Ю. Б. Реальная история. Мы с Эльдаром час поговорили, и он, еще не читая сценарий, согласился на «Антикиллера». В этом фильме есть все, что ему нравится.
Г. М. Мне в отличие от первого не хватило здесь абсолютного зла. Такого врага, как Сухоруков, — восставшего духа мусорных контейнеров. Над ним фиг пошутишь.
Ю. Б. Когда есть конкретный образ врага, с ним проще бороться. А когда ты не понимаешь, против чего стоишь... Только в конце Лис осознает, что и с кем он сделал.
Г. М. Не было ощущения, что в первой трети слишком беглый рассказ о предшествующих событиях, — человек, который незнаком с историей, запутается?
Ю. Б. Была такая опасность. Но есть определенная эстетика, в которой хотелось делать кино: у нас все на параллельном монтаже, и свести воедино, казалось бы, спокойные события в комнате, где лежит Гоша, и перестрелку в соседней комнате — сложно. Начало было еще быстрее — вжик! — мы его притормозили. Мне хочется думать, что люди, которые знают первый «Антикиллер», всё поймут, а остальные — проскочат как-то.
Г. М. Маш, вот ты первый фильм не очень хорошо помнишь. Тебе было понятно?
М. К. Мне как раз в первом все было непонятно — отсюда возникло дикое раздражение на этот фильм. Кто эти люди? Кто на чьей стороне? Что происходит? И главная радость от «Антикиллера ДК» — как раз в том, что нет никакой путаницы.
Ю. Б. В первом очень тяжело было, да.
Г. М. А второго «Антикиллера» я вытеснил из памяти. Но всё же теперь, по прошествии времени... Почему тогда так получилось? Карикатурный продукт-плейсмент (в начале картины второстепенные персонажи приходят на свадьбу Лиса и по очереди дарят ему подарки от спонсоров, логотипом в камеру. — OS)...
Ю. Б. Я скажу так: я не из мира кинематографа. В том мире, из которого я пришел, предполагалось, что творческие люди — порядочные, красивые, веселые, умные, добрые. Знают, чего хотят и что могут дать людям. Почему кино — большой обманщик? Фильмы не врут. Фильмы — это история, entertainment. А вот люди, которые снимаются в фильмах, врут. Я всегда работаю с друзьями. Знаю, что они не подведут и никогда в жизни пьяные не придут на площадку. Возвращаясь к тому, почему мы разошлись с Кончаловским. Есть идеологические разногласия. Не хвастаясь, скажу, что я для фильма залезу в собственный карман, достану последнее и вложу — потому что для меня это важно. У меня бывают задержки по выплате гонораров — у всех бывают. Но я всегда заплачу, я за это отвечаю. А когда люди ведут себя по отношению к тебе непорядочно, фактически обворовывая, это кровососы, с ними работать нельзя.
Г. М. То есть творческие проблемы были порождены организационными.
Ю. Б. Финансовыми.
Г. М. И пришлось спасать проект такими мерами, как продукт-плейсмент.
Ю. Б. Не то чтобы спасать. Я уже на последней трети съемок в фильме практически не участвовал. Знал, что второй «Антикиллер» соберет деньги, но это не мое кино. Из всех фильмов, которые я сделал, он у меня стоит на последнем месте. А «Антикиллер ДК» ровно встал на первое.
Г. М. Второй к тому же показался мне конъюнктурным. Тогда как раз возник феномен — люди стали снимать на деньги определенных организаций, им ставили четкую творческую задачу. И «Антикиллер» второй — еще чуть-чуть, и уже тоже туда...
Ю. Б. Спас Корецкий. Он не ура-патриот, он настоящий патриот. У него есть в книгах террористы, но, когда он про них пишет, они у него реальные звери, не как на пропагандистском плакате. Настоящее болото — можно ощутить этих упырей. Благодаря Корецкому и Леше Серебрякову — а он никакой не чеченец, но актер до истерики — фильм приобрел определенный градус. Все стало восприниматься как страшная, но — немного — сказка. Когда террористы сходятся на площади, их как будто сотни — эта художественность чуть-чуть утянула из пропагандистского поля, и слава богу. В годовщину Беслана, когда показали «Антикиллер-2» по телевизору, меня скрючило на диване. Было просто физически дурно от того, что я это сделал. Мне не стыдно, потому что это хорошая работа, но на эти темы я снимать больше не буду. Хотя покушение на президента интересно было бы снять.
Г. М. Кстати, сам Корецкий как ваши фильмы воспринимает?
Ю. Б. У нас с Данилом Аркадьичем паритет. Он все равно считает, что мы портим его продукт. Но, мне передавали, он сказал на премьере в Ростове: «Ну, ребятам же надо как-то деньги зарабатывать». И сказал это по-доброму. Автор должен научиться абстрагироваться от того, что его произведение сейчас начнут резать. Ты, Маш, говорила, что ничего не поняла в первом «Антикиллере», — это произошло оттого, что мы, будучи молодыми и неопытными кинематографистами, хотели экранизировать весь материал. Всех хотелось показать. В «Антикиллере ДК» была задача — сконцентрироваться на главных персонажах. Даже хотели линию Колгана убрать, но его надо было наказать. Он общак крутил.
М. К. Получилось, что бренду не повредил ни ваш разрыв с Кончаловским, ни такой вот вопиющий продукт-плейсмент. Лис и другие герои оказались более живучими, чем бизнес-проект.
Ю. Б. Производственная история никак не отразилась на персонажах.
М. К. Мы ведь фактически десять лет живем с «Антикиллером». Как с Путиным. Он стал частью истории России, он изменялся вместе с ней.
Ю. Б. Совершенно верно. «Антикиллер», который вы посмотрели только что, он же абсолютно современный: китайский вещевой рынок; деление детей между отцами и матерями; проблема алкоголизма; проблема милиционеров убийц или не убийц.
Г. М. И ситуация подтянулась под фильм...
М. К. Здесь вот что получается. Первый «Антикиллер» изобретал контекст, которого не было. Например, там были инсайдерские шутки про киноиндустрию, совершенно непонятные за пределами тусовки. Сейчас, когда мы слышим, что главного злодея зовут Федор Сергеевич, — за этой шуткой встает контекст «Девятой роты», «Обитаемого острова», светской хроники в журналах. Шутка понятна широким слоям населения. Мясо наросло. В 2001 году все это казалось междусобойчиком.
Ю. Б. Оно не казалось междусобойчиком — оно им и было.
М. К. Но вы продолжали долбить тему и развивать персонажей — и вот вокруг них появился наконец какой-то объемный мир.
Г. М. Про первый фильм «правдоподобно» нельзя было сказать.
Ю. Б. Первый — это артхаус. Чистой воды артхаус. А третий мы старались сделать более реалистичным.
М. К. Если восстанавливать историю России по «Антикиллерам» — про что первый, второй и третий?
Ю. Б. Первый похож на абсолютно точный криминально-социологический срез нашего общества 90-х годов.
Г. М. Да, первый про 90-е еще.
Ю. Б. Это не итог — в итоге была бы какая-то мораль: чем все закончилось? Мы не показываем, чем все закончилось, мы показываем героя перед окном — он на судьбу полагается. Персонажи 90-х годов — от ментов до авторитетов — все отображены. Реальной жизни как таковой там нет.
Г. М. Там все немного комиксовые. Но и реальность была комиксовой. Это был фильм о существовании в стране, где, выходя на улицу, ты никогда не уверен, что вернешься живым домой — в столице, не во время войны.
Ю. Б. То, что ты говоришь, — не чересчур. Второй «Антикиллер» — про то, как не хотелось бы, чтобы было вообще. Я помню, как пришел на «Первый канал» (для которого снималась телевизионная версия. — OS) и сказал: «А давайте у нас взорвется шахидка?» Они мне отвечают: «Ты что, с ума сошел? В фильме хочешь — делай, а в телеверсии не надо». В телеверсии взрывается урна. Еще не было «Норд-Оста», но я-то в Израиле прожил несколько лет, знал, чем такие вещи заканчиваются. Мы сняли — через полгода случился «Норд-Ост». Пусть лучше тогда будет как в первом [«Антикиллере»].
М. К. Бандитская жизнь иерархична, там есть правила. Террористы наносят удар непредсказуемо, из-за угла.
Ю. Б. Вот! Я сегодня разговаривал с одним своим товарищем — он, скажем так, находится по одну из сторон криминальных баррикад. Удивительно, но фильм нравится и милиционерам, и преступникам. Он говорит: «А у вас все по справедливости». Погибает тот, кто заслужил смерть.
Г. М. А вот интересно: у простого человека из регионов Куценко — это герой «Любови-моркови» или Лис?
Ю. Б. Лис. Я это даже по себе чувствую. Захожу в ресторан (а я часто одеваюсь в спортивный костюм), на входе сидит человек — тоже в спортивном костюме, и у него барсетка стоит на столе, он мне говорит: «Здорово, Кент». И тут я понял, что я для него не Юсуп-продюсер, а Кент-трава-не-наркотик.
Г. М. То, что Лис теперь писатель, — это тоже примета конца двухтысячных. Что еще остается теперь? Мемуаристика.