В общем, в первый день я никуда не уехала, потому что девушка была на другом вокзале. На следующий день меня уже сажают в СВ. И все это время какая-то дикая ерунда происходит, какой-то сумасшедший дом: все друг другу звонят, жутко ругаются матом, передо мной страшно все извиняются. Я тоже чувствую, что чаша народного гнева переполняется. И когда я прибываю ночью в Харьков, меня встречает шофер и говорит: «Предыдущая переводчица уехала в тот же день, как приехала». Приезжаю я в квартиру, а там живут очень грустные минчане, художники-декораторы. Удивительно красивые, тонкие люди, мальчик и девочка, по-моему, однокурсники. И мы с ними как-то ужасно подружились за те три дня, что я провела в Харькове. Ну, мы, значит, познакомились, легли спать... Квартира была старенькая такая, трехкомнатная. Мне вообще не говорили, что у меня будут соседи — для начала.

Оператор в отличие от меня уже был в Харькове, и не раз, они тусовались и выпивали с Хржановским. Но, когда он приехал, они требовали, чтобы я заходила за ним домой и вела его в съемочный центр. Мне кажется, что это специально простроенный момент какого-то интимного контакта. Там, видимо, важно, чтобы все друг с другом состояли хоть в каких-то отношениях. И я не знаю, неужели от меня требовалось соблазнять этого несчастного оператора, у которого только что родился ребенок? Я просто этого не ожидала. Мне говорили, что я буду только переводить на съемочной площадке. Оказывается, я должна была его провожать до квартиры, чуть ли не до ванной. Это меня немного удивило. Ну, мол, зайди там, покажи ему ванну. Вдруг он чего-то не поймет. Причем он нормальный, очень приятный дядечка.

Утром еду на площадь Свободы, где расположен главный офис. Эту площадь они всю планировали закрыть декорациями, то есть это каких-то циклопических масштабов проект. Художница была девочка, выпускница то ли полиграфа, то ли чего-то еще. Хорошая очень художница, она там была уже год или полтора. И она была совершенно озверевшая, она смотрела на всех таким ненавидящим взглядом, мне было страшно.

Я в тот день поехала встречать оператора в аэропорт. Как переводчик, я должна выполнять инструкции: «Едете туда, встречаете-довозите. Или ведете-показываете». Ну а я барышня такая, еще вся в рюшах пришла а-ля 30-е. Надела какое-то платье в горошек. Приехала. И дальше часов пятнадцать, как и было обещано, мы ездили по площадкам, где все будет сниматься.

Там открытые в основном пространства. Ну, или по крайней мере то, что я успела увидеть. В зоопарке один объект: клетка с бегемотом, бегемотник. И помещения, где свиньи, хлев. На стройке — то ли бассейн, то ли спорткомплекс, я забыла, к сожалению. Там много всего — еще Главпочтамт города Харькова.

Это основные объекты. Мы приезжаем, там Илья Андреевич — идет процесс. Причем у них, видимо, нет опыта работы с переводчиками, потому очень важно понимать, кого и кому ты переводишь, где ты стоишь и как ты говоришь, громко или в ухо. Я была привязана к оператору. Илья Андреевич говорит по-английски, но плохо. А все остальные не говорят. И на самом деле я должна переводить этого оператора для всех. Для всех! Еще там была помощница режиссера, такая девушка Галина, вот она меня больше всех пугала.

Художницу я понимаю озверевшую — она работает. А девушка Галина заведует административной частью. И ее должность заключается в том, чтобы кричать погромче. Ну, есть такая должность, я понимаю. А мне это просто очень тяжело. В первый день я почувствовала, что я вот вся такая, такая вся утонченная, непредсказуемая, не знала, что мне делать, — я в рюшах. Когда я встречалась с Ильей Андреевичем в первый раз, то выглядела совсем по-другому: в порванных джинсах и с перекошенным лицом, и, видимо, его это удовлетворяло.

Ездили мы еще на Изюмский шлях, там, где такие бабы каменные стоят, древние. Это тоже очень важный съемочный объект. Там еще очень красивая площадь в Харькове, на возвышении лестница и ниже трамвайные пути, перспектива на город. Такого масштаба декорации — они просто полгорода завешивают, но красиво! Выбрали Харьков, по-моему, потому, что он наименее осовремененный из всех городов, там удобнее все это снимать.

Конечно, получила удовольствие, потому что было лето... Прогулки по любому городу летом, да еще такому старенькому, это очень приятно. Это был август.

Ты приходишь к рабочему месту к десяти утра или к девяти утра, а хозяин приходит в двенадцать, в час. После этого вы там подтягиваетесь, перемигиваетесь и едете куда-нибудь. И так очень много раз мы мотались туда-сюда по разным площадкам, по всему городу. И, видимо, я действительно начала всех раздражать, потому что пыталась всех собрать и построить.

Илье Андреевичу было главным, чтобы я переводила в воздух. А у меня уже было неприязненное отношение к людям, потому что увольняли в день по пять человек. На моих глазах прямо. Какой-нибудь чернорабочий, который доски сколачивает: «Меня не устраивает, как он сколачивает доски! Надо его срочно уволить. Чтобы он никогда не появлялся на площадке! Почему он опять появился на площадке, я его вчера еще уволил?!» И дикий скандал все время.

Эти скандалы я совершенно не собиралась переводить. Так он ко мне еще подходил и возмущался: «Вы должны переводить, это очень важно для съемочного процесса!»

Потом, когда я рассказывала это своему другу год спустя, он сказал, что, может быть, режиссер пытался воссоздать атмосферу 30-х годов и репрессий прямо на площадке? Я подумала, что это гениальная идея. Каждый талантлив по-своему. Вот, может быть, он именно этой атмосферой талантлив?

Мне кажется, очень распущенные люди там в основном. Там все похоже на такое вот рабство: к примеру, девочки, которые работали за $50 из какого-нибудь Ивано-Франковска. И такие хорошие были. Чем проще род занятий, тем лучше человек. Когда меня уволили, я сказала: «Отдайте мне деньги за эти три дня работы». Мне их дали, со скандалом, но дали. И я пошла в ресторан и девочке, которая мне сначала нашла билет, потом квартиру, потом обратный билет, говорю: «Пойдем, я угощаю!» Она так испугалась. «Чего это ты?» — говорит.

Первый день тяжелый. Я пришла еле стоя на ногах: мы ездили на Изюмский шлях весь день, туда два часа, обратно два часа. Там ходили, сидели за столом, ели борщ, разговаривали о какой-то ерунде, анекдоты рассказывали. А потом главное было, что после этого надо бухать. И я так понимаю, что режиссер и те, кто готов ему отдаться всей душой, они идут все бухать. А я пошла спать. И, видимо, это всех не удовлетворило. Это ключевой момент, потому что он спрашивал, знакомясь, пью ли я и что я пью. Когда на следующий день я пришла, Галина сказала: «У вас в общем все прекрасно, вы очень интеллигентная, замечательная, но говорите, пожалуйста, громче, и надо быть крепче. Вы же понимаете, в этом мире иначе не пробьешься...»

Итак, на второй день меня пытались как-то подкорректировать. Я уже чувствовала неприязнь к себе.

Камер на тот момент еще не было, не было репетицией. Это был процесс обсуждения. Приехал оператор, до этого он приезжал в феврале. Они уже ездили на точки, чтобы точно установить, какая нужна будет оптика, какое то, какое се... Через две недели должны были начаться съемки. На тот момент они там находились чуть ли не год.

И вот я заметила, что ключевыми моментами во всех комментариях Хржановского было, чтобы было побольше дерьма, побольше дерьма! «Вот здесь вот будет свинарник, туда мы накидаем побольше дерьма, и там будут свиньи, они там будут лежать и хрюкать, а вокруг будут дети, они будут кричать “Ля-ля-ля!”. А здесь будет бегемотник, и тоже будет дерьмо-дерьмо. А здесь еще рядом с синагогой такой вот узкий переулочек, и во дворах какая-то уборная, где Ландау избивают». Ну, то есть общественная уборная, тоже много-много дерьма, качающаяся лампочка... такой вот фильм про Ландау.

Я это все радостно переводила. Режиссеру главное было высказаться, произносить впечатляющие фразы, выражать себя. На самом деле, мне кажется, ему надо играть в своих фильмах. И тогда он будет полностью реализован и востребован. А просто указания — они очень портят характер.

Я, по-моему, еле-еле пришла в себя, переночевала, на следующий день совсем рано утром надо было выходить на работу: опять это дерьмо, съемки, опять все жутко злые, и всё злее и злее. И еще он меня все время подлавливал на каком-то незнании английского: «Почему вы не можете перевести частушку с лету? О-па! Давайте переводите быстро! И не надо менять слова! Это мои слова! Как вы можете их менять?» И под конец вечером все как-то расслабились опять, приехали в центр и расползлись каждый по своим делам. Слава богу, мне подключили интернет, и мне постоянно еще подкидывали какие-то сторонние задания: «А вы можете перевести вот эту страничку, а можете найти в интернете то-то и то-то, а можете сделать это-то?» Ну, я это все делала. Примерно в час ночи я пошла домой, и девушка Галина сказала мне: «А кто-то вам сказал, что рабочий день уже окончен?» Я подумала и говорю: «Да!» Она сказала: «Хорошо...»

Эта Галина, которая всех готова съесть и порвать, она очень болела за лошадей. Когда в Петербурге снимали лошадей на какой-то площади, она ужасно волновалась, что с ними будут плохо обращаться. Но ничего, ни одна лошадь не пострадала.

Они все там ужасно волновались в ожидании актеров. Актер, играющий Ландау (дирижер Теодор Курентзис. — OS), устраивал истерику, говоря, что не приедет. Актриса, играющая Кору, тоже устраивала истерику.

Вообще концепт в том, что для участия в проекте он там отбирал не актеров, а людей. Он спрашивал меня: «Вот что вы можете для нашего проекта сделать?» Я говорю: «Ну а что от меня нужно?» — «Не-е-ет, вы скажите, что вы готовы сделать? Что ты готов сделать для страны, для Родины?»

Там в основном люди, которым нечего терять. А если есть, этот проект сильно испортит им личную жизнь, я думаю. Как раз девушка Света, она только что развелась с мужем, полгода как. Поэтому ей было все равно, где находиться, с кем, чем заниматься. Главное — быть задействованной как можно больше.