— Вернемся к Сергею Довлатову. Расскажите, как создавался фильм, какие источники и документы были задействованы? Кто помогал вам в создании кино?

— Если говорить об этом кратко, то история от первого лица была составлена из всех доступных текстов — произведений, колонок редактора, статей, передач на радио «Свобода», писем самым разным людям. Из всего того, доступ к чему был возможен, и состоит история. К сожалению, я не могу сказать о работе в прошедшем времени, поскольку она продолжается ежедневно. 16-й месяц продолжается работа над этим фильмом.

Все делалось кустарно, руками и жилами конкретной очень небольшой группы людей. И нашими же жилами это связывается во что-то, затягивается, организовывается какое-то подобие проката. Сегодня в 16:30 фильм «Написано Сергеем Довлатовым» увидел город Саратов.

Кто мне помогал? Главную поддержку оказали Елена и Катя Довлатовы. И это было самое важное мое условие. Поэтому первые несколько месяцев были потрачены на разговоры, убеждение Елены и Кати, что стоит оказать эту помощь. Никогда раньше Елена и Катя никому из создателей фильма о Довлатове помощь не оказывали: не мешали, но и не помогали. Мне этого было мало, было нужно, чтобы они поддержали. И они поддержали и поддерживают до сих пор. И, может быть, даже приедут, чтобы поддержать лично в эфире телевизионной программы или еще где-нибудь. За что я им очень благодарен. Настолько на них распространилось мое тепло к Довлатову, по сути, совершенно чужому человеку.

— Почему именно сейчас вы пришли к своему герою — Довлатову?

— Еще в 2005 году я хотел сделать фильм о Довлатове, обратился к Кате, но она мне отказала, сочтя меня неубедительным. И очень хорошо, что отказала. Я думаю, что я бы сделал, как говорит Довлатов, «невообразимую херню».

Довлатов уже очень давно — неотъемлемая часть моей жизни. В моем информационном поле он все время занимает какое-то место. Собеседники, призраки. Им удалось о чем-то сказать, а мы слышим об этом.

Мы слышим Достоевского, это же не памятник около Библиотеки Ленина. Довольно отчаянный человек, живший где-то страстями, где-то нуждой. Невыездной Пушкин, который, говоря по-французски, никогда не увидел Париж, хотя аристократы вокруг ему об этом рассказывали.

Я говорю о том, что за литературным произведением есть кровь и дыхание живого человека, огромное количество прожитого. По сути, что делает писатель или поэт? Поэт складывает наилучшие слова в наилучшей последовательности. Ты складываешь слова в предложения, предложения в какие-то тексты. А потом так случается, что сложенные тобой предложения — и это ведь не здания, не амфитеатры, не Колизеи — эти предложения живут сотни лет. Исходная точка этих предложений маленькая, квартира или дом, какое-то маленькое место на планете, где в энергетическое поле были спрессованы переживания одного конкретного человека, которому чаще всего при жизни никто не сказал чего-то, что его успокоило бы. Это, как правило, неуспокоенные души. И при жизни в этой точке мало кто мог подозревать, что сотни или десятки лет «здесь все меня переживет, все, даже ветхие скворечни». А когда переживают тебя просто буквы и слова…

Буквы, пережившие Мандельштама — это же чудо, это листочки с буквами, которые он даже не записывал, их записывала Надежда Яковлевна. Этот пьющий бородатый человек, уехавший подрабатывать в заповедник экскурсиями, живший в развалившемся домике и что-то там себе наблюдающий, сочиняющий, вернувшись сейчас, через тридцать пять лет, к этому домику, увидит мемориальный дом Сергея Довлатова. Разве это не чудо? (Улыбается.)

— Среди современников вы видите героев своего фильма?

— У меня есть несколько сожалений, причем на уровне «как же так, как же так». Я очень жалею, что мне не удалось встретиться и поговорить, сделать фильм о Льве Лосеве (Лифшице) и Михаиле Генделеве, которого я считаю просто грандиозным поэтом, может быть, ровней Бродскому. Они совсем недавно умерли, вовсе не старыми людьми.

Из совсем современных… Может быть, мне не хватает вовлеченности, может, столько призраков кругом, столько книг на полках еще не прочтенных, что мне не удается разглядеть. Существует какое-то поле, например, Владимир Гандельсман, поэт, который мне очень нравится. У меня книжечка «Школьный вальс» лежит все время на видном месте. Я понимаю, что есть Гандлевский, Тимур Кибиров, Фанайлова, Горалик, Полозкова, Емелин, Родионов, Шиш Брянский и много других поэтов.

Нет, я не прав. Знаете, я хотел бы сделать фильм об одном человеке — о Михаиле Жванецком. Я считаю, что он замечательный, выдающийся писатель, если можно употребить по отношению к нему именно это слово, если он — мы увидим это лет через пятьдесят — не изобрел что-то иное между писательством и чем-то, чему мы еще не дали определения. Я считаю, что литературную эпоху Жванецкого, если допустимо такое словосочетание, мы пережили или еще переживаем. И мне кажется, что о нем бы я мог попробовать сделать кино.

— Кто из ваших соратников поддерживает вас в начинаниях?

— У меня есть коллега — монтажер и визуализатор, который со мной сделал эти фильмы, — Георгий Галюзов, от которого я чувствую поддержку.

Знаете, а может, поддержка и не нужна. Я убежден в собственной правоте. Как бы нахально и глупо это ни звучало, я убежден в том, что мы делаем то, что нужно делать.

— Если придет к вам человек и скажет: «Я хочу вам помогать», такой же энтузиаст…

— Это было бы замечательно.

— Вы сами занимаетесь литературой, пишете?

Пишу, да. Пока мы делали фильм о Довлатове, мне пришла в голову идея — написать повесть о том, как мы делаем кино. И я написал повесть в десяти заметках. Вот такой неожиданный жанр. Небольшая повесть о том, как мы делаем фильм о Довлатове — от первого шага и до последнего. Сейчас есть задумка — издать ее вкупе с фотографиями и вместе с DVD, в таком подарочном виде продавать или дарить, не важно. Мне кажется, что это неожиданно, это ощущение человека, который сталкивается с миром другого человека, с тем миром, к которому он неравнодушен и с которым ему нужно столкнуться.

— Расскажите, пожалуйста, о цикле литературных вечеров «Поэт в России больше…», которым вы занимаетесь.

— Это мы придумали совместно с Таней Сафоновой. Мне пришло в голову такое название «Поэт в России больше…» — мы все знаем продолжение. Связано это с тем, что вы можете быть американским или английским литератором и прожить спокойную или не очень спокойную жизнь, но вы будете писать. Если речь идет о России, все немножко гипертрофированно. Никто просто не поэт, никто просто не писатель. Все большие имена так или иначе связаны с огромным количеством побочных изнуряющих мучений — или радостей, или того и другого. То есть каждое произнесенное на русском языке, в России, слово становится немножко больше самого себя. Поэт или писатель превращается в явление, символ. Подобных символов в других странах почти нет, только единичные и случайные. Как правило, писатель — это писатель, поэт — это поэт, и те и другие не слишком читаемы и всем почти неизвестные, всяко не звезды. У нас же, как правило, с большим опозданием. Помните у Бродского: «Справедливость наступает всегда с опозданием минимум в четверть века».

И мне показалось, раз уж все равно я этим живу, почему бы не предложить пожить этим тому, кому это интересно.

​