903 году у Александра Маковского в его школе.
        Я вчера списала из какой-то статьи в газете: «Великий Сталин неоднократно указывал, что самое ценное в нашей социалистической стране — это люди!!!»

        14 октября. Голод бодро на нас надвигается, то есть он уже пришел, но мы, привыкшие к постоянному недоеданию, мы все еще не решаемся называть вещи своими именами. На эту декаду было выдано мне, как служащей: 100 гр. сахара, 50 гр. масла, 100 гр. леденцов, 100 гр. селедки (3/4 селедки), 300 гр. макарон. Это все. И 200 гр. хлеба в сутки. Неслужащие масла не получили вовсе и сахара 50 гр.
        На рынках нет ничего, купить нигде ничего нельзя. Картошку отбирают. Кирька, Катин брат, вез по Неве на лодочке два мешка картошки, один из них предназначался для нас. Красноармейцы отобрали у него картошку. <…> Арестованы профессора Бертельс, Жирмунский, Эберт, еще какой-то историк.
        Взята Вязьма, вчера Брянск, Москва постепенно окружается.
        Что думают и как себя чувствуют наши неучи, обогнавшие Америку. На всех фотографиях Сталина невероятное самодовольство. Каково-то сейчас бедному дураку, поверившему, что он и взаправду великий, всемогущий, всемудрейший, божественный Август. <…>
        Я иногда, пробыв весь день в госпитале на 100 гр. хлеба (100 я съедаю утром), дома пью чашку кофе. Сегодня обед роскошный: остатки супа с макаронами и немножко макарон. Я разделила свои 300 гр. на 4 раза. Что дальше будет, не знаю. Мечтаю о спекулянтке.
        Вчера буфетчица Поля принесла мне ½ кг масла за 50 рублей. У нее где-то за Невской заставой знакомая, имеющая отношение к продуктовому магазину. Это, может быть, неприлично, но голод, искусственно созданный нашими правителями, еще неприличнее.
        Ленинград через три месяца войны остался без хлеба и всего прочего.
        Тут заплатишь любые деньги. <…>

        22 октября. Возвращаться из госпиталя приходится в кромешной темноте. Перед глазами ходят черные круги от напряжения. На Моховой тротуар в рытвинах, того и гляди, упадешь. На Пантелеймоновской уже легче, видно больше неба и асфальт. Вижу силуэт Спаса Преображенья. Когда попадаю на Кирочную, значит, дома — никакая тревога уже не остановит.
        Вчера только что заснула, раздался сильнейший грохот, я проснулась. Опять выстрел. Бомба ли, дальнобойное ли орудие? Попов не спал, говорит, бомба. Разбудила Васю и Наташу, те и ухом не повели. Это дальнобойные, и притом наши.
        Наши или нет — мне все равно. Не могу слушать эти внезапные разрывы. Взяла «Войну и мир» и пошла в бомбоубежище, где и читала до 1 часу, пока не стихло. Там тепло и светло.
        В столовой — суп и «мясное»: за 50 гр. мяса по карточке получаю не больше 25 гр. колбасы и столько же чечевицы, колбасу съедаю, конечно, с кожурой. Это все на весь день.
        Когда-то я смотрела в Александринке «Ревизора». Осипа играл Варламов. В сцене, где Хлестаков обедает в гостинице, Осип стоял за его стулом и жадно глядел, как он ел. Хлестаков глотал, глотал и Осип.
        Когда я кормлю больных, я всегда вспоминаю эту сцену и чувствую себя Осипом.
        Больные сейчас начинают шуметь, что им урезают порции, нет белых булок. Для нас же их пища — недосягаемое блаженство. К утреннему чаю каша или селедка. В 1 час обед: щи или суп, котлеты с кашей или макароны с мясом и кружка компота. В 4 чай без ничего, в 6 ужин из одного блюда — пирог или каша. В 8 еще чай.
        Хлеба военные получают 600 гр., гражданские 200. Как-то я шла утром в госпиталь, шел снег, с вечера тоже шел снег и тревоги не было. <…>

        

©  ИТАР-ТАСС

В дни блокады Ленинграда. Объявления об обмене вещей на продукты. 1942

В дни блокады Ленинграда. Объявления об обмене вещей на продукты. 1942

24 октября. В «Московской правде» статья политрука В. Величко: многодневные бои на дорогах к Москве. Статья, не похожая на обычные наши фанфаронады. Если бы у нас так писали, так позволяли писать, и дух был бы у нас другой.

        Дух замирает от ужаса, сколько поляжет там наших, сколько полегло. Во имя России, имя которой правители не решаются произнести. Что будет? А статья Толстого отвратительна. Хвастовство, хвастовство и хвастовство. А сам давно сбежал. «Мы делаем шах королю...» Хорошенький шах.
        И почему немцы везде с превосходящими силами? За тысячи верст от своей базы — и все с превосходящими силами. Где же наши миллионы?
        Не могу об этом думать. И вижу перед собой Еремушку без рук, без глаз, с ясным, светлым лицом и нежным ласковым голосом.
        Слухи, что кто-то видел листовки, предупреждающие, что 26-го начнется усиленная бомбежка. Что мы, бедняки, можем делать? Прятаться в бомбоубежище и погибать.
        <…> Наташа принесла из ТАССа слух, что на заводах проводятся митинги о том, что рабочие «просят» снизить хлебный паек в пользу Красной армии.
        Мы знаем, как проводятся эти резолюции. Сейчас мы погибаем на 200 граммах. Что же будет, если мы будем получать 100 грамм? Я погибну, в особенности если это надолго.
        А хочется досмотреть картину до конца.

        26 октября. <…> Вчера, когда я вернулась из госпиталя, Катя Князева встретила меня с хохотом: «Вы ничего не знаете? Катя потеряла ваши хлебные карточки, у нее украли сумку, где были все ее деньги, 300 рублей, паспорт, ваши и ее хлебные карточки, все карточки на масло». Мне стало страшно. Как прожить шесть дней без этих несчастных 200 грамм, которые все-таки являются главным plat de résistance3. Утром я поехала на Обуховский рынок поискать хлеба. Конечно, ничего не нашла, но не жалею, что съездила. Народ страшен. Это какие-то брейгелевские карикатуры на людей. Все ищут пропитания, хлеба, капустных листьев. Ободранные, с желтыми, изможденными лицами, заострившимися носами, провалившимися глазами. Огромная очередь за капустными листьями, там драка и визгливые ругательства баб. У чайной очередь впирается в дверь, туда старается протолкаться маленький мальчуган лет 8. Взрослый мужчина хватает его и отшвыривает от двери, мальчуган катится кубарем, вскакивает на ноги и с ревом опять лезет в дверь, его не пускают бабы, крик, рев. Женщина с желтым треугольником вместо лица стоит с двумя крошечными желтыми кочешками капусты и пытается променять их на хлеб, девочка меняет пол-литра молока на хлеб, на нее кричат, угрожают милицией. Страшно. Несчастный народ. Скоро мы начнем пухнуть, как в 18-м году. <…>

        9 декабря. Несколько дней нет налетов, и тут только и ощущаешь, какого огромного напряжения нервов стоят эти бомбежки. Когда их нет, когда нет этого острого ощущения летящей над тобой шальной смерти и разрушения, чувствуешь себя словно выздоравливающей после тяжелой болезни.

        10 декабря. Катя Пашникова рассказывает, что среди рабочих мужчин очень многие опухли так, что еле глаза видны. Женщины тоже, в особенности те, у которых ребята. Кто-то из рабочих видел по дороге двух замерзших людей; одного около Мечниковской больницы. И все идут мимо них не останавливаясь, никто их не подымет.
        «Ну еще бы, — сострил кто-то из рабочих, — вот если бы лошадь упала, так сразу бы все к ней с топорами бросились». — «Зачем с топорами, — заметил другой, — и так бы разодрали на части».
        Люди вырывают у детей и женщин хлеб, воруют все, что могут. В доме №15 по Литейной живет сестра из нашего института Элеонора Алексеевна Иванова. Бомба разрушила ее квартиру, но вещи остались, их можно было бы восстановить. Так с кушетки, недавно обитой, уже успели содрать обивку и отпилить ножки.
        Несчастный народ. <…>

        14 декабря. Жизнь постепенно замирает. У нас в большинстве районов выключили электричество. Нет тока, и не ходят трамваи, стоят заводы. На Катином заводе вчера дан был ток только от 10 до 3. Вчера я пошла на улицу в 8 утра, пошла занимать очередь за продуктами. Темно. Месяц в туманном нимбе. По Литейному идут толпы народу в обе стороны, идут по тротуару, по улице, идут молча, торопятся. Странное впечатление, какое-то не совсем реальное. На белом снегу, среди огромных сугробов черные силуэты без теней в прозрачных утренних сумерках.
        Наш магазин на Литейном. Но впускают со второго двора на Пантелеймоновской. Я стала в очередь — была 208-я. Маньяки приходят в 4 утра, чтобы ничего не получить. Прикреплено к магазину 4000 человек, а привезли с базы 150 кг лапши! Сегодня четвертый день декады, а мы с Катериной еще ничего не получили. Я страдаю по маслу и сахару.
        Наблюдая очереди, пришла к следующему грустному выводу. Двадцать четыре года рабочий класс был привилегированным, понастроили дома культуры, и вот результат: пролетариат сейчас озверел, женщины — это настоящие фурии. Интеллигентные женщины, мужчины вежливы, молчаливы, любезны, те же набрасываются на каждого. Кроме озлобления от голода и лишений, в них нет ничего. Я подхожу и кротко спрашиваю, за чем очередь? С остервенением начинают облаивать без причины. Около столовой я нашла крышку от кувшина, очевидно, шли за супом и обронили. Я спросила громко, не потерял ли кто (стоим полчаса на морозе)? Войдя в помещение и сев за стол, я повторяю свой вопрос. Двое мужчин на меня начинают кричать: чего вы лезете со своей крышкой, не морочьте голову, теперь и не то теряют, нечего ей было зевать и т.д. <…> Воровство неслыханное: Катя Князева видела, как женщина с двумя детьми выходила из трамвая. Она несла кастрюльку с обедом. Ей надо было снять ребенка с площадки, и она попросила какую-то женщину подержать кастрюльку. Пока она снимала ребенка, та пустилась бежать с обедом, ее не догнали. <…>

        

©  РИА Фото

В дни блокады Ленинграда. 1942

В дни блокады Ленинграда. 1942

18 декабря. <…> Опять на днях вышла в 8 часов утра в очередь (люди становятся с четырех), и опять то же впечатление не реальной жизни, а китайских теней. Много-много ног идут, спешат во все стороны. Люди видны на фоне снега и сугробов только до пояса, верх теряется на фоне домов. Полная тишина, только скрип мерзлого снега под ногами. Натыкаюсь на молодую женщину, упавшую на дороге, помогаю встать. Никто не останавливается, трусит мимо нее. На ней ватник, платок на голове. Просит помочь ей взвалить на плечи мешок с дровами. Берусь за него — не поднять, такая тяжесть. Немудрено, что она свалилась. Мы обе просим проходящих мужчин помочь (un coup d’épaule4) — проходят пролетарии, не обращая внимания. Интеллигентный господин, шедший с дамой, подошел и со мной вместе взвалил дрова ей на плечи.

        Днем в тот же день я возвращалась из столовой в третьем часу дня, шла около дома Красной армии. Вдруг раздался страшный детский крик, рев, голоса: держите его, держите его. На другой стороне Литейной вижу бегущего мужчину, его окружают со всех сторон, другой мужчина его хватает, он сразу же вынимает из кармана бумажки, хлеб. Девочка выходила из булочной, прилично одетый, рабочего вида мужчина выхватил у нее карточки и хлеб и пустился бежать. Это среди бела дня на многолюдной улице. Его повели в милицию. А вчера такая картина. В одну столовую на Литейной стоит на улице очередь. Три ступеньки ведут к двери. На них стоят несколько женщин с кастрюлями. По этим же ступенькам на коленях карабкается мужчина, почти старик, хватает одну из женщин за ноги и тащит с крыльца. Она с отчаянным криком падает на него; ее соседки стараются ее поднять и поливают руганью мужчину: вот мы тебя в милицию отведем, он каждый день скандалит. Он подымается, и начинается общая ругань. Я ухожу.
        И все время везут и везут покойников в белых домодельных гробах. <…>


        1942

        4 января. <…> Со мной 1-го случилась катастрофа. С новыми карточками пошла в столовую. Темно, люди тащат друг у друга чуть ли не изо рта ложки, тарелки (в столовой и тарелок больше нет, украли). Сидели какие-то подозрительные парни. И у меня пропала карточка на мясо и крупу, т.е. то, чем я питаюсь в столовой. Если мне ее не возобновят, то это более или менее верная голодная смерть! В субботу раздобывала всякие справки, из жакта, из института. Ходатайство института завтра сдам. <…>

        6 января. Силы падают не по дням, а по часам. Стоило мне эти пять дней пробыть на одном хлебе и воде (тот бесталонный суп, который я получаю из Музкомедии — просто вода), как силы совсем  упали. Утром я выходила на работу — дрожали ноги. В больнице было много дела. Четыре подкожные впрыскивания угасающим людям, присутствие на операции, беготня вниз и вверх, после чего я еле плелась домой. Пришла и завалилась на кровать. Угасает воля к жизни. Болит сердце.

        Неужели не дотяну? <…>
        По улицам бродят люди с ведрами, по воду. Ищут воды. В большинстве домов не идет вода, замерзли трубы. Дров нет. У нас, к счастью, часто бывает вода, и сейчас вот горит электричество.
        Писем ни от кого нет.
        Идет снег. Все умрем, и нас засыплет снегом. Во славу коммунизма.
        Уже 8 часов. Надо ложиться спать. А то тяжело. До завтрашнего хлеба. <…>

___________________________

1 Из поэмы Пушкина «Полтава».
2 В Древнем Риме верили в Мандукуса, театральную маску с огромным ртом и острыми зубами, пожиравшую все вокруг.
3 источником существования (фр.).
4 помощи (фр.).
Страницы:

Ссылки

 

 

 

 

 

КомментарииВсего:25

  • Vladimir Antsev· 2011-02-18 22:22:39
    Спасибо за публикацию, я жил недалеко от автора дневника - на Песках и получал в 41-42 гг по 125г. блокадного хлеба. К счастью наша часть менее пострадала, чем дома справа (от Невского пр.) вдоль всего Суворовского, где всё было сметено.
  • o247· 2011-02-19 15:10:09
    "Наблюдая очереди, пришла к следующему грустному выводу. Двадцать четыре года рабочий класс был привилегированным, понастроили дома культуры, и вот результат: пролетариат сейчас озверел, женщины — это настоящие фурии. Интеллигентные женщины, мужчины вежливы, молчаливы, любезны, те же набрасываются на каждого. Кроме озлобления от голода и лишений, в них нет ничего. Я подхожу и кротко спрашиваю, за чем очередь? С остервенением начи"

    Вот же мразь. Зачем здесь эта агитка?
  • IvanDobsky· 2011-02-19 15:34:44
    o247: Зачем здесь этот комментарий?
  • nsogso· 2011-02-19 18:25:51
    для 0247
    Не нравится? Правда глаза колет? А что не так?
    Полностью совпадает с моими детскими впечатлениями (1970-80г.г.) от пролетариев, интеллигенции и колхозного крестьянства.
  • Vladimir Antsev· 2011-02-19 22:36:29
    Для o247 О чём Вы милая? Грустно за ваш коммент. Чтоб таких, как Вы, густо сеяли, а они редко всходили! Не дай Бог хоть на 50% познать такое.
  • tafen· 2011-02-20 01:04:29
    Алла Андреева тоже запомнила этот звук по радио: зубы о стакан
  • dasha-e· 2011-02-20 14:12:55
    Спасибо!
  • kaplivnos· 2011-02-20 15:34:50
    Мне тоже не понравилась такая дифференциация на интеллигенцию и рабочих, такой сильный акцент по всему тексту на происхождении героини и ее "превосходством" над простыми людьми. И я очень рада, что сейчас нет классов и никто не интересуется "из какой ты семьи".
  • nsogso· 2011-02-20 20:22:49
    тогда эта "дифференциация" была отчетливой в силу разности "классов" буквально во всем.
    сейчас эти различия не столь заметны, но они сохранились и присутствуют в обществе.
    И ,безусловно, интересуются и учитывают "из какой ты семьи". И все остальное...
    Интересно, что протестуют, судя по всему, не интеллигенты (в третьем поколении), а представители иной социальной страты. И почему бы это?..
  • Ivy· 2011-02-21 00:52:01
    Спасибо большое за публикацию.
    Почему-то неудивительно, что из полного ужасов рассказа выклевали лишь себе лично обидное - вполне совпадает с описанием поведения пролетариев по тексту.
  • yavas· 2011-02-21 02:02:54
    o247

    Вот вас бы туда.
  • dense· 2011-02-21 13:00:08
    Про пролетариев неприятно написано и очень спорно и безусловно просто неприлично. Но осуждать эту женщину и говорить, что она рассуждала как животное или растение, я бы не стал, конечно. Прожила трудную жизнь, блокаду пережила, работала сестрой, людей не ела. А мнение это всего лишь мнение...
  • kaplivnos· 2011-02-21 21:54:41
    я бы воздержалась об оценке моего социального статуса по моим комментариям.

    да, и сейчас оценивают, но сейчас именитая фамилия скорее бонус, мне кажется, больше ценятся все-таки личные достижения. Ну или во всяком случае "рабоче-крестьянское" происхождение - не такой "приговор" как в то время.
    я также, безусловно, благодарна автору за ее историю и сочувствую ее трагедии и трагедии всего нашего народа.

    dense более грамотно, мягки и точно передал(а) мою мысль касательно отношения автора к пролетариату.
  • drunik· 2011-02-22 03:11:11
    О! А вот и пролетариат собственной персоной в лице o247 отозвался.
  • Vladimir Antsev· 2011-02-22 05:37:36
    Во-первых, интеллигенция, по коммунистической идеологии того и более позднего времени, никогда не была классом, а лишь прослойкой-ненадёжнои прослойкой, и прекрасно это осознавала. "А еще в шляпе", " а еще в очках"... типичное начало словесной истерии в транспорте.
    Во-вторых, в 54 г. я пришёл на оптический завод. Рядом на соседнем токарном участке за станками стояли 50- 60 -летние питерские высшей квалификации мастеровые- начитанные, интеллигентные люди. М а с т е р о в ы е. Не о них ведёт разговор автор.
    В третьих - тенденции. Послевоенное крестьянство (а оно тогда не имело даже паспортов) из соседних областей любыми путями устремлялись в Л-д, на заводы, становясь ленинградцами, получая нередко отдельные квартиры. Рабочие - стремились дать своим детям высшее (в основном техническое) образование: "пусть хоть дети не уродуются, как я".
  • Vladimir Antsev· 2011-02-22 05:40:34
    Во-первых, интеллигенция, по коммунистической идеологии того и более позднего времени, никогда не была классом, а лишь прослойкой-ненадёжнои прослойкой, и прекрасно это осознавала. "А еще в шляпе", " а еще в очках"... типичное начало словесной истерии в транспорте.
    Во-вторых, в 54 г. я пришёл на оптический завод. Рядом на соседнем токарном участке за станками стояли 50- 60 -летние питерские высшей квалификации мастеровые- начитанные, интеллигентные люди. М а с т е р о в ы е. Не о них ведёт разговор автор.
    В третьих - тенденции. Послевоенное крестьянство (а оно тогда не имело даже паспортов) из соседних областей любыми путями устремлялись в Л-д, на заводы, становясь ленинградцами, получая нередко отдельные квартиры. Рабочие - стремились дать своим детям высшее (в основном техническое) образование: "пусть хоть дети не уродуются, как я".
  • Людмила кузнецова· 2011-02-27 00:00:16
    о247: Очень некрасиво. А Вас не удивило,что в городе, где люди умирали от голода подряд более 900-тисот дней, находились люди, которые, несмотря ни на что, занимались творчеством, читали друг другу стихи, в холодных залах играли спектакли и звучала высокая музыка? А про пролетариев, о которых упомянула автор - это , наверное, довольно общо, ведь и среди неграмотных людей,(какой,например, была моя бабушка), было много людей воспитанных. Культуру человека определяет не только образование, Многое зависит от стремления быть культурным человеком. И, потом, люди потеряли в себе Бога. К сожалению, и сейчас тоже.
  • Людмила кузнецова· 2011-02-27 13:17:15
    Во многих воспоминаниях о войне, о блокаде Ленинграда, о жизни в эвакуации поражает тот факт, что шла такая страшная война, на фронтах лилась кровь рекой, а карательная машина КГБ работала исправно и старательно всюду,по всей нашей бедной стране. И сейчас работает, только попритихли из-за общественного мнения Запада(и понятно по какой причине). Вот это страшно .
  • Ulyana Starikova· 2011-03-12 00:26:45
    Прочитала. Спасибо вам.
  • lady-vera· 2011-03-30 08:37:44
    О247-троль
  • shaporinalubov· 2011-05-12 16:12:38
    Ужасно рада, что дневники моей бабушки наконец - то будут изданы , и я смогу прочесть их полностью!! Спасибо Ирине Прохоровой; буду ждать выхода книги. Любовь Васильевна Шапорина\младшая\.
  • Egor Prosvirnin· 2011-09-13 01:30:20
    Забавно, как в комментариях пролетарии перевозбудились. А это, между тем, нормальная позиция нормальной русской (не советской) женщины. Привыкайте, милые, кончилась совчинка.
  • Alexei Von Alexeyev· 2011-09-30 13:33:50
    Интересное ощущение от текста, там где речь идет о политике особенно: ровно такую же муду с теми же интонациями пишут теперь "интеллигенты" про Путина. Все эти "по слухам безоружная армия", "бедный дурак, поверивший что он август".
    Откуда же всегда берется у российского интеллигентского убожества такая вера в себя?
  • Alexei Von Alexeyev· 2011-09-30 13:35:52
    О, и Великий Русский Писатель тут. Скажите, вы правда считаете, что сочетание скулежа и желчи - это вот и есть позиция "нормальной русской женщины"? Это же очень очень жалкий дневник
  • Alexei Von Alexeyev· 2011-09-30 13:40:29
    От текста пахнет нестираными кружевными старческими подштаниками Шапориной, сохранившимися еще с царизма
Все новости ›