Гуля Мирзоева: «Горбачев может позвонить напрямую Обаме, а Путин не может. И это их бесит!»

ВАСИЛИЙ КОРЕЦКИЙ поговорил о Горбачеве с режиссером документального телефильма, который не покажут на российском ТВ

Имена:  Гуля Мирзоева · Михаил Горбачев

В конце декабря 2011 года в московском кинотеатре «Пионер» прошел премьерный и, видимо, единственный показ документального фильма парижанки Гули Мирзоевой «Горбачев. От первого лица», снятого по заказу канала Arte.

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

В связи с известным выступлением Михаила Сергеевича на «Эхе Москвы», в котором бывший президент СССР усомнился в результатах декабрьских выборов в Госдуму, запланированный телепоказ «Горбачева» на «Первом канале», кажется, отменился. Впрочем, похоже, что фильм оказался бы неудобным в любом случае — в нем и так довольно много говорится о революциях и реформах, и параллели между последними годами СССР, о которых много рассказывает Горбачев, и нынешней ситуацией в РФ напрашиваются сами собой. ВАСИЛИЙ КОРЕЦКИЙ встретился c Гулей Мирзоевой и побеседовал с ней о Горбачеве, модах в документалистике и о том, как работает Arte.


— Ваш фильм удивительно точно попадает в сегодняшний политический контекст, но, насколько я понимаю, эта сверхактуальность — счастливое (или фатальное) совпадение. Как давно вообще у вас возникла идея снимать о Горбачеве?

— Собственно история фильма началась с того, что приближалось 20-летие путча и распада Союза. Я предложила нескольким международным каналам — Arte, France 5 и другим сделать фильм обо всех этих событиях. Дело в том, что в 91-м я снимала путч для Авторского телевидения, АТВ. В 6 часов утра я уже была в «Останкино» — мне повезло, что я жила рядом, на Шереметьевской улице. Я позвонила своей группе, мы вытащили технику, взяли наш «уазик», поехали к Белому дому, и трое суток мы там прожили в этом «уазике». Я снимала все вокруг, это был потрясающий материал. Материал, впрочем, принадлежал компании, а не мне, где он теперь, я не знаю. И вот я начала работать над этим проектом, у меня был доступ к архивам и в Москве, и во Франции. И вот, когда все было уже практически готово, происходит резкая смена политики госканалов: руководство принимает решение, что если один канал уже делает что-то на какую-то тему, то другие за нее не берутся. Это длилось недолго — полтора года, но я со своим проектом попала именно в эти полтора года. Мне сказали, что ничего уже делать не нужно, вроде бы у них что-то уже снимается. В общем, был чудовищный облом.

Но пока я готовила этот материал, меня все больше и больше интриговал Горбачев — как персонаж, как политическая фигура. И у меня появилась такая задумка — снять авторское кино о стареющем политике. Это было три года назад, у него как раз появилась идея Гражданского форума, он чувствовал, что надо что-то делать, как-то противостоять политическому застою. И я предложила Arte: «У вас есть такой формат — “биография”. Хотите, я вам сделаю Горбачева?» Правда, это маленький такой формат, а я бы хотела делать полный метр, снимать долго. Они сказали: «Конечно, хотим!» — это согласился сам канал, а потом уже я выбрала продюсера. О Горбачеве в Европе было снято много фильмов, но так, чтобы лично с ним, — этого совсем немного. Ну, есть интервью каких-то специалистов, историков и соратников, фильмы с комментами за кадром, смонтированные кадры из сто раз виденной хроники. А я хотела только с ним, только он. Что он скажет?

Каналу эта идея понравилась, и я начала восхождение на Голгофу. Я же не знала Горбачева, я была так далека от всего этого, я жила в Париже, какой Горбачев?

— Но у вас же был какой-то образ Горбачева, как-то вы его себе представляли?

— Ну тот, который я для себя создала, такой, знаете, из романов Маркеса. Я много сделала фильмов о стариках, мне очень интересен этот возраст, когда человек переступает какую-то границу, интересно, как меняется человек, как меняется его сознание. Не то что мы там «переосмысливаем жизнь», какие-то такие общие фразы. Нет. Меняется ощущение жизни вообще.

— Да, это заметно — в фильме он говорит о себе только в прошедшем времени.

— Потому что, как ни парадоксально, он остался там. Что бы он ни говорил про сегодняшний день, как бы он в нынешней жизни ни участвовал, он все равно остался там. И это не какая-то черта конкретной личности — это структура самого этого возраста. Ты несешь в своей котомке только самое важное. И постоянно происходит осмысление пройденного — а у него потрясающая, цепкая память, он очень адекватен, у него такая харизма!

Я приехала в Москву, стала искать людей, которые его знают. Оказалось, что с ним лично был знаком мой давнишний и хороший друг Генрих Павлович Падва. С его звонка Михаилу Сергеевичу на мобильный все и началось... Это было 11 сентября 2009 года. Горбачев в это время писал книгу, плохо себя чувствовал, совершенно не хотел ни в чем участвовать. Когда я первый раз с ним встретилась, он на меня посмотрел и сказал: «Ну, снимай! Разрешаю». Я ему: «Но, Михаил Сергеевич, чтобы снимать, мне вы нужны». Он тут же замахал — нет-нет-нет, я не буду сниматься, столько уже снято, в архивах миллион интервью, я разрешаю, бери все это и делай.

Но мне же неинтересно делать какой-то политический телерепортаж! И, в общем, я его уговорила, тут мне очень помог Владимир Анатольевич Поляков, пресс-секретарь Горбачев-фонда. Я ходила, ходила, я ждала, всюду за ним ездила, снимала — при том что весь этот материал мне потом практически не понадобился... И вот — это было в августе, когда горели торфяные болота, — он согласился. Сказал — даю тебе полтора часа. А я хотела снять все иначе, в другой обстановке! И тут я придумала ход: положила перед ним фотографии и сказала — вот, Михаил Сергеевич, никаких вопросов, что хотите, то и рассказывайте, любые ассоциации и идеи. А он: «Это известный ход. Такое уже было». Но я была тверда как кремень (смеется).

— Как вы думаете, почему он вдруг согласился?

— Во-первых, потому, что я очень настырная. Я каждый день звонила Полякову, я маме родной столько не звонила... Во-вторых, я — независимый режиссер, я не принадлежу ни к какому клану. И это, думаю, сыграло определенную роль, потому что он абсолютно свободно себя чувствовал во время съемки. Потом, за мной Франция и Германия, страны, которые он безумно уважает. Но мне было невероятно сложно добиться того, чтобы меня воспринимали не как журналиста, а как режиссера. И Горбачев до конца не понимал, что я делаю. Но когда он увидел фильм, который я собрала практически из ничего! Он меня обнял и сказал: «Честно говоря, не ожидал, что так получится...» Для меня это было очень важно.

— А как отреагировали на фильм во Франции?

— На Arte все были довольны и счастливы. Он выходит за рамки каких-то обычных фильмов о Горбачеве, поэтому они организовали премьеру в Париже. А журналисты, увидев фильм, сказали: «Мало. Хотим еще. Давайте дальше».

— В смысле — «пришло время рассказать все!»?

— Только меня не интересует все! Мне интересны история власти, ощущение власти, ощущения человека, который теряет власть, интересны падение и восхождение, эта борьба внутренняя. Мне интересен Горбачев, который не входит в привычную систему оценок, по которой мы судим политика, достигшего той самой высшей власти. Почему он отдал эту власть? Почему отказался от имперских почестей? Почему не стал диктатором? Мне интересна философия поражения Горбачева, которое, по сути, таковым не является. Он выполнил освободительную миссию, сознательно. И страдал от того, что очень часто чувствовал одно, а должен был говорить и делать другое. И он этого не скрывает.

— Но в фильме Горбачев производит впечатление цельного человека.

— Да, но его, безусловно, посещают сомнения, как и любого умного человека. Для него самое главное в истории государственности — это демократия. У него были идеалы — и они у него остались и после ухода с поста. Я сама очень горбачевский человек, поэтому мне это было так интересно. А вот фигура Ельцина меня интригует меньше — он дальше лично от меня. Он мне чужой по сути.

Вообще, конечно, личность политика интересна на любом этапе. Потому что он остается политиком до конца. Это такая зараза! Это как кино. Но политика подразумевает позицию, а позиция — действие. Да, Фонд Горбачева — общественная организация. Но сам Михаил Сергеевич определенно остался политиком. Он никогда ничего не делал для того, чтобы как-то выглядеть. Его это абсолютно не занимает, он такой, какой есть, — и он, безусловно, продукт нашей системы, системы, которая его породила, которая его вскормила, которая дала ему возможности. Он этого не отрицает. Но этот человек не побоялся и понял, что так дальше жить нельзя! Конечно, затем было совершено много каких-то неверных шагов, и европейцы знают, что в России к Горбачеву относятся неоднозначно. Но в Европе к нему относятся совершенно иначе. Разумеется, сведущие люди прекрасно информированы о роли тех или иных фигур в новейшей российской истории. Но у Горбачева такой авторитет! Он может позвонить напрямую Обаме, а Путин не может. И это их безумно бесит!

Знаете, что в Горбачеве меня больше всего поразило? Он не стал циником, он не играет роль, не пытается понравиться — и в этом его сила. Эта его цельность, эти его идеалы, этот его марксизм. Он прекрасно анализирует события, у него нет непродуманных шагов и заявлений, все, что он делает, рассчитанно. Это не эпатаж, это естественное течение его жизни. Конечно, он имеет консультантов, команду. Но все решения он принимает сам. Он прекрасно знает, что больше не займет каких-то ключевых позиций, он действует как человек неравнодушный и действительно любящий Россию. Конечно, я не идеализирую его — просто я смотрю на него как художник, а не как политический обозреватель.

{-page-}

 

— А что происходит с русским прокатом фильма? Я слышал, он куплен «Первым каналом»?

— Нет, в России фильм никто не покупал. Мой продюсер предоставил его «Первому каналу» на один эфир. Был подписан соответствующий документ. Со стороны дистрибьюторов (компания Arte Distribution) это был такой жест, потому что, во-первых, они с огромным уважением относятся к личности Горбачева, а во-вторых, Россия не входит в список стран, которым они могут продать кино. А так-то «Горбачев» продан уже примерно в десять стран. Но все это подписывалось до выборов, до того выступления по «Эху Москвы», так что теперь и не знаю, выйдет ли в итоге фильм в России. Надеюсь, конечно, что выйдет — тем более что премьера в «Пионере» прошла замечательно.

— В начале нашего разговора вы обмолвились, что с идеей фильма обращались не к продюсеру, а непосредственно к Arte. А в чем разница?

— Во Франции такая система — сначала ты приходишь к независимому продюсеру, предлагаешь ему какую-то тему, пишешь какой-то текст, заявку, которая удовлетворяет продюсера, затем он идет на телеканал, в департамент документального кино. В первую очередь продюсер документального кино обращается, конечно же, к Arte, потому что это единственный канал, который производит такое количество документальных фильмов, и работа для Arte — это удивительная возможность самовыразиться. Режиссер, конечно, может позвонить и прямо на канал какому-то своему другу: когда двадцать лет работаешь в кино, естественно, происходит так, что какие-то люди, с которыми ты вчера выпивал, становятся руководителями каналов. Такая практика существует во всем мире.

В скобках я отмечу, что, к сожалению, последние два года все не так розово. В связи с кризисом и с желанием повысить рейтинг, естественно, снижаются расходы на документальное кино. Приходят репортеры. Происходит замена авторского кино на репортажи — довольно достойные, но тем не менее...

— А как было до этого?

— Ну вот, к примеру, свою первую французскую картину («Там, за лесом», 1999. — OS) я снимала так: на пленку, в Турции — фильм был о турецких музыкантах-чабанах, полный метр, полтора часа, 20 человек группа, съемочный период 40 дней, 8 тонн техники и почти 700 000 долларов бюджет. Сейчас такое просто невозможно себе представить! То есть я въехала в документальное кино Франции на роллс-ройсе!

— На Arte существует что-то вроде нашего «формата»?

— Есть, конечно, «формат», но он отличается от российского. Например, поскольку Arte находится на территории Франции, а во Франции есть законы — скажем, закон о Холокосте, закон о терроризме, новый закон о признании армянского геноцида в 1915 году, то фильмы, которые конфликтуют с этими законами — к примеру, отрицают Холокост, — не могут сниматься на деньги канала. В остальном — полная свобода. Я сделала шесть картин для Arte — и никто никогда ни разу не сказал мне: «Вот это измените, это перемонтируйте». И это, я вам скажу, удивительное ощущение.

— То есть у вас полный карт-бланш? Вам не задают изначально интонацию, стилистику, не говорят сделать фильм намеренно дидактичным, как это часто требуется на российском ТВ?

— Нет, мне никто ничего не диктует, полная свобода. А вот немцы, кстати, любят дидактическое документальное кино, закадровый текст, где вам сто пятьдесят раз напомнят о том-то, о сем-то, где вас многократно ткнут в одну и ту же проблему.

— Но ведь наверняка существуют какие-то модные, трендовые темы, под которые легче получить финансирование...

— Конечно. Например, в момент всех этих арабских революций была очень востребована тематика революции и протеста вообще. В связи с кризисом было сделано очень много фильмов об истории денег, об экономике. У нас очень любят фильмы об искусстве, это остается постоянной темой — но их становится все меньше и меньше, потому что мир-то кипит. При этом мало кто кроме Arte показывает кино о России, об Африке, о Новой Зеландии. Казалось бы, кому во Франции интересно, как живет дедушка в деревне Петрушкино? Однако дают деньги и на такое кино. Во Франции есть такое понятие — «франко-французский фильм». Это фильм для Франции, о Франции — и это очень популярно, но удивительно, что при этом Arte живо интересуется всем, что происходит в мире. Я думаю, что на это очень сильно влияют немцы — они по сравнению с французами очень открыты. Французов очень сложно пробить, они замкнуты на своей культуре. Вот, например, у меня был проект «Пожар». История там такая — в 2006 году под Тверью сгорел священник вместе с семьей. Для меня этот случай был поводом рассказать об истории России вообще: когда расследовали это преступление, то выдвигали множество версий, в том числе и самых диких. Подозревали то сатанистов, то евреев, то мафиози из города, то алкоголиков из деревни и так далее. Я хотела использовать каждую из этих версий как отдельную сюжетную линию, чтобы они потом сплетались в такое полотно. Каждый из этих вероятных конфликтов как отдельный срез российской реальности. Вдобавок это происходило в деревне Бакунина, и там еще все эти анархисты (в деревне Прямухино проходят ежегодные бакунинские чтения. — OS)... Но никто во Франции так этим и не заинтересовался. Хотя сейчас, под выборы, российская тема, разумеется, снова очень актуальна.

— Каков потолок суммы, которая выделяется на съемки документального кино во Франции?

— Потолка нет. Это зависит от канала. На Arte фильм в 52 минуты может стоить от 80 до 150 000 евро и больше. Фильм, который выходит на экраны, — и того больше. А вот региональные телеканалы не дают реальных денег. Они предоставляют услуги: монтажную, технику... Можно сделать часовое кино за 15 000 евро. В моей практике такое уже было. Есть режиссеры, которые делают кино и за меньшие деньги, без телеканалов... В этом случае они сами и снимают, и монтируют. Или же друзья помогают.

Если есть нормальный бюджет, то группе платят по профсоюзным расценкам. Режиссер — минимум 170 евро чистыми за смену в 10 часов. Если он же и автор — то не более 15—17% от бюджета. Эту сумму растягивают на несколько месяцев и платят в виде зарплаты. Оператор, звукооператор получают в зависимости от количества съемочных дней. И всегда — больше режиссера. Хотя скажу честно — в России сейчас оператор стоит дороже, чем во Франции. Но у нас есть уникальная система, единственная в своем роде: если мы — режиссеры, операторы, звуковики, монтажеры — наработаем 506 часов за 10 месяцев, мы имеем право на пособие по безработице в течение следующих 8 месяцев. Такой вот творческий отпуск. Но чтобы эти 506 часов нарабатывать, нужно делать по фильму в год. Это уже утопия. Так что у нас, как и в России, киношники подрабатывают кто как может. Я — переводами. А есть у меня друзья, которые работают ночными сторожами или в гостиницах сидят на ресепшене. Хотя за плечами у них по 20 фильмов...

— Сколько проходит от приема заявки до готового фильма?

— Зависит от картины. Есть же фильмы-репортажи, а есть авторское документальное кино — тут с появления идеи до эфира может пройти и пять лет. Но если канал быстро запустит фильм в производство, все можно сделать за 7—8 месяцев.

— Канал как-то помогает в продвижении фильмов на фестивали?

— На фестивали фильм посылает продюсер. Но само присутствие логотипа Arte уже свидетельствует об определенном уровне. Вообще надо помнить, что когда кто-то во Франции говорит: «Я сделал кино для телевидения» — это не означает, что фильм отправился в какое-то телегетто. Это означает всего лишь финансовое участие канала в производстве фильма. А потом он продается за границу, участвует в фестивалях. Canal+, к примеру, — главный спонсор европейского кино вообще. Финансирование фильма без телевидения у нас невозможно. А телевидение, в свою очередь, финансируется государством. Что касается Canal+, то он является частным, кабельным, для подписчиков — хотя часть программ у них идет в открытом доступе. Но есть государственное телевидение, пять или шесть каналов, которые образуют так называемое France Television. И государственное телевидение существует во многом за счет налога на вещание, который платится с каждого приемного устройства.

— Есть ли на государственном телевидении реклама?

— Есть, но только до 20:00. И трансляция фильмов не прерывается рекламой. Эти ограничения, между прочим, были приняты при Саркози. Телевидение лишилось 100 млн евро в год, но государство компенсировало эти убытки.

— Сегодня граница между документальным и игровым кино довольно сильно размыта: люди снимают мокьюментари, игровые реконструкции реальных событий, стилизуют фикшн под репортаж. Вы не хотели бы поработать в подобном пограничном жанре?

— (Смеется.) Ну я в каком-то смысле и работаю в пограничном жанре: я заставляю людей играть самих себя. И мне, конечно же, безумно интересно снять игровую картину — это логическое продолжение моего стиля в документальном кино… У меня уже есть сценарий, три года назад он был отобран сценарной резиденцией Moulin d'Andé и представлен в их каталоге на Каннском фестивале. Но никак не могу начать снимать... Это должно быть жанровое кино, психологический триллер о девушке, которая живет в Саратове — она попала туда после гражданской войны в Таджикистане. И вот она возвращается в Таджикистан, в город своего детства, чтобы понять, что же все-таки с ней произошло за эти годы. Все основано на реальных событиях. В общем, история того, как женщина мстит мужчинам.​