На одной из фотографий Рыжий стоит рядом с Евгением Гришковцом – человеком принципиально другой судьбы.

Оцените материал

Просмотров: 11388

«Артдокфест»

Мария Кувшинова · 02/12/2009
«Наши». Режиссер Дая Кахэн. Голландия, 2008 (Конкурс)

Съемки в лагере на Селигере проходили летом 2007 года, и это редкая возможность увидеть то, что обычно скрыто от глаз: бытовые сценки из жизни путинского комсомола, бесстрастный документальный отчет о дорогостоящей процедуре зомбирования. Над лагерем раздается голос безликого вождя, инструктирующего своих подопечных, порицающего их за дырявые носки. Комсомольцы, сбиваясь, повторяют на камеру тексты про позитивную программу и региональное лидерство; иногда экранов становится два, и наблюдение за мимикой молодых людей, стоящих, скажем, в почетном карауле, становится остросюжетным приключением.

«Три комнаты меланхолии». Режиссер Пирио Хонкасало. Финляндия, 2004 (Программа Международного фестиваля документального кино в Амстердаме (IDFA))



Фильм Хонкассало о нахимовцах в Кронштадте и чеченских беженцах в Ингушетии не новый — впервые его показали в Венеции в 2004 году. Но хуже он со временем не стал.

Два полюса российской жизни (воюющий Кавказ на юге и сонная провинция на севере) включены в общее пространство меланхолии, которое лишь по оттенкам грусти можно разделить на три составные части — «Желание» (Нахимовское училище в Кронштадте), «Дыхание» (разрушенный Грозный) и «Воспоминание» (лагерь беженцев на границе с Ингушетией). Географически между Кронштадтом и Чечней, Ингушетией лежит вся («от Белых вод до Черных») Россия, и судьба у героев, разделенных тысячами километров, общая.

Первоначально Хонкассало ставила перед собой вполне понятную гуманитарную задачу (работа над картиной продолжалась около четырех лет): рассказать европейцам о том, что именно происходит в Чечне — главным образом с детьми, — чтобы начать дискуссию и спровоцировать некие активные действия. Но, завороженная повседневными ритуалами в двух полярных обществах, от публицистичности она со временем отказалась.

Хонкассало не единственный западный документалист, начинавший на территории бывшего СССР публицистический очерк, чтобы закончить стихотворением в прозе. Автор картины «Смерть рабочего» (2005) австриец Михаэль Главоггер, вдохновленный советскими пропагандистскими фильмами 30-х годов, начал изучать сумерки пролетариата на Украине и нашел в донецкой шахте ровно то же, что нашла в Кронштадте и Ингушетии Хонкассало, — магический ритуал. У Главоггера архаичным ритуалом становится тяжелый физический труд, в постиндустриальную эпоху лишившийся прежнего содержания, сохранившийся только на задворках современной цивилизации. Хонкассало же показывает обряд инициации, который очень по-разному (но в чем-то похоже) проходит по разные стороны фронта.

В центре каждого из двух главных эпизодов (центральный, черно-белый, снятый в Грозном, служит как бы переходом от второго к третьему) — два мальчика, оба из Чечни. Сергей, наполовину русский, потерял отца во время бомбардировки, бежал с остатками семьи в Санкт-Петербург и был зачислен в Нахимовское училище. Ровесники его не принимают, считая чеченцем, но он хочет быть военным и служить России. Аслан, русский, судя по всему, одиннадцатилетний мальчик, до лагеря беженцев жил на улице и пережил сексуальное насилие. Он считает себя чеченцем и мусульманином и с невероятной серьезностью и сосредоточенностью принимает участие в религиозной жизни общины.

На севере обряд инициации и предшествующие ему ритуалы осуществляются государством: это оно приютило бездомных по большей части детей, оно поставило над ними учителей в военной форме, в руки вложило винтовку и указало дорогу к Морскому собору, расположенному на противоположном от училища берегу. Оно же отняло у некоторых из них родителей: в числе воспитанников — дети погибших в Чечне офицеров. Мельчайшие нюансы кадетского гардероба, угол наклона ладони при отдании чести для Хонкассало становятся частью загадочного религиозного обряда — так же как и капля крови, после жертвоприношения оставленная старейшиной на лбу чеченского ребенка.

На юге детей просвещает и посвящает уже не государство, а община. В Грозном чеченская женщина добровольно присматривает за сиротами и беспризорниками. В Ингушетии, в лагере беженцев, дети в гораздо большей степени, чем их ровесники из Кронштадта, предоставлены сами себе — но ровно до тех пор, пока не наступит время принять участие в религиозной жизни взрослых (кульминационный момент третьей главы — жертвоприношение барана, а также предшествующие и последующие события). И если для деда одного из кадетов, военного пенсионера, или для бородатых мужчин из Ингушетии (так же как для шахтеров Главоггера) каждое совершаемое действие все еще наполнено смыслом — для камеры Хонкассало это уже стихия чистых символов. Будь этот фильм публицистическим, он уже давно бы устарел; с поэтическими «Тремя комнатами меланхолии» этого не случилось.
Все новости ›