М. Ш.: А дальше форма: во что должна вылиться благодарность? Люди на встречах могут подарить мне какой-нибудь подарок, трогательный. Храню такие подарки, они мне очень дороги. Это какая-то вещь, которая символически выражает сгусток любви и благодарности. Мы живем в мире, где таким сгустком благодарности часто становятся деньги как эквивалент чего-то ценного, важного. Премия – это ведь не просто сумма денег, это символ чего-то более значимого. В этом нет ничего плохого или меркантильного. Я это так и воспринимаю.

А. Д.: Для меня как для идеолога этой новой схемы отношений крайне значимы этические аспекты.

М. Ш.: Для меня здесь нет этической проблемы – к вам приходит человек и дарит коробку конфет, потому что хочет доставить вам радость. Вы что, будете отказываться? Вы просто зря обидите его. А литературная премия всегда выражается в деньгах, а не в мешке шоколадных конфет.

А. Д.: У меня есть несколько вопросов, которые касаются лично вас. Например, как вы поддерживаете язык, живя за границей? Рефлексируете ли вы по этому поводу?

М. Ш.: Я все время об этом и думаю. Потому что, если ты уезжаешь из русского языка, ты всегда рискуешь никогда больше не застать его таким, каким покинул. Здесь за полгода многое может смениться: власть, шутки, появляются новые смыслы у привычных слов. Год тебя нет – и ты уже не очень понимаешь, почему люди смеются над чем-то. Как писатель, который живет сегодняшним живым языком, ты все время должен здесь крутиться. Странно и неприятно смотреть, как уехавшие писатели пытаются бежать, задрав штаны, за уходящей от них живой речью – все равно не угонишься. Меня когда-то поразили тексты Аксенова, который надолго уехал, потом вернулся и стал пытаться соединить свой сленг 40–50-летней давности с нынешним. Как правило, это жалкое зрелище. Поэтому, когда я уехал, сказал сам себе, что за мимолетным языком не угонишься и не нужно гнаться. Единственный выход – создать свой язык. Я хотел писать на моем языке, на котором здесь не пишут. Наверное, эта цель стояла передо мной и раньше, просто отъезд помог мне понять самого себя.

А. Д.: Кого из актуальных отечественных авторов вы считаете виртуозами языка? Или задам этот вопрос по-другому: кому из номинантов вы сами заплатили бы премию?

М. Ш.: Своими пятьюдесятью рублями я проголосовал за Захара Прилепина. Но отдал их не по принципу виртуозности языка, а потому, что книжка с ужасным названием «Ботинки, полные горячей водки» меня очень задела, растрогала. Это прекрасная лирическая проза. А тех, кого я считаю виртуозами языка, – их в списке «Читательской премии» нет. Живым классиком я по-прежнему считаю Сашу Соколова, с его первыми двумя книгами – «Школа для дураков» и «Между собакой и волком». Еще я обязательно назвал бы Александра Гольдштейна, к сожалению, умершего несколько лет назад.

А. Д.: В «Читательскую премию», как и в Нобелевскую, можно выдвинуть только ныне живущих авторов. Скажите, а как сейчас может выглядеть большая литература? Есть точка зрения, что литературный процесс есть, литераторы есть, а вот большая литература – это вопрос. О чем она должна быть?

М. Ш.: Я отвечу вопросом на вопрос. Прошло уже два или три поколения, когда выросли новые русские кинематографисты, а я все жду, когда появится гений уровня Тарковского, который начнет снимать такие фильмы, которые будут за горло хватать и будут понятны всем – и русским, и нерусским. Почему этого не происходит? Примерно то же самое с литературой. Мне кажется, здесь есть два объяснения. Первое: большую литературу делают гении, а появление гениев – дело непрогнозируемое. Почему Бродский появился? А почему нет в кино сейчас режиссера величиной с Тарковского? Появится новый писатель уровня Толстого – центр мировой литературы снова переместится в Россию. И второе: мы слишком долго варились в своем соку. Некогда Россия была центром мировой литературы, в Ясную Поляну приезжали, как на Святую землю. Потом страна закрылась. Известный синдром закрытого помещения: когда люди долго сидят в камере, они начинают говорить своим, понятным только им языком, у них появляются свои внутренние шутки, их перестает интересовать происходящее на улице или в мире. А смена надзирателей или то, что будет сегодня на ужин – это становится главной и серьезной темой обсуждения. Примерно то же произошло за 50–60 лет с русской литературой: все стали вариться в своем мирке…

А. Д.: Но страна уже двадцать лет как нараспашку.

М. Ш.: Да, и уже давно пора появиться и новому великому русскому кино, и новой великой русской литературе. И появятся, не сомневаюсь. Сидит сейчас где-нибудь никому не известный молодой человек и пишет. А потом наше время назовут его именем, окажемся все его современниками.

А. Д.: У меня есть понимание того, что литература перестала быть чем-то доминирующим в культурном удовольствии, уступив это место для большинства людей аудиовизуальным формам.

М. Ш.: Безусловно.

А. Д.: Это означает, что писатель перестает быть автором для народа, он становится автором для клуба, для группы людей, которые в принципе способны получать удовольствие от коммуникации через литературные произведения. И клуб может и должен содержать автора, иначе лишится его. Вы как-то оцениваете подобные перспективы?

М. Ш.: Литература будет становиться все более маргинальной. Я думаю, произойдет такое же разделение, как с музыкой: есть самоокупаемая попса, которая обслуживает какие-то необходимые потребности, и есть классическая музыка, которая обслуживает не менее необходимые потребности, но гораздо меньшего количества людей. Безусловно, последняя, за звездными исключениями, не может сама себя содержать. Ее поддерживают государство и частные фонды.

А. Д.: Но писателей государство пока не поддерживает.

М. Ш.: Наверное, в конце концов это произойдет. В Европе уже произошло. Если бы в Швейцарии государство и фонды не поддерживали писателей, и особенно издателей, литературы просто уже бы не было. Конечно, это ничего не говорит о качестве текстов. Увы, никуда от этого не денешься: если государство поддерживает культуру, то чаще всего поддержка достается бездарям. Но если государство не поддерживает культуру, то лучше бы его вообще не было.

А. Д.: Я надеюсь, что нам удастся средствами интернета выявить достаточно большие клубы, чтобы они могли «содержать» любимых авторов. И пожалуй, последний из литературных вопросов: кого из современных западных авторов вы считаете наиболее значительным? Когда я вижу среди «букеров» Макьюэна, с его «Субботой», понимаю, что европейские дела тоже не ахти. Может, я кого-то не вижу?

М. Ш.: Во-первых, к моему возрасту писатели уже перестают читать друг друга. У меня на это времени не остается. Если ты хочешь сам что-то написать, ты должен перелопатить массу литературы, связанной с этой книжкой: справочники, история, нон-фикшн, что угодно. В какой-то момент я перестал читать современную западную литературу на русском языке, потому что увидел, что продраться через перевод невозможно. Потом перестал читать по-немецки и по-английски. Может быть, это тоже возрастное. Но мне кажется, что все великое уже написано, а все, что пишут сейчас и что доходит до меня, мне лично не очень интересно. Впрочем, во все века казалось, что все великое уже написано. Я вас разочаровал своим ответом? Уверен, что какой-нибудь специалист по современной западной литературе вам что-нибудь подскажет.

А. Д.: Скажите, а вас вообще можно перевести адекватно?

М. Ш.: Я всегда считал, что меня перевести нельзя. Точно так же я считал, что нельзя перевести мои тексты на язык, предположим, театра. Однако «Венерин волос» поставил Фоменко, а «Взятие Измаила» – театр «Мост».

А. Д.: И как вам эти вещи? Они удались?

М. Ш.: Я очень боялся первой постановки и в конце концов пришел в восторг. И «Аттракцион» по моему «Измаилу» мне очень понравился, хотя меня там не так много. Настоящий режиссер должен ведь ставить не меня, а себя – только тогда может получиться. Завтра встречаюсь с Олегом Павловичем Табаковым. Я сейчас был в Японии, и там получил мейл, что он хочет ставить «Письмовник» на сцене МХТ. Чудеса какие-то: вся моя нетеатральная проза оказывается театральной. То же самое с переводами на другой язык. Я считаю, что все это непереводимо, но уже на 12 языков переведено. С тринадцатым (турецким) вышла накладка – есть что-то в плохих приметах. Некое турецкое издательство решило переводить «Взятие Измаила». Потом выяснилось, что это издательство специализируется на военно-исторической тематике. Думаю, они будут очень удивлены, когда выяснят, в чем там дело. Четырнадцатым языком будет японский. Я больше всего люблю переводы на экзотические языки… На китайский переведено два романа – «Венерин волос» и «Взятие Измаила». Берешь книжку, и понимаешь, что это просто красивые картинки-иероглифы. Приятное ощущение – тебя перевели на картинки! На немецком языке скоро появится «Венерин волос» – тут я работал вместе с переводчиком. Самое ужасное, когда перевод идет на язык, который ты знаешь. Перевод может быть сколь угодно блестящим, но все равно это будет компромисс, все равно получится роман-калека. Хотя, конечно, появляется и что-то новое, новые смыслы, новые языковые сцепления, тут все уже зависит от искусства переводчика. В общем, перевод на немецкий я считаю блестящим, но, конечно, ощущение грусти остается, когда осознаешь, сколько всего пропало. И конечно же, можно перевести слова, можно перевести метафоры, но ты никогда не переведешь читателя, который живет в Москве или Грязовце и понимает всё в каждой строчке и всё между строчками. Этого читателя перевести невозможно.

Александр, а можно еще встречный вопрос от меня? Не про литературу уже, а про премию. Почему вы сделали возможным перевести деньги, выделенные «Имхонетом» для голосования, на мобильные телефоны? На премии в настоящий момент зарегистрировались свыше 20 тысяч человек, добрая половина не голосует – ждет конца, чтобы получить деньги на свои мобильные.

А. Д.: За этим стоит важная логика. Непременно нужно было показать, что эти 50 рублей не фантики и не виртуальные баллы, а реальные деньги… Пусть они введены в систему несколько искусственно, но, как только это произошло, это стали настоящие деньги, которые ты можешь кому-то отдать или забрать себе. «Имхонет» не просто дал нечто, что все равно некуда девать, а ты можешь их забрать. Это очень важно. Второе, в «Читательскую премию» зашито много разных экспериментов, в том числе нам важно посмотреть, сколько людей в принципе положительно воспринимают эту схему, а сколько так называемых «безбилетников». Премия – это верхушка айсберга.

На сегодняшний момент сумма авторского вознаграждения Михаила Шишкина составляет 105 499 рублей.