Поиски Бога под солнцем Сатаны

Эра постмодернизма закончилась: кинематографисты (от Триера до Лунгина) снова занялись поисками Бога — феномен изучает АНДРЕЙ ПЛАХОВ

Имена:  Брийанте Мендоса · Брюно Дюмон · Джессика Хаузнер · Кшиштоф Кесьлевский · Ларс фон Триер · Махмут Фазил · Михаэль Ханеке · Павел Лунгин

На экраны выходят «Царь» Лунгина, «Чудо» Александра Прошкина, впереди — «Белая лента» Ханеке. Герои этих фильмов священнослужители и атеисты, а темы — проявления божественного и противостоящего ему дьявольского. Еще по итогам Каннского фестиваля критики заметили (см. статью Марии Кувшиновой, «Искусство кино», №7, 2009), что кинематограф превращается в сплошной религиозный диспут. И это довольно неожиданно.

Католический теолог и кинокритик Амедей Эйфр классифицировал разные формулы религиозной киномысли. «Присутствие Бога свидетельствует о присутствии Бога» (Дрейер). «Отсутствие Бога свидетельствует об отсутствии Бога» (Бунюэль). «Присутствие Бога свидетельствует от отсутствии Бога» (Феллини). «Отсутствие Бога свидетельствует о присутствии Бога» (Бергман). Бергмана можно заменить на Брессона, но это дела не меняет. Классическое кино великих вечных вопросов, включая и антиклерикальное, осталось в прошлом. Казалось — навсегда. Но вот впервые за полвека — после «Седьмой печати» Бергмана, «Виридианы» Бунюэля, «Сладкой жизни» Феллини — новое поколение кинематографистов опять обращается к этим проклятым вопросам, хотя и совсем на другом языке.

После 1960-х годов поезд кинематографа въехал в эру постмодернизма с присущим ему тотальным скепсисом. Если кино и продолжало вести диалоги с Богом, то под покровом жанра и под него мимикрируя. Воспаленный католицизм прорывался гипертрофированным чувством вины в фильмах Мартина Скорсезе и Абеля Феррары — в «Таксисте», «Мысе страха», «Плохом лейтенанте». А в «Последнем искушении Христа» житие Иисуса из Назарета было подано в формах откровенного кича. Далее богоискательство и богоборчество переходят в режим фэнтези, мистики и чистого индустриального развлечения.

Единственным значимым исключением в те годы был Кшиштоф Кесьлевский, разыгравший свой пронизанный духовным электричеством «Декалог» в банальных кварталах варшавских новостроек. Но и его вера не избегла постмодернистской иронии, что особенно заметно в европейской трилогии «Три цвета». В ее финале, желая спасти от неминуемой гибели своих любимых героев, Кесьлевский принимает функции Бога на себя. Современный режиссер и есть Бог, демиург. Но хотя говорят, что поляки святее Папы Римского, именно они породили Романа Поланского, любителя позаигрывать с дьяволом. Все в этом мире уравновешено: это, между прочим, и есть одна из главных идей кинематографа Кесьлевского.

Открытая духовность к тому времени стала восприниматься почти как пародия. Ни католическому гуру Брессону, ни его православному конкуренту Тарковскому так и не удалось увезти из Канна «Золотую пальмовую ветвь», зато она обломилась Роланду Жоффе за фильм «Миссия», где борения духа представлены в жанре авантюры. А когда в 1987-м в силу обстоятельств главный приз присудили фильму Мориса Пиала «Под солнцем Сатаны» (по роману католического прозаика Жоржа Бернаноса), каннская публика свистела от гнева, а режиссер со сцены отвешивал ей неприличный жест.

Негодовали в Канне и в этом году, когда жюри наградило Шарлотту Гейнзбур за роль в «Антихристе» Ларса фон Триера. Именно она несла в себе «дьявольское», иррациональное женское начало, в то время как Уиллем Дефо (игравший в свое время Христа у Скорсезе) стал воплощением глупого мужского рационализма. Триер — соотечественник Карла Теодора Дрейера, тень которого падает на религиозную мелодраму «Рассекая волны». Традицию продолжил и мексиканец Карлос Рейгадас, еще в прошлом году показавший «Безмолвный свет» — притчу о чудесном искуплении вины. В этом году в Канне места для чудес не осталось: весь сюжет фестиваля состоял в столкновении человека со стихией абсолютного зла.

В «Бойне» филиппинца Брийанте Мендозы (приз за режиссуру) оно коренится и прорастает в коррумпированной системе азиатского общества. А в «Белой ленте» Михаэля Ханеке («Золотая пальмовая ветвь») зло вызревает в добропорядочной немецкой деревушке начала ХХ века, живущей по заповедям протестантской морали: трудись, не лги, не роскошествуй, будь скромным и честным. Но дети не внемлют примерам родителей, они терроризируют деревню вспышками «немотивированного насилия». Если в «Антихристе» младенец выпадал (выбрасывался?!) из окна, пока родители предавались любовному наслаждению, в «Белой ленте» дети — готовый материал для грядущих мировых войн. И самые пакостные из них вырастают даже не под носом ницшеанствующего врача, а в семье пастора.

В Венеции одним из главных фильмов программы оказался «Лурд». Режиссер Джессика Хауснер (соотечественница Ханеке) собрала своих героев в центре католического пилигримажа, чтобы поставить вопрос о природе земных чудес. Чудеса здесь давно стали частью туристической индустрии и рекламного бизнеса. Когда же прикованная к инвалидному креслу молодая женщина встает и делает первые самостоятельные шаги, это скорее оказывается результатом любовной (чувство к гвардейцу Мальтийского ордена), чем божественной терапии. Исчезает любовный стимул — кончается и действие чуда: героиня опять оседает в кресле.

Несколько фильмов этого года были посвящены диалогам конфессий, которые можно назвать также запретными влюбленностями. В турецких «Чуждых четках» режиссера Махмута Фазила («Тигровый приз» в Роттердаме) робкое чувство вспыхивает между молодым муэдзином и его соседкой по дому, католической монашкой. Две одинокие души, разделенные традицией, судьбой, воспитанием, тянутся друг к другу, так и не решаясь признаться в этом даже себе.

А в Сан-Себастьяне прошла премьера картины «Хадевийх» француза Бруно Дюмона (он был показан в Москве на фестивале «Завтра»). Девственница, выросшая в неприлично богатой семье, стремится отдать душу и тело Христу, но не видит знаков его присутствия в бездуховном мире. Во всем Париже она находит только двух близких людей, братьев арабских кровей, которые ведут ее на путь теракта. Одна религия слишком стара и безжизненна, другая — молода и агрессивна. В финале запутавшуюся девушку спасает от смерти мелкий преступник: это и есть желанный знак присутствия Бога, но только в человеческом облике.

По сравнению с классическим сегодняшнее европейское кино оказывается и более радикальным, и более рискованным в постановке межконфессиональных вопросов. Судьба таких фильмов непроста даже в Европе, что уже говорить про наши палестины. На пресс-показы «Антихриста» в Москве и на фестивальные просмотры в Киеве народ являлся с крестами, раздавались крики: «Покайтесь!» (Что-то за ГУЛАГ, за Катынь, за убийства священников у нас особенно никого не призывают каяться, зато бедному датчанину досталось.) В кулуарах призывали дать фон Триеру (читай — Антихристу) бревном по тестикулам, чтобы неповадно было. Зачем же тогда шли на богомерзкий фильм? Вероятно, в тайной надежде увидеть хвостатого. Чур-чур, свят-свят, чудо-юдо в перьях!

Особенно болезненно переживали посвящение Тарковскому в финальном титре — и это можно понять, поскольку речь идет про наше все. Однако же делать икону православия из пантеиста Тарковского, испытавшего сильное влияние буддизма, довольно смешно. И у него, и у Элема Климова с Ларисой Шепитько стихийная религиозность прорывалась сквозь советское воспитание — и по большому счету вряд ли кто из наших кинематографистов, выращенных в атеизме, добавил что-то серьезное к мировым теологическим контекстам.

Разве что Юрий Арабов. Именно ему принадлежит сценарий фильма Александра Прошкина «Чудо» по мотивам легенды о «стоянии Зои» — истории девушки, обращенной в столб в наказание за богохульство. Феномен вызывает обострение идеологической борьбы между церковью и партийной номенклатурой, выходя на уровень аж самого Никиты Хрущева. Сергей Маковецкий виртуозно играет здесь иезуита-атеиста — то, что он не решился сделать в «Грузе 200» Алексея Балабанова, испугавшись искуса дьяволизма. (В этом году Сергей Маковецкий сыграл еще и православного священника на оккупированных немцами территориях в «Попе» Владимира Хотиненко. — OS)

С новым фильмом выступил и Павел Лунгин, создатель «Острова», чей массовый успех объяснялся тем, что идея личного искупления грехов была подана в патриотической связке с нравоучительной историей изменника родины. «Царь», повествующий о конфликте Ивана Грозного (Петр Мамонов) с митрополитом Филиппом (Олег Янковский), показывает, что духовная власть в России бессильна изменить природу тирании. И царь здесь никак не от Бога, хотя истово молится за спасение страны от бесчисленных врагов. Видимо, прознав об этом, бороться с фильмом собрались православные хоругвеносцы.

Так что теологические диспуты с применением карающего бревна могут из Дании переместиться на нашу территорию.