Пусть это будет «Елена», где – редкая, забытая роскошь – не нужно выбирать между красотой и правдой.
ГЕОРГИЙ КОВАЛЕВ о третьем фильме Андрея Звягинцева, в котором воздух дрожит перед апокалипсисом
На этой неделе в российский прокат выходит третий фильм Андрея Звягинцева — «Елена».«Возвращение» и «Изгнание» в каком-то смысле были фильмами эскапистскими, побегом из диких российских прерий в сферы чистого искусства. Звягинцев создавал свое пространство-время, не особо интересуясь реальностью, в которой находился зритель по другую сторону экрана.
Читать!
Но «Елена», хоть и получившая международное признание (на «Санденсе» приз за сценарий, в Каннах награду «Особого взгляда»), — история другая, важная в контексте именно российского кино. Свободный художник Звягинцев словно бы вернулся домой из заграничных университетов, достигнув мастерства в классических этюдах, и взялся за родной край, но с прежней акварелью. Славянофилам и сторонникам остросоциального кино решительно не в чем больше его обвинить: теперь Звягинцев не уносит далеко от грешной земли — он едва ли не припечатывает к ней. Его характеры уже не столько архетипы, сколько зловещие обобщения.
Здесь снова семья — и довольно нетипичная: пожилой Владимир (Андрей Смирнов), судя по всему, силовик на пенсии, живет в огромной московской квартире, два раза в неделю ходит в фитнес-клуб, не общается с задиристой дочерью (Елена Лядова), и в целом — добропорядочный сухарь. На старости лет нанял экономкой и по совместительству женой приглянувшуюся медсестру своего возраста — собственно, Елену (Надежда Маркина). У той на шее сидят инфантильный сын, невестка и внуки, обитающие совсем в другой Москве — на окраине, в двухкомнатной квартире советской планировки. Владимир едва терпит их незримое присутствие и отказывается отмазывать навязанного «внучка» (Игорь Огурцов из « Школы») от армии.
Вроде бы проза жизни, вообще-то неинтересная Звягинцеву, но удобная и даже необходимая, чтобы сформулировать социальную тревогу, поймать некий нарастающий ультразвук, который пока еще за гранью слышимости; дрожь воздуха перед столкновением миров.
В последние годы общим местом успела стать мысль о том, что Россия, как ни одна другая страна, состоит из множества параллельных миров, вращающихся по своим орбитам. В лучшем случае они не знают или не хотят знать друг о друге, в худшем — боятся и все время ждут подвоха. Казалось бы, по сравнению с девяностыми эта всеобщая дистанция должна бы сократиться — и она сократилась чисто физически, в плане материального достатка. Но только микроклимат не стал здоровее, взаимное недоверие не рассосалось, а как-то перешло на осознанный уровень, обогатилось темными тонами, укоренилось; по-настоящему это стало очевидным на исходе нулевых — тогда и проявилось беспокойство о том, что же будет, когда миры притянет неизбежная гравитация.
Как раз это волнует и Звягинцева — он ставит эксперимент и присуждает победу самому живучему из миров, находящемуся где-то на стыке между «нашей рашей» и «этой страной». Миру, полному быдла не быдла, пацанов не пацанов, а так, угрюмой лавкрафтовской хтони, невосприимчивой к свету, враждебной созиданию, умеющей лишь пожирать. Это ведь из нее выходят водители, размазывающие студентов по тротуару в День без автомобиля, или кандидаты в мастера спорта, ради понта убивающие случайных прохожих (более-менее случайные примеры из блогосферы за последнюю неделю — их можно актуализировать постоянно).
Вообще-то это незаметная, тихая победа по очкам, но в «Елене» для наглядности она одерживается нокаутом, да еще с размахом катастрофы, причем масштабированной до отдельной личности. Катастрофа здесь — ключевое слово; Звягинцев последовательно доказывает, что ставки именно таковы; известно, что сценарий вырос из предложения снять фильм об апокалипсисе.
В этом плане «Елена» формально похожа на своего соседа по каннской программе — «Меланхолию» фон Триера: в обоих фильмах на горизонте медленно и неотвратимо, колоссальными контурами выступает Немезида; оба намагничены на то последнее мгновение, в котором один мир пожирает другой. Больше их, впрочем, ничто не объединяет: для датчанина все это баловство, а вот Звягинцев очень, очень серьезен и принимается сгущать саспенс с первого же кадра. Доминирующее настроение «Елены» — предгрозовая тревога, смутное чувство «что-то будет», усиливаемое полной герметичностью происходящего, чеховской лаконичностью в словах, пространствах, сюжете; ожидание конца, нагнетаемое беспокойными скрипками Третьей симфонии Филиппа Гласса. Эти скрипки сразу дают понять: хорошо ничего не закончится, утешения не будет.
Вообще, эстетически Звягинцев принципиально не изменил своего почерка, несмотря на то что камера его постоянного оператора Михаила Кричмана впервые очутилась не в мистической глуши с абстрактными поместьями, а во дворах депрессивных районов и заурядных советских интерьерах с коврами на стенах и пыльными сервантами. Больше того, чуть ли не полноправным персонажем выведен телевизор: Геннадия и Андрея Малаховых слышно едва ли не чаще, чем Андрея Смирнова и Надежду Маркину.
Читать!
Так что если вы, привыкнув разочаровываться, смотрите русское кино строго раз в три года, пусть это будет «Елена», где — редкая, забытая роскошь — не нужно выбирать между красотой и правдой.
КомментарииВсего:5
Комментарии
- 29.06Минкульт предложит школам «100 лучших фильмов»
- 29.06Алан Мур впервые пробует себя в кино
- 29.06Томми Ли Джонс сыграет агента ФБР в фильме Люка Бессона
- 29.06В Карловых Варах покажут «Трудно быть богом»
- 28.06Сирил Туши снимет фильм о Джулиане Ассанже
Самое читаемое
- 1. «Кармен» Дэвида Паунтни и Юрия Темирканова 3451780
- 2. Открылся фестиваль «2-in-1» 2343393
- 3. Норильск. Май 1268686
- 4. Самый влиятельный интеллектуал России 897699
- 5. Закоротило 822155
- 6. Не может прожить без ирисок 782479
- 7. Топ-5: фильмы для взрослых 759180
- 8. Коблы и малолетки 740954
- 9. Затворник. Но пятипалый 471405
- 10. Патрисия Томпсон: «Чтобы Маяковский не уехал к нам с мамой в Америку, Лиля подстроила ему встречу с Татьяной Яковлевой» 403185
- 11. ЖП и крепостное право 402841
- 12. «Рок-клуб твой неправильно живет» 370551
Как квартиру дербанить будем?
Никого не жалко,
никого...