— А что происходит с русским прокатом фильма? Я слышал, он куплен «Первым каналом»?

— Нет, в России фильм никто не покупал. Мой продюсер предоставил его «Первому каналу» на один эфир. Был подписан соответствующий документ. Со стороны дистрибьюторов (компания Arte Distribution) это был такой жест, потому что, во-первых, они с огромным уважением относятся к личности Горбачева, а во-вторых, Россия не входит в список стран, которым они могут продать кино. А так-то «Горбачев» продан уже примерно в десять стран. Но все это подписывалось до выборов, до того выступления по «Эху Москвы», так что теперь и не знаю, выйдет ли в итоге фильм в России. Надеюсь, конечно, что выйдет — тем более что премьера в «Пионере» прошла замечательно.

— В начале нашего разговора вы обмолвились, что с идеей фильма обращались не к продюсеру, а непосредственно к Arte. А в чем разница?

— Во Франции такая система — сначала ты приходишь к независимому продюсеру, предлагаешь ему какую-то тему, пишешь какой-то текст, заявку, которая удовлетворяет продюсера, затем он идет на телеканал, в департамент документального кино. В первую очередь продюсер документального кино обращается, конечно же, к Arte, потому что это единственный канал, который производит такое количество документальных фильмов, и работа для Arte — это удивительная возможность самовыразиться. Режиссер, конечно, может позвонить и прямо на канал какому-то своему другу: когда двадцать лет работаешь в кино, естественно, происходит так, что какие-то люди, с которыми ты вчера выпивал, становятся руководителями каналов. Такая практика существует во всем мире.

В скобках я отмечу, что, к сожалению, последние два года все не так розово. В связи с кризисом и с желанием повысить рейтинг, естественно, снижаются расходы на документальное кино. Приходят репортеры. Происходит замена авторского кино на репортажи — довольно достойные, но тем не менее...

— А как было до этого?

— Ну вот, к примеру, свою первую французскую картину («Там, за лесом», 1999. — OS) я снимала так: на пленку, в Турции — фильм был о турецких музыкантах-чабанах, полный метр, полтора часа, 20 человек группа, съемочный период 40 дней, 8 тонн техники и почти 700 000 долларов бюджет. Сейчас такое просто невозможно себе представить! То есть я въехала в документальное кино Франции на роллс-ройсе!

— На Arte существует что-то вроде нашего «формата»?

— Есть, конечно, «формат», но он отличается от российского. Например, поскольку Arte находится на территории Франции, а во Франции есть законы — скажем, закон о Холокосте, закон о терроризме, новый закон о признании армянского геноцида в 1915 году, то фильмы, которые конфликтуют с этими законами — к примеру, отрицают Холокост, — не могут сниматься на деньги канала. В остальном — полная свобода. Я сделала шесть картин для Arte — и никто никогда ни разу не сказал мне: «Вот это измените, это перемонтируйте». И это, я вам скажу, удивительное ощущение.

— То есть у вас полный карт-бланш? Вам не задают изначально интонацию, стилистику, не говорят сделать фильм намеренно дидактичным, как это часто требуется на российском ТВ?

— Нет, мне никто ничего не диктует, полная свобода. А вот немцы, кстати, любят дидактическое документальное кино, закадровый текст, где вам сто пятьдесят раз напомнят о том-то, о сем-то, где вас многократно ткнут в одну и ту же проблему.

— Но ведь наверняка существуют какие-то модные, трендовые темы, под которые легче получить финансирование...

— Конечно. Например, в момент всех этих арабских революций была очень востребована тематика революции и протеста вообще. В связи с кризисом было сделано очень много фильмов об истории денег, об экономике. У нас очень любят фильмы об искусстве, это остается постоянной темой — но их становится все меньше и меньше, потому что мир-то кипит. При этом мало кто кроме Arte показывает кино о России, об Африке, о Новой Зеландии. Казалось бы, кому во Франции интересно, как живет дедушка в деревне Петрушкино? Однако дают деньги и на такое кино. Во Франции есть такое понятие — «франко-французский фильм». Это фильм для Франции, о Франции — и это очень популярно, но удивительно, что при этом Arte живо интересуется всем, что происходит в мире. Я думаю, что на это очень сильно влияют немцы — они по сравнению с французами очень открыты. Французов очень сложно пробить, они замкнуты на своей культуре. Вот, например, у меня был проект «Пожар». История там такая — в 2006 году под Тверью сгорел священник вместе с семьей. Для меня этот случай был поводом рассказать об истории России вообще: когда расследовали это преступление, то выдвигали множество версий, в том числе и самых диких. Подозревали то сатанистов, то евреев, то мафиози из города, то алкоголиков из деревни и так далее. Я хотела использовать каждую из этих версий как отдельную сюжетную линию, чтобы они потом сплетались в такое полотно. Каждый из этих вероятных конфликтов как отдельный срез российской реальности. Вдобавок это происходило в деревне Бакунина, и там еще все эти анархисты (в деревне Прямухино проходят ежегодные бакунинские чтения. — OS)... Но никто во Франции так этим и не заинтересовался. Хотя сейчас, под выборы, российская тема, разумеется, снова очень актуальна.

— Каков потолок суммы, которая выделяется на съемки документального кино во Франции?

— Потолка нет. Это зависит от канала. На Arte фильм в 52 минуты может стоить от 80 до 150 000 евро и больше. Фильм, который выходит на экраны, — и того больше. А вот региональные телеканалы не дают реальных денег. Они предоставляют услуги: монтажную, технику... Можно сделать часовое кино за 15 000 евро. В моей практике такое уже было. Есть режиссеры, которые делают кино и за меньшие деньги, без телеканалов... В этом случае они сами и снимают, и монтируют. Или же друзья помогают.

Если есть нормальный бюджет, то группе платят по профсоюзным расценкам. Режиссер — минимум 170 евро чистыми за смену в 10 часов. Если он же и автор — то не более 15—17% от бюджета. Эту сумму растягивают на несколько месяцев и платят в виде зарплаты. Оператор, звукооператор получают в зависимости от количества съемочных дней. И всегда — больше режиссера. Хотя скажу честно — в России сейчас оператор стоит дороже, чем во Франции. Но у нас есть уникальная система, единственная в своем роде: если мы — режиссеры, операторы, звуковики, монтажеры — наработаем 506 часов за 10 месяцев, мы имеем право на пособие по безработице в течение следующих 8 месяцев. Такой вот творческий отпуск. Но чтобы эти 506 часов нарабатывать, нужно делать по фильму в год. Это уже утопия. Так что у нас, как и в России, киношники подрабатывают кто как может. Я — переводами. А есть у меня друзья, которые работают ночными сторожами или в гостиницах сидят на ресепшене. Хотя за плечами у них по 20 фильмов...

— Сколько проходит от приема заявки до готового фильма?

— Зависит от картины. Есть же фильмы-репортажи, а есть авторское документальное кино — тут с появления идеи до эфира может пройти и пять лет. Но если канал быстро запустит фильм в производство, все можно сделать за 7—8 месяцев.

— Канал как-то помогает в продвижении фильмов на фестивали?

— На фестивали фильм посылает продюсер. Но само присутствие логотипа Arte уже свидетельствует об определенном уровне. Вообще надо помнить, что когда кто-то во Франции говорит: «Я сделал кино для телевидения» — это не означает, что фильм отправился в какое-то телегетто. Это означает всего лишь финансовое участие канала в производстве фильма. А потом он продается за границу, участвует в фестивалях. Canal+, к примеру, — главный спонсор европейского кино вообще. Финансирование фильма без телевидения у нас невозможно. А телевидение, в свою очередь, финансируется государством. Что касается Canal+, то он является частным, кабельным, для подписчиков — хотя часть программ у них идет в открытом доступе. Но есть государственное телевидение, пять или шесть каналов, которые образуют так называемое France Television. И государственное телевидение существует во многом за счет налога на вещание, который платится с каждого приемного устройства.

— Есть ли на государственном телевидении реклама?

— Есть, но только до 20:00. И трансляция фильмов не прерывается рекламой. Эти ограничения, между прочим, были приняты при Саркози. Телевидение лишилось 100 млн евро в год, но государство компенсировало эти убытки.

— Сегодня граница между документальным и игровым кино довольно сильно размыта: люди снимают мокьюментари, игровые реконструкции реальных событий, стилизуют фикшн под репортаж. Вы не хотели бы поработать в подобном пограничном жанре?

— (Смеется.) Ну я в каком-то смысле и работаю в пограничном жанре: я заставляю людей играть самих себя. И мне, конечно же, безумно интересно снять игровую картину — это логическое продолжение моего стиля в документальном кино… У меня уже есть сценарий, три года назад он был отобран сценарной резиденцией Moulin d'Andé и представлен в их каталоге на Каннском фестивале. Но никак не могу начать снимать... Это должно быть жанровое кино, психологический триллер о девушке, которая живет в Саратове — она попала туда после гражданской войны в Таджикистане. И вот она возвращается в Таджикистан, в город своего детства, чтобы понять, что же все-таки с ней произошло за эти годы. Все основано на реальных событиях. В общем, история того, как женщина мстит мужчинам.​