Что на самом деле происходит с «Дау»?

КСЕНИЯ ПРИЛЕПСКАЯ поговорила с участниками съемок самого амбициозного проекта в истории русского кино

Имена:  Илья Хржановский

За те годы, что Илья Хржановский снимает байопик о легендарном советском физике Льве Ландау (работа над проектом началась в 2005-м), о фильме накопилось невероятное количество слухов. Говорят, что бюджет картины, оплачиваемой длинным списком продюсеров со всего мира, уже давно перевалил за $10 млн. Что для достижения эффекта достоверности на «Дау» издеваются над людьми. Что количество поработавших на проекте исчисляется тысячами, а уровень патологичности фильма потрясет даже поклонников предыдущей работы Хржановского, картины «4».

Авторы обещают мировую премьеру в Каннах в 2011 году. Напомним, что в 2006-м «Дау» в качестве многообещающего проекта был отобран в программу «Ателье» — это престижный питчинг, значительно повышающий шансы режиссера на попадание в каннскую номенклатуру (из 18 проектов, представленных на разной стадии завершенности одновременно с «Дау», на сегодняшний день закончены десять; ни одного из них, однако, не было в основных каннских программах).

Тем не менее «Дау» остается очень ожидаемым фильмом — и в России, и за рубежом. КСЕНИЯ ПРИЛЕПСКАЯ поговорила c теми, кто в разных качествах принимал участие в работе.


А., переводчик

Лето 2008 года, гуляю я по городу Киеву — начинающий переводчик. Звонят мне с украинского номера люди, с которыми я работала до этого на летнем кинофестивале в Москве, и говорят: «Срочно поработайте, пожалуйста, на нас — переводчиком». Я говорю: «Да, прекрасно. А как?» — «Знаете, вот Хржановский снимает фильм...»

Я смотрела «4» и вообще его очень уважаю. Кино люблю и съемочный процесс. Говорю: «Да, где, как, когда?» — «Ну, в общем, это будет происходить в Харькове. Все оплачено. Тебя поселят в центре города. Прекрасная квартира. Нужно будет работать на съемочной площадке, участвовать в очень важном событии (это повторяется много раз) — быть связующим звеном между оператором и режиссером. Потому что там приглашенные иностранные два оператора».

Нужно участвовать и болеть этим, и вообще. Я говорю: «Да, пожалуй. Мне надо подумать». Подумала денек. А они все время названивают. Меня несколько насторожила такая истеричность. Я говорю: «А на какой срок?» — «Ну, изначально — на месяц». — «Хорошо», — говорю.

График у меня гибкий, я фрилансер. Говорю: «А какая зарплата?» — «$1000 в месяц». Ну, я так подумала, нормально для 2008 года, для моего тогдашнего положения. Я была в Киеве, то есть мне надо было приехать в Москву, собрать вещи и отправиться.

Приезжаю в Москву в таком воодушевлении... Аааа! Еще продолжаются переговоры, и тут моя подруга, режиссер, говорит мне: «Ты уточни, какие командировочные или суточные». И когда они мне в следующий раз звонят, я говорю: «А что там с суточными?» Они не ожидали от меня осведомленности и сказали: «Какие суточные? У вас зарплата $1000». Я говорю: «Ну да, я же ее могу потратить, находясь в Харькове. А как же плата за то, что я нахожусь в другом городе как бы...» — «Ой, ну у тебя и времени-то не будет эти деньги потратить. Где же ты в Харькове столько денег-то потратишь? Да у нас пятнадцатичасовой рабочий день, ты что?»

Там эта девочка, Света, она гений. Она там работает, по-моему, уже третий год. Очень хорошая девочка такая, положительно заряженная. Она выдерживает какие-то фантастические нагрузки. Она там старожил просто. И вот эта девочка Света со мной постоянно ведет переговоры, потому что она меня с кинофестиваля знала.

Я приезжаю в Москву, мне организуют переговоры лично, значит, с Ильей Хржановским. На переговорах он смотрит на меня и спрашивает, люблю ли я выпить и что я пью. Меня все это несколько удивило. Что могла, то ответила. «Хорошо, вы мне нравитесь. До свидания. Увидимся на съемочной площадке».

Дальше мне покупают билет. Покупают его как-то чудовищно мучительно. В первый день мне заказывает билет девушка, которая должна его передать прямо на вокзале. И она с билетом бегает по другому вокзалу, потому что не посмотрела, какой вокзал написан в билете. И я с вещами «на месяц», с бабушками и с дедушками, которые со мной прощаются, торчу на вокзале и никуда не уезжаю.{-page-}

В общем, в первый день я никуда не уехала, потому что девушка была на другом вокзале. На следующий день меня уже сажают в СВ. И все это время какая-то дикая ерунда происходит, какой-то сумасшедший дом: все друг другу звонят, жутко ругаются матом, передо мной страшно все извиняются. Я тоже чувствую, что чаша народного гнева переполняется. И когда я прибываю ночью в Харьков, меня встречает шофер и говорит: «Предыдущая переводчица уехала в тот же день, как приехала». Приезжаю я в квартиру, а там живут очень грустные минчане, художники-декораторы. Удивительно красивые, тонкие люди, мальчик и девочка, по-моему, однокурсники. И мы с ними как-то ужасно подружились за те три дня, что я провела в Харькове. Ну, мы, значит, познакомились, легли спать... Квартира была старенькая такая, трехкомнатная. Мне вообще не говорили, что у меня будут соседи — для начала.

Оператор в отличие от меня уже был в Харькове, и не раз, они тусовались и выпивали с Хржановским. Но, когда он приехал, они требовали, чтобы я заходила за ним домой и вела его в съемочный центр. Мне кажется, что это специально простроенный момент какого-то интимного контакта. Там, видимо, важно, чтобы все друг с другом состояли хоть в каких-то отношениях. И я не знаю, неужели от меня требовалось соблазнять этого несчастного оператора, у которого только что родился ребенок? Я просто этого не ожидала. Мне говорили, что я буду только переводить на съемочной площадке. Оказывается, я должна была его провожать до квартиры, чуть ли не до ванной. Это меня немного удивило. Ну, мол, зайди там, покажи ему ванну. Вдруг он чего-то не поймет. Причем он нормальный, очень приятный дядечка.

Утром еду на площадь Свободы, где расположен главный офис. Эту площадь они всю планировали закрыть декорациями, то есть это каких-то циклопических масштабов проект. Художница была девочка, выпускница то ли полиграфа, то ли чего-то еще. Хорошая очень художница, она там была уже год или полтора. И она была совершенно озверевшая, она смотрела на всех таким ненавидящим взглядом, мне было страшно.

Я в тот день поехала встречать оператора в аэропорт. Как переводчик, я должна выполнять инструкции: «Едете туда, встречаете-довозите. Или ведете-показываете». Ну а я барышня такая, еще вся в рюшах пришла а-ля 30-е. Надела какое-то платье в горошек. Приехала. И дальше часов пятнадцать, как и было обещано, мы ездили по площадкам, где все будет сниматься.

Там открытые в основном пространства. Ну, или по крайней мере то, что я успела увидеть. В зоопарке один объект: клетка с бегемотом, бегемотник. И помещения, где свиньи, хлев. На стройке — то ли бассейн, то ли спорткомплекс, я забыла, к сожалению. Там много всего — еще Главпочтамт города Харькова.

Это основные объекты. Мы приезжаем, там Илья Андреевич — идет процесс. Причем у них, видимо, нет опыта работы с переводчиками, потому очень важно понимать, кого и кому ты переводишь, где ты стоишь и как ты говоришь, громко или в ухо. Я была привязана к оператору. Илья Андреевич говорит по-английски, но плохо. А все остальные не говорят. И на самом деле я должна переводить этого оператора для всех. Для всех! Еще там была помощница режиссера, такая девушка Галина, вот она меня больше всех пугала.

Художницу я понимаю озверевшую — она работает. А девушка Галина заведует административной частью. И ее должность заключается в том, чтобы кричать погромче. Ну, есть такая должность, я понимаю. А мне это просто очень тяжело. В первый день я почувствовала, что я вот вся такая, такая вся утонченная, непредсказуемая, не знала, что мне делать, — я в рюшах. Когда я встречалась с Ильей Андреевичем в первый раз, то выглядела совсем по-другому: в порванных джинсах и с перекошенным лицом, и, видимо, его это удовлетворяло.

Ездили мы еще на Изюмский шлях, там, где такие бабы каменные стоят, древние. Это тоже очень важный съемочный объект. Там еще очень красивая площадь в Харькове, на возвышении лестница и ниже трамвайные пути, перспектива на город. Такого масштаба декорации — они просто полгорода завешивают, но красиво! Выбрали Харьков, по-моему, потому, что он наименее осовремененный из всех городов, там удобнее все это снимать.

Конечно, получила удовольствие, потому что было лето... Прогулки по любому городу летом, да еще такому старенькому, это очень приятно. Это был август.

Ты приходишь к рабочему месту к десяти утра или к девяти утра, а хозяин приходит в двенадцать, в час. После этого вы там подтягиваетесь, перемигиваетесь и едете куда-нибудь. И так очень много раз мы мотались туда-сюда по разным площадкам, по всему городу. И, видимо, я действительно начала всех раздражать, потому что пыталась всех собрать и построить.

Илье Андреевичу было главным, чтобы я переводила в воздух. А у меня уже было неприязненное отношение к людям, потому что увольняли в день по пять человек. На моих глазах прямо. Какой-нибудь чернорабочий, который доски сколачивает: «Меня не устраивает, как он сколачивает доски! Надо его срочно уволить. Чтобы он никогда не появлялся на площадке! Почему он опять появился на площадке, я его вчера еще уволил?!» И дикий скандал все время.

Эти скандалы я совершенно не собиралась переводить. Так он ко мне еще подходил и возмущался: «Вы должны переводить, это очень важно для съемочного процесса!»

Потом, когда я рассказывала это своему другу год спустя, он сказал, что, может быть, режиссер пытался воссоздать атмосферу 30-х годов и репрессий прямо на площадке? Я подумала, что это гениальная идея. Каждый талантлив по-своему. Вот, может быть, он именно этой атмосферой талантлив?

Мне кажется, очень распущенные люди там в основном. Там все похоже на такое вот рабство: к примеру, девочки, которые работали за $50 из какого-нибудь Ивано-Франковска. И такие хорошие были. Чем проще род занятий, тем лучше человек. Когда меня уволили, я сказала: «Отдайте мне деньги за эти три дня работы». Мне их дали, со скандалом, но дали. И я пошла в ресторан и девочке, которая мне сначала нашла билет, потом квартиру, потом обратный билет, говорю: «Пойдем, я угощаю!» Она так испугалась. «Чего это ты?» — говорит.

Первый день тяжелый. Я пришла еле стоя на ногах: мы ездили на Изюмский шлях весь день, туда два часа, обратно два часа. Там ходили, сидели за столом, ели борщ, разговаривали о какой-то ерунде, анекдоты рассказывали. А потом главное было, что после этого надо бухать. И я так понимаю, что режиссер и те, кто готов ему отдаться всей душой, они идут все бухать. А я пошла спать. И, видимо, это всех не удовлетворило. Это ключевой момент, потому что он спрашивал, знакомясь, пью ли я и что я пью. Когда на следующий день я пришла, Галина сказала: «У вас в общем все прекрасно, вы очень интеллигентная, замечательная, но говорите, пожалуйста, громче, и надо быть крепче. Вы же понимаете, в этом мире иначе не пробьешься...»

Итак, на второй день меня пытались как-то подкорректировать. Я уже чувствовала неприязнь к себе.

Камер на тот момент еще не было, не было репетицией. Это был процесс обсуждения. Приехал оператор, до этого он приезжал в феврале. Они уже ездили на точки, чтобы точно установить, какая нужна будет оптика, какое то, какое се... Через две недели должны были начаться съемки. На тот момент они там находились чуть ли не год.

И вот я заметила, что ключевыми моментами во всех комментариях Хржановского было, чтобы было побольше дерьма, побольше дерьма! «Вот здесь вот будет свинарник, туда мы накидаем побольше дерьма, и там будут свиньи, они там будут лежать и хрюкать, а вокруг будут дети, они будут кричать “Ля-ля-ля!”. А здесь будет бегемотник, и тоже будет дерьмо-дерьмо. А здесь еще рядом с синагогой такой вот узкий переулочек, и во дворах какая-то уборная, где Ландау избивают». Ну, то есть общественная уборная, тоже много-много дерьма, качающаяся лампочка... такой вот фильм про Ландау.

Я это все радостно переводила. Режиссеру главное было высказаться, произносить впечатляющие фразы, выражать себя. На самом деле, мне кажется, ему надо играть в своих фильмах. И тогда он будет полностью реализован и востребован. А просто указания — они очень портят характер.

Я, по-моему, еле-еле пришла в себя, переночевала, на следующий день совсем рано утром надо было выходить на работу: опять это дерьмо, съемки, опять все жутко злые, и всё злее и злее. И еще он меня все время подлавливал на каком-то незнании английского: «Почему вы не можете перевести частушку с лету? О-па! Давайте переводите быстро! И не надо менять слова! Это мои слова! Как вы можете их менять?» И под конец вечером все как-то расслабились опять, приехали в центр и расползлись каждый по своим делам. Слава богу, мне подключили интернет, и мне постоянно еще подкидывали какие-то сторонние задания: «А вы можете перевести вот эту страничку, а можете найти в интернете то-то и то-то, а можете сделать это-то?» Ну, я это все делала. Примерно в час ночи я пошла домой, и девушка Галина сказала мне: «А кто-то вам сказал, что рабочий день уже окончен?» Я подумала и говорю: «Да!» Она сказала: «Хорошо...»

Эта Галина, которая всех готова съесть и порвать, она очень болела за лошадей. Когда в Петербурге снимали лошадей на какой-то площади, она ужасно волновалась, что с ними будут плохо обращаться. Но ничего, ни одна лошадь не пострадала.

Они все там ужасно волновались в ожидании актеров. Актер, играющий Ландау (дирижер Теодор Курентзис. — OS), устраивал истерику, говоря, что не приедет. Актриса, играющая Кору, тоже устраивала истерику.

Вообще концепт в том, что для участия в проекте он там отбирал не актеров, а людей. Он спрашивал меня: «Вот что вы можете для нашего проекта сделать?» Я говорю: «Ну а что от меня нужно?» — «Не-е-ет, вы скажите, что вы готовы сделать? Что ты готов сделать для страны, для Родины?»

Там в основном люди, которым нечего терять. А если есть, этот проект сильно испортит им личную жизнь, я думаю. Как раз девушка Света, она только что развелась с мужем, полгода как. Поэтому ей было все равно, где находиться, с кем, чем заниматься. Главное — быть задействованной как можно больше.

{-page-}

     

Когда я пришла на следующее утро, мне с большим удовольствием сказали: «Вы нам не подходите, вы очень интеллигентная. Нам не нужны интеллигентные, нам нужны порядочные хамки». А я была уже готова, совершенно недовольна тем, что вокруг меня происходило, что люди работают за копейки, что это какой-то рабский труд. Многие рабочие вообще жили в бараках. Может быть, это было тоже отчасти воссоздание атмосферы, погружение в то, что все должно быть ужасно. Их было очень жалко, их всех увольняли, а им некуда было деваться, потому что они уволились откуда-то дома и пришли работать на этот проект. Украинцы в основном из каких-нибудь малых городов. Я думаю, что уже весь город Харьков переучаствовал в съемках. И не только Харьков, но и Минск, Ивано-Франковск.

Когда я выходила со студии, то встретила своего соседа, которого тоже уволили за то, что он не так покрасил доску или внес свое предложение. А он опытный художник, работал у хороших отечественных режиссеров прошлых лет, и он рассказывал, что на самом деле с этими режиссерами такое удовольствие работать: если режиссер стоит и видит, что ты не успеваешь покрасить весь забор, он становится рядом и красит вместе с тобой.

Может быть, они как светлое будущее строят, «все, как один, умрем в борьбе за это»? Там все время говорят об общей идее. То есть есть абсолютно нормальные парни, которые работают в административном корпусе: московские, мосфильмовские, вгиковские. Ощущение, что они уже перешли на следующий уровень, когда всё пофиг, что бы ни происходило. Они там живут двадцать четыре часа в сутки, у них там свои диванчики, они там уже оборудовали свои места, отцепились от мирской жизни... Туда поехать — как в монастырь уйти.

А все остальные люди — на них надо орать. Нормальная такая, знакомая всем нам система, деление на категории. Просто не очень приятно в ней работать, особенно когда ты на начальной стадии.

Один друг потом сказал мне, что все просто, надо просто переспать с режиссером. А переводчица ему вовсе не обязательна: он сам вполне может объясняться на английском. И вот они, значит, подбирают — поэтому он должен специально прийти, посмотреть, как она выглядит, устраивает ли. Циничный мир кино, ну а что — молодой мужчина, ему лет тридцать пять где-то.

Вечером с ними я не пила. Только днем за обедом. Илья и его помощница Галина, я так подозреваю, они вместе были, поэтому она так ревностно относилась к другим женщинам. Она, я думаю, преданный помощник, всех готова была зубами загрызть. Я думаю, она была самая мощная там. И очень страшная, очень.

Оператора, с которым я работала, звали Мануэль Альберто Клара. Он, кажется, датчанин испанского происхождения. Он на каких-то известных проектах работал. А второй еще известнее, но я не помню его имя — немецкий или шведский. Вот мне интересно, конечно, как он к этому всему отнесся, второй оператор.

А молодой оператор как относился — датчане, скандинавы, они очень сдержанны. И вообще иностранцы — они всегда более сдержанны. Поэтому они никак не выскажут того, что думают. По ощущениям, мне кажется, он был обескуражен происходящим. То есть он приехал работать, он профессионал. Ему как оператору интересно. И я не думаю, что ему, как молодому отцу или вообще как европейскому оператору, интересно участвовать в этих оргиях. Но по-человечески он был очень-очень мил и приятен. Я не знаю, остался ли он там. Он должен был снимать ту часть, в которой Ландау еще жив и бодр. А ту часть, в которой поздняя действительность, — другой. По поводу воссоздания атмосферы — в административном отсеке у каждого в кабинете висели портреты — Сталина, Брежнева. И общались они исключительно такими плакатными лозунгами, как в 30-х годах: «Все на борьбу с вредителями!» или «Все на борьбу с врагом!».

Из иностранцев там были только этот мой подопечный и второй оператор. Остальные — украинцы в основном и русские. К украинцам они относятся как к людям третьего сорта, а к москвичам — мол, приживется, так приживется, а нет — ну и...

Москвичей там много. Вот эта Света, парни, которые все организуют. Я думаю, те, кто с самого начала с Хржановским, они, наверное, москвичи. А все остальные обеспечивают их работу. Там есть еще чудесная девочка, я не поняла, что она делает, по-моему, она обеспечивает благожелательную ауру, атмосферу на площадке. Очаровательная девочка. Она там же организовала маленькую кухоньку и сама готовила за деньги. То есть там можно питаться, тебя кормят, но ты тратишь свои кровные деньги из $1000 долларов. Если ты ешь три раза в день — а ты хочешь есть, — на это уходит от 50 гривен до 100. Порядочно. Почти как нормально поесть в кафе, может, чуть-чуть подешевле. Она чудесная, она очень следила за тем, чтобы было все свежее и вкусное, и они об этом столько говорили, просто бесконечно. Стоило мне приехать, как они меня с ней пять раз познакомили и еще со всякими чудными — баба Маня, дядя Коля, которые варят кисель: «Вот на тебе, деточка, салатику, на тебе гречневой кашки с маслом». Как в пионерском лагере. Такая милая кухонька. А эта девочка порхает ангелом, и даже на нее орут периодически. Не Хржановский: он старается меньше орать, бережет внутренние ресурсы. А орет в основном на всех Галя. И все люди срываются и в какой-то момент начинают друг на друга орать. И я заметила, что те, кто переходит на следующий уровень, они просто начинают орать в ответ. Может быть, если бы я в конце концов начала орать, меня бы услышали?

Хржановский в каком-то интервью говорил: «Процесс идет. И уже мой сын пошел в школу. А я все еще в Харькове». Ну, хорошо, наверное, если человек может провести столько лет на съемках фильма, значит, он действительно в него верит. Я уважаю, когда люди занимаются тем, во что верят. Его не интересует, принесет ли это прибыль. Это явно не для ширпотреба. Вот он это сделал — это искреннее, то, что он хочет сказать, но просто не всем это приятно смотреть.

Фильм «4» — тяжелый и страшный. И этот тоже патологический. Он посвящен не научной деятельности Ландау, а его сексуальной жизни и его сексуальной жизни после аварии. Причем еще что требовалось? Вот актрису выбирают на роль Коры: «Нет, должно быть побольше мяса. Это не те телки, должно быть побольше мяса». Может, им во мне мяса не хватило, я вот еще о чем думаю.

Как человек он интересен. В нем чувствуется что-то патологичное, даже при первой встрече: вот эти толстые стеклышки очков. Кажется, что это персонаж из «Города грехов», который ест женщин в подземелье, такой чистенький мальчик в очочках. Вот он такой. Я бы не удивилась, если он режет женщин в ванной и ест. И я думала, что он как бы оприходовал абсолютно всю команду, поэтому постоянно нужна новая кровь. И действительно, текучка кадров поразительная, а переводчицы меняются с такой скоростью, что в моей ленте ЖЖ от разных людей (поскольку я состою в разных сообществах переводчиков) приходят сообщения: мол, ах, интереснейшая работа, потрясающие люди, новое место, уникальный опыт на съемочной площадке для молодых переводчиков.

Декорации и вот эта текучка, я думаю, отнимает 70 процентов средств, потому что — билет туда, билет обратно, съём квартиры, оплата... А может быть, это облегчает процесс. А может быть, ты обещаешь заплатить тысячу долларов, а потом через два дня человека увольняешь, и он не получает ничего...

Я так понимаю, у Ильи очень много молодых людей работает. Это, конечно, сильно удешевляет процесс. От этого дикая путаница, все еще учатся в институте, и все в панике, а остальные на них орут, то есть такая система рабовладельческая. Кто эти молодые? Я думаю, те, кто посмотрел фильм «4», считает, что это круто, что это известный режиссер. И с ним, конечно же, приятно поработать. Лично я на это и купилась.

Я никого не видела из тех, кто уже снялся. Я видела только очень много уставших, измученных людей, по-моему, уже разочарованных в жизни. Много. И часть тех, которым пофиг.

Есть ощущение, что он всех там собирает, энергию высасывает. Такой безумный конвейер, и на этом все и живет. Может, что-то и есть в идее о воссоздании советской власти. Если думать в этом ключе, то его можно даже уважать. Он использует живых людей, но если так работать в пользу искусства, то да, я согласна.

Один раз мне повторно позвонили, спустя полгода с тех пор, как я вернулась. Это было круто! Видимо, там сменились люди, и мне написали письмо: «Вы переводчица, вот знаете...» — «Мне очень жаль, но я уже пробовала — меня уволили. Может, вы забыли?» Она говорит: «Ой, извините-извините. Но если у вас вдруг появится желание повторить этот опыт...»

Когда фильм выйдет, я обязательно пойду. Хотя, полагаю, это будет довольно грязная история, у меня нет иллюзий по поводу «Дау». Как мне рассказывал знакомый, который окончил продюсерский, «с этим фильмом все понятно, многие мои знакомые продюсерские компании решили за него не браться, потому что в сценарии уже читали, как медсестра вступает в интимные отношения с парализованным Ландау. А он лежит под капельницей, и у него слюна течет».

И это все обязательно крупным планом — «слюна течет» и «много мяса».

{-page-}

     



В., координатор

Я проработала там меньше полутора месяцев. Мне кажется, образовались какие-то совершенно романтические представления об этих съемках. Мне этот проект представляется игрой одного человека — Ильи. А все остальные, в силу комплекса вины... Кто-то остается, а кто-то уходит. На самом деле там нет людей, которые остались бы. Есть Галя вот эта, которая там три года работала. После того как ее увезли оттуда с почками, я слышала историю про то, что Илья решил ей не платить деньги за полгода. Сказал, что она воровала. Мне все это кажется такой вопиющей несправедливостью, и это такой больной момент для многих людей, которые там провели больше двух дней. У меня таких друзей много.

Почему-то есть люди, готовые это выносить, как Галя. Я не знаю, кем она туда пришла. Насколько я понимаю, личным помощником Ильи. Через три года она была линейным продюсером.

Это проект, на котором не спишь, не ешь, не получаешь денег. Только человек, который чувствует себя очень сильно виноватым, может это вынести какое-то длительное время. Мне кажется, что это нереально вообще. Или ради какой-то карьеры... Видимо, Галя увидела, что она может что-то сделать, осталась. После нее появилась Света. Если честно, то мне искренне ее жалко. Потому что Света очень крутая, очень талантливая. И я не понимаю, какого хрена она так проводит свою жизнь, как бы... Ну и остальные люди то же самое.

Илья обычно всех повыгоняет сначала, потом какому-нибудь человеку приходится вести огромный объем работы, и у него есть ощущение, что он сделал себе карьеру... То есть вчера еще я непонятно чем занимался, а сегодня — начальник какого-то отдела. А через три месяца его оттуда посылают, и он снова никто. Это очень странно.

Что это было для меня? Ну, я не знаю. Мне было скучно дома. Я закончила высшие режиссерские курсы. Вот, собственно, пыталась поработать в каком-нибудь кино и услышала про проект Ильи. Мне нравился его фильм «4», и я подумала о том, что хочу там работать. Это было летом, в июле 2009 года. Приехала и работала координатором больше месяца, пока мне не надоело.

Координатор — часть администрации, человек, который вызывает транспорт, снимает квартиры для группы, занимается какими-то техническими вещами. Это все время там было очень запущенно. Часто меняются административные группы, поэтому невозможно ничего наладить. И совсем простые вещи превращаются в какой-то ад совершеннейший. Когда, например, у тебя прилетает съемочная группа, бешеное количество человек — двадцать осветителей, операторская группа из Германии — и ты сидишь в ужасе, понимая, что у тебя нет квартир, чтобы их поселить. При этом квартиры очень тяжело снимать, потому что обычно руководство хочет их задешево — или бесплатно желательно. В результате получается, что совершенно простые технические вещи становятся бессонными ночами. На других проектах это довольно просто все, обычно всех селят просто в гостиницы, снимают квартиры по рыночным ценам... Это не становится сверхзадачей. Это вообще в принципе обычная такая техническая, второстепенная вещь, которая превращалась на этих съемках в страшный геморрой.

Когда я приехала, помню, начали выгонять людей из квартир, потому что были задолженности. И вот я приезжаю. Это мой первый или второй день на работе. Начинают приходить какие-то люди и ругаться матом в администрации. И я не знаю, как себя вести, понятия не имею, что это, и не знаю их. «Дайте нам телефон Галины! Этих-пятых-десятых… и так далее...» После этого еще ходили рабочие со стройки, которые митинговали... Ну, короче, ужас!

Там же декорация, над которой работало какое-то адское количество рабочих — пятьдесят человек или около того, им задерживали зарплату, потому что это были такие съемки, на которых желательно, чтобы всё было бесплатно.

Чтобы в этом работать, нужно обладать определенной долей авантюризма и определенной долей наплевательства на других людей. Был человек, тоже из администрации, который уехал через две недели, после того как ему начали обрывать телефон те, кому должны деньги за реквизит. В принципе съемочная группа уничтожила весь реквизит. Это же все собиралось по коллекционерам — книги, вещи редкие. Снималась сцена, и все оставалось хрен знает где — на улице, под дождем. Реквизит поливали, жгли, а потом люди звонили и хотели свои книги обратно. При этом все было настоящим. Он искал все настоящее. Это было очень жестко, то есть Харьков отходил после него... как будто город после войны.

В какой-то момент, под конец работы, я пыталась снять кому-нибудь квартиру, и это было невозможно. То есть было какое-то количество людей в Харькове, которые, видимо, еще не знали, что это за проект, но в основном с нами предпочитали не связываться.

Есть статьи в интернете про съемки в «Дау», и есть под ними комментарии, из которых понятно, что харьковские жители страшно злы. Это было каждый день. Приходили водители. Вот мне Света дает поручение: «Тебе нужно найти водителей, у нас будет съемка, и тебе нужно нанять в два раза больше машин, чем у нас сейчас есть, даже в четыре раза больше». И я звоню этим людям, а мне говорят: «Слушайте, если вы мне не заплатите за полгода моей работы…» А вообще, в принципе было такое использование того, что Харьков в нищете, там нет работы. Весь этот проект, он возможен, по-моему, только на территории бывшего Советского Союза, там, где люди были под совком, бесконечно чувствовали себя виноватыми. В таком состоянии они могут очень многое делать, а им за это можно не платить. Мол, мы посмотрим, заплатить вам за это или нет, как-то так.

Я скажу честно, что с Ильей общалась очень мало, и меня там не унижали, то есть со мной было по максимуму все нормально. Нормальней, чем с какими-то другими людьми. Потому что я занималась своим делом, и у меня было очень-очень много работы и было мало времени на личные конфликты.

В самые тяжелые моменты, когда все это доводило до полного морального истощения, так что у тебя начинается истерика и тебя начинают поить валерьянкой, — в такие моменты мне не хотелось уехать. Уехать захотелось, когда было затишье. Стало понятно, что, собственно, делать больше нечего. Мне не хотелось становиться Галей или Светой — мне это не очень симпатично. И я уехала. Но это мне, конечно, очень много дало. Типа того, как люди выходят из концентрационного лагеря и говорят: «Мне было так замечательно, мы были лучшими друзьями с моим соседом по камере». Или что-то такое.

Немцы в итоге все уволились, оператор Юрген Юргес уволился вместе со своей группой. Они три года работали. У них были самые крутые условия. Мозг им не компостировали. Все с ними обращались отлично, уж с Юргеном тем более. Но прошлым летом наступили тяжелые времена — видимо, стали жестко заканчиваться деньги. И уже немцы это почувствовали гораздо сильнее. Например, им нужно что-нибудь было для работы, какие-то очень важные вещи, а с ними начинали вести себя как с русскими: «Знаешь, а может, без этого, а может, подешевле, а может, бесплатно как-то». Они переживали.

Плюс все время приезжали какие-то люди. Из Парижа, из Берлина, откуда-то еще. Илья хотел еще интересных каких-нибудь людей, и им платили бешеные деньги. То есть операторская группа — пошла на хрен, а человеку из Берлина, который непонятно чем будет заниматься на съемках, оплачивается дорогущий билет, он приезжает. Была еще девушка, которую я взяла домой к себе жить, потому что мне некуда было ее селить. Мы просто взяли ее к себе. Девушка русская, из Берлина, она четыре дня пыталась встретиться с Ильей, но он с ней в итоге не встретился, и она сказала: «Какого черта, я просто еду домой». И она решила поехать не в Берлин, а куда-то в Люксембург, кажется, и, типа, «завтра». В общем, ей нужен был какой-то адский билет непонятно куда и срочно. И администрация покупает ей этот адски дорогой билет за столько, сколько стоят наши квартиры за месяц, и непонятно, для чего человек приезжал. И вот таких людей было значительное количество отовсюду: из Москвы, из Питера и хрен знает откуда. Также у этой моей подруги из Берлина был муж Андрей, какой-то современный художник. Его тоже позвали на съемки. Он приехал. Сначала был полон энтузиазма, а потом его послали на стройку. Назначили бригадиром или что-то такое смешное. И там еще была моя подруга Марина, которая работала сначала в «реквизите», а потом на стройке рабочим. Как-то они работали на лесах, и там была положена плитка на декорации. И вдруг Марина говорит Андрею: «Андрей, тебе не кажется, небо просвечивает через эту плитку?» — «Да, слушай! Небо действительно просвечивает». И они передают по рации кому-то: «Слушайте, чуваки, а вы видите, что через плитку просвечивает небо?» — «Слушайте, да, нужно срочно заделывать». Андрей говорит: «А может, не надо заделывать? Может, мы кого-нибудь в черном поставим туда с высшим образованием, желательно из Академии современного искусства?»

Вообще эти съемки — такая дикая нерациональность. Очень-очень странный мир, довольно негативный по моим ощущениям. Я не знаю, какие могут быть съемки, когда тебя все ненавидят; когда группа, которая с тобой работает, меняется приблизительно каждый месяц, два раза в месяц.

У меня была подруга, которая работала его личным помощником. И он ей как-то задал вопрос: «Ален, ты не знаешь, почему от нас убегают люди? Почему у нас такая сильная текучка?» А она ему сказала: «Может быть, потому, что у нас много женщин и мало мужчин?» — «А давай ты будешь привлекать мужчин на работу!» Это была очень удачная мысль, я считаю.

Почему текучка? Потому что не секта же это, на самом деле. Люди, которые там работают, в это не верят. Они приезжают и уже через три дня отлично видят, что происходит. Вот, опять же, Алена Фогман, которую Илья пригнал из Сорбонны, чтобы она работала его личным помощником. Это просто смешно: «перестелите мне белье», «съездите с моей домработницей куда-то там». Это бред. Тебе не нужен человек из Сорбонны для того, чтобы заниматься твоими личными делами, типа «принеси мне шоколадку во столько-то». Естественно, она занималась не только этим — искала каких-то людей, что-то еще делала. Но мне кажется, что учиться в Сорбонне гораздо интереснее, чем работать в такой обстановке.

Там работают хорошие люди, которые приблизительно понимают, как это должно быть в идеале. Они не могут вести себя совсем по-свински. Поэтому там всем приезжающим покупают обратные билеты. Мне заплатили спустя два с половиной месяца. И у меня не было ощущения, что мне не собираются платить. То есть это не то что давайте всех кинем. У Ильи, может, и есть такой момент, но не у остальных. Они не обманывали, просто по возможности максимально старались отсрочить выполнение обязательств.

Когда я пришла в московский офис за деньгами, там сидит девушка с черными кругами под глазами: «О господи, тебе что, не заплатили?» Причем я не понимаю, откуда круги. Она что, в Москве тоже не спит из солидарности с Харьковом?

Что до финансирования, во-первых, у него есть европейские продюсеры, тот же самый Филипп Бобер. Во-вторых, насколько я понимаю, у Ильи есть друзья-бизнесмены, нормальные такие чуваки, могут подсобить. В реквизите работала дочка друга Ильи, с которой я сейчас общаюсь. Она там работала месяц, а каждую неделю ей покупался билет в Англию или во Францию — она с семьей на четыре дня ездила во Францию.

Что касается финансового планирования на «Дау» — у него же там не работает ни одного профессионала на самом деле. Это действительно так. Галя — филолог, она умеет с людьми хорошо разговаривать, она может решать какие-то задачи, но просить ее сделать смету бессмысленно. Российский продюсер Артем Васильев — его чуваки что-то делали. При этом сам он находился в Москве, бывал наездами. Еще мне рассказывали, что, когда Галя уехала и Света там осталась одна, якобы приехал Артем замещать Галю. Поработал, через две недели собрал свои шмотки и свалил. Потому что действительно более-менее нормальному человеку там делать вообще нечего, потому что это тяжело, это хаос. Место, в котором злоупотребляют всем. Говорят, там был человек, который что-то планировал, давно. Его уволили. Я не знаю, мне кажется, может, Илье неинтересно все это: планирование, подготовка, расчеты. Интересно, откуда он знает, что Галя у него что-то своровала, если он не следит за этим? Там некому за этим следить.

Вот строилась декорация, мне рассказывали, приходит Илья и говорит: «Здесь нужен второй этаж». А этот второй этаж вообще не в смете. Там просто начинали отпускаться какие-то дополнительные деньги. Чуваки со стройки просто рыдали. Потому что они там что-то строили, и им не хватало материалов. Они просили еще, поскольку они отвечали за эту работу. А им не давали их. Или начинали их обвинять в том, что они все уворовали, — это все хрень, абсурд!

Что меня поражает, это то, как все сильно уважают позицию Ильи. Эту позицию — всех используем и выжмем — в России страшно уважают. Когда вышла статья человека, который провел на площадке два или три дня и все описал, Зельвенский в своем блоге написал: удивительно, что еще нет кольев с головами статистов вокруг офиса, мол, Хржановскому — респект! (Люди, типа, смотрят «Иван Грозный»: «Иван был крутой, он убил столько людей!» Или: «Гитлер был такой крутой!») У меня просто масса друзей, которые мечтают делать кино. Они так сильно загораются этой историей про Илью. Люди верят, что если так себя вести, то они будут гениями.

В смысле образности и искусства исполнения это очень сильный режиссер. Оттого, что убедительно, эта вся чертовщина и работает! Если бы Гитлер был менее убедителен, не было бы вот этого всего. Вообще, после этого опыта мне бы хотелось, чтобы Гитлер был менее убедительным. Чтобы это все не работало.

Для меня это мистика, страшная. Наверное, всегда находятся любители даже самого плохого к себе отношения, как в той истории про маньяка, который хотел кого-то убить и съесть. Он в итоге нашел по интернету того, кто хотел быть убитым и съеденным. Идиллия. Полная взаимность.

Сейчас, когда я ищу какие-то новые работы, на строчку в резюме про «Дау» все реагируют с интересом. В качестве опыта работы это, безусловно, плюс… Все равно что жаловаться на работу ментов — что гаишники козлы, ведут себя по-скотски, берут взятки. Это настолько норма… Эти съемки — норма нашей страны, туда люди приезжают и даже не удивляются.

Они говорят, съемки закончатся в 2012 году. На самом деле никто не знает, когда это закончится.

{-page-}

     

Б., несостоявшийся администратор



У меня истории никакой с «Дау» толком и не было: подруга сказала, что на некий проект, ей неизвестный, нужны люди. И нужны быстро. Уже из Харькова позвонила девушка, которая говорила, что надо разруливать ситуации, выколачивать объекты и т.п. Опыт? Нет, опыт им не важен. Предложили 25 тыс. руб. с будущим увеличением. Меня тогда всё крупно достало в Москве, я взяла время на раздумья, кинула клич в ЖЖ. Мне дали пару ссылок. Я поняла, что это ад, вошла в разум. Потом прочла всяких людей, которые туда ездили, разговаривали с Ильей и уезжали. Там клиника. Потом разговаривала с одним режиссером, который снимает фильм про Леню Федорова и ездил с ним в Харьков, где Леня снимался в микроэпизоде, — его двое суток гримировали.


Оксана Вертинская, режиссер

Меня позвали в апреле 2009-го. Мы с ними говорили-говорили, я объясняла, что я хочу делать, что я могу делать и что я не буду делать. Что мне интересен какой-то профессиональный опыт в кино. Это, конечно, проект века, и мне хотелось просто понаблюдать, что делает сам Хржановский, потому что только на площадке видно, что и как происходит. Что-то у нас не срослось тогда. Уже в июле мне звонит опять Наташа и говорит: «Срочно, прямо сегодня покупай билет в Харьков и приезжай». Я приехала.

Звали меня туда непонятно кем. Я режиссер по образованию, у меня есть опыт работы в кино в качестве второго режиссера, ассистента по актерам. В Москве я могу найти гораздо более оплачиваемую работу, так что ради денег — нет смысла. Только ради опыта — опыт только в режиссерской группе мне интересен. В итоге мне звонит продюсер: «А что вы умеете?» — «Я, например, борщ умею варить». Как бы такой вопрос... Я много чего умею по жизни. Потом приезжаю, мне говорят: «Ну ладно, посмотрим». Начинается хаос, меня начинают куда-то селить. Я же понимаю, что такое кино, это очень сложная оргструктура, производство, каждый за что-то отвечает. Я не беру творческую часть — это вообще отдельная история.

Мы приходим на площадку, смотрим, что происходит, мне ведь любопытно, я везде лезу.

Была репетиция сцены бала в ДК, где Ландау знакомится со своей будущей женой. Все очень интересно было придумано с художественной точки зрения, очень интересные маски они придумали. Сделали безумный кастинг: какие-то атипичные персонажи, люди с явными отклонениями психическими или физиологическими, то есть они все очень яркие, запоминающиеся, бросающиеся в глаза. Они людей искали по всему Харькову, по всей Украине.

Их было человек двести, очень много. И каждому герою придумывались маска и костюм — например, чемодан старый на голове. Я не представляю, как это все в кино будет, но наблюдать за этим было очень увлекательно. Как режиссер, я не очень понимаю такой киноязык.

Это всё два дня репетировалось, мне просто хотелось посмотреть. Там был оператор-постановщик знаменитый, большая немецкая операторская группа, а все остальные вообще не имеют отношения к кино. Я так понимаю, это был принцип, потому что у людей, работающих в кино, есть профессиональные представления, клише. А здесь просто люди со всего мира, такие трип-пипл. У них есть какой-то культурный минимум, они способны освоить простые обязанности, но вообще не представляют, как снимается кино. Людям с кинообразованием там делать действительно нечего. Первое, что я спросила: где сценарий? На меня так посмотрели, дали мне альбом с фотографиями. «Это не сценарий», — говорю им. Дали мне что-то вроде подробного синопсиса, даже не поэпизодник, без разбивки на сцены, несколько страниц. Я поняла, что режиссерского сценария просто нет, в том виде, в каком он должен быть. Наверно, это его позиция, все остальные не в курсе, им просто говорят: «Сегодня снимаем это, завтра снимаем то-то, через месяц что-то еще». Я говорю: «Где точка съемки?» — «Зачем тебе?» — «Чтобы актеры на камеру не наступили, мне нужно знать, куда и откуда снимают». — «Ты же не оператор, зачем тебе знать?»

Второй режиссер — Леша, из петербургского театра. Хороший театр, и Леша хороший режиссер. Но мы с ним друг друга не поняли. Сколько актеров, какая сцена... Даже язык, который в кино принят, они не знают: что такое «режиссерский сценарий», «локейшн»... Меня не понимали, и объяснить, что я имею в виду, было невозможно. Я успокоила себя: нужно воспринимать это как его искусство, его проект, он придумал такую форму. Как режиссер, я отношусь к этому с уважением, потому что понимаю, как иногда сложно добиться того, чего ты хочешь. Приходится придумывать систему, которая непонятна другим, но режиссер всегда понимает, что он делает. Он в принципе делает то, что хочет, так, как хочет, он нашел деньги — это достойно уважения. Потому что все сейчас горазды кричать, что им никто не дает снимать. Никто никогда не придет и не даст снимать, надо самим брать и делать.

Понятно, зачем он зовет на площадку непрофессионалов — это позволяет просто отдавать команды. Идеально, если у режиссера есть группа единомышленников, которые его понимают по-человечески. Ты объясняешь художнику-постановщику, а он тебя понимает на уровне мировоззрения, на уровне каких-то общих волн. У Бергмана была такая группа. Если этого нет, тогда можно тупо отдавать приказы: вот эта стенка красная, вот эта — зеленая, маска вот такая. И тебе важно тогда, чтобы тебя не доставали вопросами: а почему, а вот объясни. Проще нанимать людей, которые тебе не задают вопросы.

Что получится из этого фильма, не знаю, мне сложно судить, я не видела ни минуты отснятого материала. Не знаю, задумывался ли этот проект таким, но он идет четыре года, там побывало пол-Москвы, Харьков весь там проработал. С точки зрения социально-культурного явления — это очень интересно, потому что я не могу ни с чем это сравнить из истории кино.

©  wikimedia.org

Съемки фильма «Дау» в Харькове

Денис Тропашко, художник

Человек, с которым я работал, позвонил и спросил, не хочу ли я приехать. Я не знал ничего о проекте. Приехал, пришел в офис, там были какие-то работающие люди, они что-то рассказывали, я был в восторге. Что происходило, не очень понятно, но было много интересных вещей, которые сразу заинтриговали. Захотелось узнать, что это такое, поучаствовать. Чувствовался безумный размах этого фильма, и это, честно говоря, подкупило. Люди говорили, что все не так просто, спрашивали, как это я так взял и приехал, ничего не зная про фильм, и действительно ли я ничего не знаю. Должен был быть какой-то подвох, но я особого значения этому не придавал — приехал и приехал.

Я занимался декорациями. Вообще я художник.

Не сказал бы, что все, кто там работает, получают от этого удовольствие. Удовольствие — такое интересное слово... Более того, я не помню никого, кто получал бы удовольствие.

Там работают некоторые люди только потому, что можно распилить деньги. Есть несколько человек, поближе к Хржановскому — они ловят рыбку в мутной воде. То, что этот фильм длится так долго, на мой взгляд, прямое следствие того, что на нем несколько человек цинично зарабатывают деньги какими-то совершенно нестандартными способами. Не так, как это обычно происходит. Всем понятно, что деньги делятся на всех почти картинах, но там у них своя тема, уникальная.

Чтобы это все оправдывалось, создается имитация безумной бурной деятельности. И эта имитация в пламенных сердцах людей, желающих прикоснуться к вечному, прекрасному вызывает энтузиазм. Желание работать, отдавать себя, не получать ничего, чем цинично и пользуются. А может быть, и не цинично, а где-то даже наивно, потому что фильм так всех затянул и люди уже не помнят, где начало, а где конец, кто есть кто, что есть что. Я имею в виду всех, включая постановщиков, директоров картины, всех участников — от режиссера до продавщицы обедов на площадке. Все давно забыли, зачем это, какой день, час, год, просто что-то делают. Когда-то у каждого была сверхзадача, но все перепуталось совершенно, катится куда-то, и остановить невозможно.

Пишут, что на это потрачено $10 млн, но, по-моему, намного больше.

Там просто огромная неразбериха, которая сама собой управляет, огромное количество людей. Люди живут иллюзией вместо того, чтобы признаться себе, что ситуация вышла из-под контроля. Это требует ответственности, гораздо проще продолжать жить в этом ритме, искать виноватых, кого-то приглашать, кого-то увольнять...

Лично я считаю, что это происходит потому, что на самом деле там занимаются другим каким-то делом, и кино — это просто повод потратить или заработать деньги, перевести их с одного счета на другой. Мне сложно сказать, почему так происходит, одним идиотизмом это сложно оправдать, там есть что-то большее. Но внутри создается ощущение всеобщей истерии, из нее никто не может выбраться. Как вирус, как болезнь, пустившая метастазы, которые все равно не дадут выздороветь. И прекратить уже невозможно. Эта болезнь не касается одного человека или десяти человек, она тотальна.

Конечно, это интересная работа по причине большого количества интересных и талантливых людей. Это не может быть пустым предприятием, это что-то в себе несет. Заряд коллективный — сил, интеллекта — безусловно присутствует. Очень много талантливых людей, даже не десятки и не сотни, поучаствовали в этом фильме, причем с энтузиазмом. Парадокс.

Мне кажется, сам Хржановский похож на Сталина в конце жизни, когда это был совершенно параноидальный человек. Сам фильм действует как радиация. Возможно, Хржановский изменился помимо своего желания — просто так долго в этой эпохе варился… Проект захватил его, произошли необратимые изменения.

Мне показалось, на съемочной площадке никто не видел сценария. Возможно, его не дописали просто. Мне отказались дать сценарий, а когда я спросил об этом при режиссере, он попытался меня уволить. Как физического объекта, как продукта, законченного, напечатанного, его не существует ни для кого, включая помощников режиссера, вторых режиссеров. То есть он живет где-то в недрах сознания самого Хржановского.

Сама декорация, которой я занимался, была в высоту метров шестнадцать и в длину метров сто. Гигантская вещь. Я видел декорацию «Волкодава» на «Мосфильме» — она кажется большой, если не видеть декораций «Дау». Еще там был самолет — в свое время самый большой самолет мира, не помню, как называется. От земли до крыла — около шести метров высоты, обычные маленькие самолеты могли просто у него под крылом проехать. Прилетал сам Хржановский на реактивных маленьких самолетиках и какие-то его спонсоры. Самолет этот был из фанеры, огромная железная конструкция, расшитая фанерой.

Много интересного происходило — одних костюмов было сшито сколько! Много было людей, занимающихся околокультурными вещами. Они искали литературу, песни того времени. Малоприметные для обывателя, но важные для понимания эпохи предметы — например, какие брошки тогда носили.

Мне заплатили деньги довольно неплохие — в принципе, достаточный повод, чтобы работать. У меня была личная причина уехать. На проекте меня ничего не разочаровало. Там, как и всегда в жизни, что-то устраивает, что-то нет. Это был вопрос времени — раньше или позже. Вообще же сумбур этого фильма касался меня мало. В какой-то момент накопилось, сложилась такая ситуация, когда я собрался и уехал, потому что там случилась какая-то истерическая накладка с декорацией самолета. Человек, который меня пригласил из Минска, не поделил какие-то большие деньги со съемочной группой, конкретно с Хржановским, из-за этого самолета. Кто-то должен был кому-то заплатить и не хотел этого делать — в общем, паршивые отношения, совсем не хотелось участвовать. Это было подходящее время, чтобы все прекратить и уехать.

Настя Гуделова, режиссер

Я работала там два года назад — какое-то время в Москве, потом мы поехали в Харьков в командировку. Был подготовительный период, мы отбирали натуру, готовили костюмы с художником. Потом продолжили работать в Москве, начались съемки в Питере, на которые я не поехала, мы продолжали в Москве делать дела. В Питере снимали проход Ландау по площади, очень длинный, на панораме.

У меня была смешанная работа, не как обычно у второго режиссера, сумбурная, я больше занималась актерами, кастингами. В Харьков нам присылали пачками диски, мы отсматривали их с Ильей. Он человек очень интересный в плане работы, трудоголик, спит мало. И что хорошо — он все делает очень подробно. К примеру, нужно было выбрать люк, на который наступают, ему прислали на выбор около ста пятидесяти люков, какие есть. Потом костюмы. В каждом городе — Москва, Питер, Харьков — у нас был свой художник.

В Харькове было отлично. Единственное что — я город один раз за это время видела, на просмотре натуры; мы прошлись по городу, дошли до зоопарка. Остальное время была в офисе, примерно полтора месяца. Но это была подготовка, а не съемки. Обычная подготовка, просто очень подробная.

С актерами работают режиссеры профессиональные, взрослые. Они даже на кастингах сидят — не просто какой-то человек, а профессиональный режиссер, из театра Васильева, из других театров, который за полчаса уводит актера от его уровня до такого бешеного, что видно всё. Потом монтируют пятиминутные ролики, которые Илья рассматривает и выбирает.

Илья считает, что школа портит: очень мало искренних людей. Поэтому он смотрел непрофессионалов. Даже массовку всю выбирал по лицам. Бесконечное количество народу мы посмотрели. Ему важно было не только подходящий костюм, грим, но и подходящее лицо того времени, потому что совершенно другое все было — другие глаза, черты. Важна каждая деталь.

Илья подбирает себе в команду людей необычных, с кучей образований, интересных.

Что касается самого Ильи, с одной стороны, он сложный человек, с другой — ужасно простой. Он сам по себе обаятельный. От него заряжаешься, хочется работать, не спать, что-то делать.

У Ильи ты должен сам понять, проникнуться процессом. Никто тебе ничего не расскажет, не покажет. Если сам человек не смог понять — всё, ему человек не нравится.

Я не жалею, что ушла. Я же развиваюсь, столько всего сделала после этого. Я жалела бы, если бы остановилась и завязла в чем-то. Для меня важно мое личное развитие, хотя это, может быть, и эгоистично. С Ильей я бы продолжала работать и сейчас, меня он полностью устраивает как режиссер. Если он мне предложит, я буду с ним еще работать с удовольствием.

Когда я там работала, собирались премьеру делать в 2010 году, на Каннском фестивале. Сейчас я мало с кем общаюсь из съемочной группы.

Филипп Бобер, копродюсер (Parisienne de Production) и агент по международным продажам «Дау»

«Дау» – это проект, форма которого изменилась за время творческого процесса, проект, исключительный в смысле своего устройства. Уникален он еще и тем, что это смесь студийных съемок – со всей их дотошностью – и в то же время спонтанной игры актеров. Эти две довольно непредсказуемых стороны – с одной стороны, работа в студии, с другой, подготовка и работа над состоянием актеров – иногда очень сложно спланировать. Мы очень довольны результатом и тем, что мы видим на настоящий момент, – материал фильма так же исключителен, как и сам способ производства «Дау».

Материал должен был завершать рассказ исполнителя одной из ролей Михаила Фихтенгольца, который до сих пор регулярно ездит на съемки в Харьков. Однако по просьбе Ильи Хржановского комментарий был удален.

Продюсер картины Артем Васильев от официального комментария отказался, опровергнув между тем утверждение, что проект закрыт для журналистов: «У нас в «Сеансе» была большая статья, почитайте. И в «Русском Newsweek» тоже. Мы просто очень избирательно работаем с прессой».