Ратгауз: Стоп! Стоп! Это значит, что сериал или что бы то ни было должен быть обязательно трансгрессивным, чтобы иметь ценность?

Дёготь: Либо это критический реализм, либо это демонстрация каких-то освобождающих ценностей.

Давыдова: Либо это произведение искусства, и тогда я не предъявляю воспитательных требований, но данный сериал все же не является произведением искусства.

Ратгауз: Является. Буржуазного искусства. Почему и вспоминается, кстати, первым делом Бальзак.

Давыдова: Бальзак, кстати говоря, это критический реализм.

Ратгауз: Хорошо, не Бальзак, натурализм.

Степанова: Мир с низким потолком, с нулевой возможностью для маневра, без будущего, с искаженным или фиктивным настоящим. Автор делает ряд крайне жестких констатаций — и мне этого, в общем, достаточно.

Дёготь: Я хочу, чтобы либо они были более жесткими — тогда было бы очевидно, что это критика этого мира, либо чтобы появлялись отдельные фигуры, которые осуществляют прорыв.

Ратгауз: Посмотри шестую серию.

Дёготь: Мне кажется, что из того, что ты сказал, следует, что ты считаешь, что возможно какое-то буржуазное искусство, а есть еще и какое-то другое. Я считаю, что такая постановка вопроса вообще невозможна. Искусство — и не важно, массовое оно или не массовое, — должно освобождать человека. Делается ли это путем критики существующего порядка или каким-то иным путем — это другой вопрос. Но искусство, которое репрезентует нам буржуазные ценности, с моей точки зрения, — это позор.

Ратгауз: Правильно. Очень хорошо. Я не спорю. Это твоя позиция по отношению ко всему буржуазному искусству. Но тогда мы должны к обсуждению сериала Гай Германики присовокупить мещанскую драму, бидермейер или комедии парижских бульваров.

Дёготь: Внутри буржуазного искусства есть искусство, которое осуществляет трансгрессию. Продолжая внутри себя оставаться буржуазным искусством, оно показывает нам, иногда в трагических формах, отчуждение человека от продукта своего труда, отчуждение человека от общества. Например, картины Эдуарда Мане. Там все те же самые проблемы, что и у Германики: женщина является всего лишь объектом, который остается только выбросить, а мужчина играет активную роль — все это показано у Мане, что и является оправданием этого искусства в качестве великого или по крайней мере достойного. Если художник этого не делает, то тогда он не исполняет свою художественную функцию. А здесь я пока что вижу, что главная героиня, которую можно считать все же в целом положительной, образованной и т.п. (в отличие от других), называет филиппинских женщин «обезьянами». И никакой дистанции по отношению к этому омерзительному расизму в фильме нет ни капли.

Морев: Можно я вернусь к вопросу, почему мы это обсуждаем? На мой взгляд, мы обсуждаем это потому, что этот фильм снят Валерией Гай Германикой, которая является, во-первых, медийной фигурой, во-вторых, автором некоторого количества артхаусного кино. И у которой есть некоторый кредит доверия, достаточный, чтобы мы отнеслись к этому с каким-то вниманием. В процессе просмотра телесериала этот кредит стремительно ею израсходовался, и она уже давно оказалась в ситуации овердрафта. Если поначалу в сериале есть какие-то свидетельства того, что он снят рукой художника, который понимает, что он работает в формате, по заказу, для определенной аудитории, но стремится сохранить свой почерк, то к седьмой серии это все сходит почти на нет и ничем уже практически не отличается, кроме верчения камеры и снимания из-под стола, от обычного банального сериала. И это печальнейшая вещь, потому что — и, кажется, она сама это понимает — такое времяпрепровождение для художника невозможно, это работа на самоуничтожение.

Ратгауз: Я не вижу никакого падения качества от серии к серии. Наоборот, я вижу, как этот замысел проявляется и, как это и полагается большой форме, начинает модифицироваться. Вот Маша Степанова мне говорила: «Это ситуативный каталог». Я многих ситуаций не узнаю, но это точно каталог жизненных моделей.

Морев: Правильно, но если это каталог моделей, мы будем судить, насколько эти модели точные. И вот характерный пример с этим переделкинским сюжетом: ну это чистый вздор.

Ратгауз: Почему?

Морев: Есть один такой Герман Виноградов, о’кей. Ту модель, которую они рисуют как модель альтернативной интеллигентской жизни, это низкокачественная пародия, такого в жизни вообще не бывает.

Ратгауз: Нет, ты не прав, такого очень много — в Питере в разы больше, чем в Москве. Они попадают в Переделкино на дачу образца 1985 года. Но к людям, которые застряли во времени.

Дёготь: Можно я еще скажу? Вот вы говорите про какую-то там правду реальности. С моей точки зрения, если это реальность, то тотально деполитизированная и, так сказать, деэкономизированная. Я это реальностью никак назвать не могу. Я считаю, что это играет крайне реакционную роль. Вот, собственно, и все.

Ратгауз: А что, реакционные артефакты обсуждать вообще не надо? И когда ты говоришь «это играет крайне реакционную роль», ты тем самым даешь «этому» огромную фору.

Дёготь: Конечно, любой сериал может играть такую роль. Сериал «Менты» тоже играет такую роль.

Корецкий: Сериал «Глухарь» играет такую реакционную роль, но сериал «Улицы разбитых фонарей» — нет.

Дёготь: Я не видела все эти сериалы, если их смотрит много народу, то, естественно, они играют роль. Просто вы же сами прекрасно видите, что это не только деполитизировано, но вообще все экономические отношения полностью исключены.

Ратгауз: Конечно, абсолютно.

Дёготь: Какая же это может быть правда? Это правда на каком-то генитальном уровне.

Ратгауз: Это правда того, как это общество сегодня себя осознает. Или — после зимних событий — скорее осознавало.

Львовский: Чистая фиксация без рефлексии.

Дёготь: Ну и сняла бы все телефоном тогда.

Ратгауз: Друзья, я хочу напомнить одну вещь, которая как-то мимо вас, возможно, прошла. В середине нулевых в русском кино стоял вой: где реальность? где она? То есть к середине нулевых русское кино не могло просто то, что находится за окном, превратить в сюжет, героев, ситуации. Прошло всего пять лет, и... И сейчас, на этом этапе, у нас есть вот такая Валерия Гай Германика, у которой безусловный дар: наблюдать за современностью, пусть и на совсем низком бреющем полете. Но это она делает очень круто. Знаете, кто еще с этим справляется? Расторгуев с Костомаровым в «Я тебя люблю». Но с гораздо более возвышенными результатами. Но на этом, пожалуй, все.

Давыдова: Сейчас, Миша, вы оцениваете Валерию Гай Германику и методы ее работы вообще. А если говорить об этом конкретном сериале, вы можете сказать, что расцениваете его как очень компромиссную работу самой Валерии Гай Германики? По отношению к самой себе, в частности?

Ратгауз: Мы сейчас прочли в интервью, что она хочет рвануть куда-то дальше, о’кей, посмотрим. Я видел все документальные фильмы, которые она делала, некоторые были довольно сильные, дикие и очень страшные. «Мальчики» — это очень страшное кино.

Морев: Сделать страшное кино на русском документальном материале не сложно.

Степанова: Вопрос, зачем ты его делаешь: к какому контексту ты обращаешься и зачем. Об этом много писали уже; берется любимая народом схема, костяк сериала про маленькое женское сообщество: четыре подруги покоряют большой город, вокруг — общество равных возможностей, череда комических неудач только подчеркивает неизбежность большой жизненной победы. «Секс в большом городе», собственно говоря, тем и был хорош, что разъяснял широкой женской аудитории: победа за нами. Что говорит своей аудитории «Краткий курс»? Что война проиграна еще до начала. Она берет эту схему — и выворачивает ее наизнанку и погружает в постсоветский женский мир с его правилами и ритуалами, в языковую среду маршрутки и курилки, туда, где крем для вымени, алкоголь и зефир в шоколаде. Это заблудившийся жанр, без корней, без предыстории, со сбитыми этическими ориентирами, это «делай как я», переведенное на русский как «выхода нет». И это довольно сильный авторский жест, по-моему.

Дёготь: Вы главное мне скажите: у брюнетки продолжается роман с соседом?

Все (хором): Да!​

Ссылки

• Валерия Гай Германика: «Бессмысленно держать актеров в подвалах темных и кормить их мышами», 22.03.2012
• Валерия Гай Германика: «Насилие противоречит самой архитектонике души человека», 29.01.2010
• Анна Голубева. Вопрос с пристрастием, 22.01.2010
• Марина Давыдова. Кино + Театр + ТВ.doc, 22.01.2010
• Мария Кувшинова. Еще раз о «Школе», 14.01.2010
• Василий Степанов. Остаться в живых до понедельника, 13.01.2010