Поворотный круг

Сегодняшние радикальные опыты в поэзии по сути декоративны, и никто их всерьез не воспринимает. Это радикализм средств

Имена:  Владимир Мартынов

Иногда полезно взглянуть на чужое искусство, попытавшись при этом освежить взгляд на собственное. Например, прислушаться к тому, что говорит один современный композитор о другом. Сильвестров, утверждает Владимир Мартынов, работает не на высказывании, а на отзвуке, потому что в наше время высказывание дискредитировано как понятие. Дискредитировано и понятие «произведения»: произведение (представление о реальности) сменяется практикой (пребыванием в реальности).

В другое время и в другом месте (в одном из своих недавних интервью) Мартынов упрекает русскую поэзию в том, что «московский концептуализм» был последним откровением в ряду радикальных новаций, и следующего шага поэзия не сделала – просто не решилась. Это серьезное обвинение, на такое следует отвечать.

Можно ответить, что замещения, вроде отмеченных Мартыновым, существуют и в новой поэзии, только здесь они корректируются материалом стиха, его спецификой. Язык и есть наше представление о реальности, поэтому полностью избавиться от своих представительских обязательств не способен. И все же новая поэзия пытается совместить две позиции: как бы наполняет представление – пребыванием, произведение – практикой. В нашем случае – практикой обнаружения реальности.

Но это, конечно, ответ или слишком робкий, или не по существу.

Правда в том, что сегодняшние радикальные опыты в поэзии по сути декоративны и никто их всерьез не воспринимает. Это радикализм средств – вещь тягостная и опустошительная. (Я почему-то вообще не верю в сегодняшний художественный радикализм. Но меня легко поколебать в моем неверии – стоит предъявить хотя бы один убедительный пример.)

Правда и в том, что в самом концептуализме чистота намерений не вполне соответствовала чистоте художественных решений. «Поэт-концептуалист» отчасти оксюморон: ведь поэты – враги любого «готового» языка, а концептуалисты – его сторонние наблюдатели. Подлинный концептуалист (среди поэтов существовавший только в теории) относится к языку как к мертвой натуре и всегда рад остаться в первоначальном убеждении, что тот мертв безусловно и окончательно, а работать с ним нужно как с твердой «готовой вещью». Иначе говоря, концептуализм ищет новую художественную стратегию, а не новую возможность речи, стоящую за языком и предшествующую ему.

Возможно, именно поэтому русская поэзия в дальнейшем своем развитии хоть и учитывает концептуальную проблематику, но не делает ее своей. Это стратегия «следования-преодоления» (как мне кажется, далеко не всегда осознанная).

Диагноз Мартынова, к счастью, неокончателен. Поэзию не удается поместить в литературную кунсткамеру, она не угасает и сейчас как будто приходит в себя после недолгого обморока, вызванного очередным изменением климата. Концептуализм действительно изменил климат в искусстве, но стихи пережили изменение, не вымерли, даже не мутировали. Они оказались сильнее.

А помогло им то, что развитие искусства – как и всего живого – идет тайными путями и заранее не просчитывается. Концептуализм – это, по существу, последняя из авангардных революций прошлого века, ставящих искусство в пограничную ситуацию. Присущая авангарду последовательность смены радикального еще более радикальным в семидесятые годы казалась универсальной. Лидеры направления высматривали, кто же окажется впереди них – именно на этом направлении; никого не оказывалось. Но мне кажется, что в самом опознании актуального как линейного удаления от привычных форм действует инерция авангардного мышления. Приближаясь к концу века, художественный процесс изменил не направление, а характер движения, и поворотный круг саму эту «последовательность» утащил за кулисы.

Импульс освобождения не существует вне вольного разворота меняющихся ориентиров. Искусство не идет по прямой, не продолжает до бесконечности одну линию. Это вообще не прогрессивная система, скорее, возвратная: стремящаяся к своему началу. Искусство, которое знает свой дальнейший маршрут и следующий пункт назначения, не имеет смысла.

Есть великая тщета письма. Но поэзии важны не те, кто ее демонстрирует, а те, кто ее преодолевает. (Есть еще авторы, которые о ней не подозревают, но их мы, извинившись, обойдем своим вниманием.)

Я уверен, что новизна и удача невозможны вне решения все тех же проблем языка и молчания, только не «в принципе», а локально – в границах самого произведения. То есть именно так, как это делается в искусстве. И как описывает это, словно оговорившись, сам Владимир Мартынов: «Эволюционный скачок не означает, что мы не будем употреблять слова. Мы будем их употреблять, но только для того, чтобы проходить сквозь них».

Ссылки

• Борис Филановский. Музыкалипсис, 21.05.2009
• Борис Филановский. Вялотекущий конец. Третья серия, 12.04.2010
• Владимир Мартынов: «Нет более неадекватного сообщества, чем музыканты», 23.03.2009
• Борис Филановский. Вялотекущий конец. Вторая серия, 12.03.2010
• Петр Поспелов. Пусть неудачник плачет, 06.03.2009
• Владимир Юровский: «Мартынов вообще не совсем композитор», 10.02.2009
• Борис Филановский. Вялотекущий конец. Первая серия, 11.02.2010
• Екатерина Дёготь. О том, как современная музыка заставляет думать о современном искусстве, 04.03.2008