Бен Риверс: «Кино — физическая работа, а не визит вежливости»

— Объясните все-таки, что значит заголовок «Два года в море»?

— В фильме этого нет, но вообще-то вечерами мы с Джейком подолгу разговаривали, он рассказывал мне о себе. Оказалось, что едва ли не с детства он мечтал иметь свой дом где-нибудь в лесу, но не знал, как заработать на него. Он провел два года в море, плавая из Великобритании в Индию и обратно, откладывая каждый заработанный пенни. В результате ему удалось купить дом мечты! Понимаю, что в контексте фильма это звучит странновато… С фотографиями то же самое: каждая из них — рассказ о том, кто такой Джейк, но рассказ бессловесный, туманный для зрителя. Я не собирался ничего объяснять, и рад, что у меня получилось.

— Забавно, что ваша картина не является документальной именно потому, что в ней до конца соблюден принцип «здесь и сейчас», а бэкграунд отсутствует. Именно это «здесь и сейчас» делает фильм выключенным из времени — современного или прошедшего!

— Мой фильм открыт. Его действие могло бы разворачиваться двадцать лет назад или, наоборот, в далеком будущем. Я и как зритель больше всего люблю те картины, которые впускают публику в себя и помогают ей включить воображение, не оказывая в этом никакой помощи. Пару дней назад мне довелось посмотреть немецкий фильм «Сонная болезнь», и он показался мне потрясающим именно потому, что каждый его эпизод, каждый кадр двусмыслен, будто размыт. Все мосты между ними ты должен выстроить сам. Мне хотелось бы снимать именно такое кино.

— Тогда ваш первый собрат по разуму — Апичатпонг Вирасетакун?

— Так и есть. Хочу быть таким, как он.

— Любопытно: обычно если кто-то хочет превратить документальный материал в игровое кино, он добавляет вымышленную информацию. Вы делаете обратное, ваш метод — редукция информации; именно таким образом документ превращается в фантастику.

— К этому я, по меньшей мере, стремлюсь. Я сразу объяснил Джейку, что хочу сделать фильм не о нем, а с ним. Большая разница! Мое кино близко к его жизни, но не отражает ее, а лишь частично использует, чтобы я мог создать вымышленного персонажа.

— Для зрителя главный детектив — в том, документальное ли кино он смотрит.

— Я счастлив, что он задается этим вопросом! Для меня моя профессия — сотворение миров, которые могут существовать только в измерении кинематографа, а не в реальности…

— …то есть вас интересует внутренний, а не внешний мир? «Внутренняя империя»?

— Абсолютно, именно так. Кино — наш пропуск к снам и фантазиям, которые представляют собой герметичный мир. При помощи фильма мы можем в него проникнуть.

— Но без психологизма.

— Только так. Никакой психологии.

— Как ваши инструменты — кинокамера, пленка — связаны с выбором материала? Как они помогают вам в решении этих непростых задач?

— Только пленка, ее физическое бытие, позволяет мне ощутить то тепло, которое и связывает меня с моими героями, с моим материалом. Кино для меня — физическая работа, настоящее приключение, а не просто визит вежливости. Мое решение снимать только на пленку, а не на цифру, отражает это убеждение. Мне нравится иметь дело с пленкой, которую можно пощупать, которой можно испачкаться: эта грязь очень важна, она мне необходима. Цифровое видео для меня — слишком чистая и холодная материя. Я не могу почувствовать связи с ним.

— Порой кажется, что пленка как таковая вам дороже, чем объекты, которые вы снимаете на нее.

— Не знаю… Это слияние, синергия объекта, персонажа, пленки. Моя цель — достигнуть ощущения единства, в котором каждый элемент поддерживает остальные.

— Ваш подход — очень романтический, идеалистический. Принципиально несовременный.

— Романтик ли я? Сам задаю себе этот вопрос. Что романтичного в любви к грязи? С другой стороны, я чувствую себя идеалистом в отношении современных технологий. Они обещают нам тотальную демократию, море возможностей, но это обещание — обман: в реальности это реклама гигантских корпораций, толкающих свой продукт, который потребует обновления через пару лет… опять придется что-то покупать! Я — за подлинную свободу, и моя свобода — использование кинопленки. Я никогда не снимал ничего на видео. С чего мне меняться? Меня все время спрашивают: «Почему вы снимаете на пленку?» Я так устал отвечать, что говорю попросту: «А почему бы нет?»

— Чем ýже дорога, тем больше свободы.

— Конечно!

— То же самое говорил Ларс фон Триер, когда с «Догмой 95» призывал сменить пленку на цифровое видео.

— Говорил, и он был прав. Это все — вопрос свободы выбора. Для Триера свобода была в цифре, для меня — в пленке. Хотя он в каждом фильме меняется, а я стараюсь быть верным себе. Впрочем, уверен, что рано или поздно все-таки перейду на цифру, но это будет вынужденным шагом.

— Изоляция и отшельничество, которые так вам дороги, тоже идея романтическая, не так ли?

— Ну да, спорить не буду. Но так живут мои герои, а не я сам. Я британец, то есть островитянин, и все мои фильмы — острова. Но сам я раздвоен: с одной стороны, мечтаю об одиночестве на каком-нибудь необитаемом острове, с другой — наслаждаюсь жизнью в центре Лондона. Шизофрения какая-то. Тоже романтическое заболевание… Мои фильмы очень многим обязаны романтической традиции, но я не только заимствую из нее, но и ставлю ее под сомнение.

— Еще одна шизофреническая деталь: сегодня, после игрового дебюта, вы на перекрестке — пойти ли в сторону «большого кино» или остаться в русле галерейного авангарда. Как собираетесь справляться? Вот ваш коллега Стив Маккуин уже совершил свой выбор, у него и Брэд Питт собирается сниматься.

— Я надеюсь остаться обитателем обоих миров — хочется верить, что это возможно. Надеюсь, что не изменюсь к худшему, что последую примеру Апичатпонга, а не Маккуина. Хотя успеху Стива я рад, но фильмы хотел бы делать совсем другие… Хочу выставляться в галереях и снимать кино, в том числе с большим бюджетом.

— Что вы с этим бюджетом делать будете?

— Заплачу своим соратникам более достойные гонорары, что же еще! А фильмы останутся такими же. Ну, разве что сейчас я работаю вдвоем со звукорежиссером, а с большими деньгами нанял бы третьего человека.

— Зачем?

— Аппаратуру таскать. Уж слишком она тяжелая.

— А снимали бы что?

— Разумеется, научную фантастику.